Бумажный Тигр (III. Власть)

Глава 16

Бежать было тяжело. Чертовски тяжело.

Лэйд никогда не мнил себя атлетом, более того, хорошо помнил каждый фунт лишнего веса, отягощавший его тело. Как и каждый прожитый год. Он и забыл, что в сумме набиралась приличная цифра. Достаточно весомая, чтоб заставлять его потеть, взобравшись на второй этаж после обеда, или вызывать одышку на прогулке с чересчур легконогим спутником.

Душно. Дьявол, как душно тут сделалось за последние часы, если, конечно, это были часы, а не дни! А может, это его старые лёгкие, вынужденные работать в полную силу, просто не справляются со своей работой? Когда в последний раз ему приходилось бегать?.. Чёрт. Пару лет назад, должно быть. Когда какой-то мальчишка-полли схватил с полки пачку пекарской соды, соблазнившую его, должно быть, напечатанным на ней изображением симпатичной кухарки, и бросился бежать из лавки.

Лэйд чертыхнулся, задев плечом очередной дверной проём, отчего чуть не рухнул как подкошенный.

Он ещё не забыл, как бесславно закончилась та, прошлая, погоня. Мало того, что он не вернул украденного, так ещё и выставил себя посмешищем на весь Хукахука. Приятели из Хейвуд-треста с подачи Маккензи ещё полгода величали его не иначе чем «наш старина Грэндли[219]», чем изводили его и без того уязвлённое самолюбие.

Сейчас он постарался об этом не думать. Чем бы ни решил позабавить себя демон, Лэйд не сомневался, что он способен причинить человеческому телу достаточно боли, чтобы вся прочая, пережитая им, мгновенно забылась, точно лёгкий послеобеденный сон.

Коридоры были наполнены людьми, среди которых Лэйд не различал ни лиц, ни чинов, ни деталей. Оглушённые криками о помощи, исполненные смертельного ужаса, эти люди комками и целыми гроздьями липли к стенам, затрудняя движение, как полупереваренное содержимое затрудняет всякое движение по кишкам.

— Не мешайтесь под ногами, чтоб вас! — Лэйду стоило большого труда миновать каждый такой затор, — Кто хочет помочь, хватайте оружие и за мной!

С тем же успехом он мог бы орудовать и бичом — слипшаяся человеческая масса никак не реагировала на его слова, однако её густые тромбы закупоривали едва ли не всё свободное пространство.

Кажется, в этих чёртовых коридорах сейчас скопилось по меньшей мере половина всего персонала. Страх гнал их прочь от окон, в тесные пространства, где в обществе себе подобных они могли хоть какое-то время поддерживать иллюзию, будто ничего страшного не случилось. Лэйд не мог их за это винить. Он понимал их чувства куда лучше, чем ему бы того хотелось.

Какого чёрта? Отчего бы им не сидеть, по крайней мере, в своих кабинетах?!

Впрочем, он и сам догадывался, пусть даже был лишён возможности размышлять на бегу.

Кабинеты, мимо которых он пробегал, уже не напоминали те прелестные и изящные канцелярские гнёздышки, которые впечатлили его поначалу. Они ещё не были разорены, мебель по большей части осталась в целости, некоторые и вовсе выглядели так, будто хозяева отлучились на две минуты по важной служебной надобности — выкурить папиросу или принять важную передачу по аппарату Попова. И в то же время они выглядели… силясь сдержать дыхание, он не мог найти нужного слова.

Осквернёнными? Брошенными? Чужими?

Эти кабинеты принадлежали уже не людям, понял он. Они принадлежали твари, которая сделалась их хозяином. И пусть она не посчитала нужным обозначить своего присутствия, здешние обитатели, привыкшие считать здание своим, все эти цыплята с тощими шеями и нервные девицы с жёлтыми от табака пальцами, безотчётно чуяли это. Чуяли — и спешили убраться подальше.

В этом не было и щепотки кроссарианства, ни толики истинного знания, один только спасительный животный инстинкт. Ощущая опасность, всякое существо безотчётно стремится убраться прочь, даже когда не знает, в чём эта опасность заключена.

Бег не дался ему легко. Он стал задыхаться ещё до того, как миновал ведущий к лестнице коридор, дыхание противным образом заклекотало в груди. И дело здесь не в лишнем весе, подумал Лэйд, стискивая зубы. Это воздух здесь отчаянно дрянной. Едкий, тухлый, точно как в кишечнике, проникнутый не только обрывками разрозненных мужских и женских парфюмов, но и потом, мочой, табаком. Нельзя держать такую ораву людей в ограниченном пространстве, иначе скоро здесь будет не продохнуть…

Вот наконец и лестница. Добравшись до неё, Лэйд ощущал себя так, точно преодолел три марафонских дистанции подряд, причём на последней ещё и тянул за собой вагонетку с углём.

— Эй, внизу! — крикнул он в лестничный проём, — Что у вас там?

Снизу не ответили. Не было ни дежурного из числа клерков, которому положено было находиться у лестницы и рапортовать о нуждах лазарета, ни бесчисленных машинисток, снующих вверх-вниз с кипами заскорузлых бумажных бинтов.

Не было ничего — только зловещая клубящаяся тишина, обволакивающая каждую ступеньку и проникнутая столь едкой вонью, исходящей снизу, что Лэйду сделалось дурно ещё до того, как он успел поставить ногу на первую ступеньку.

Опоздал.

Кровь мгновенно превратилась в жидкую глину, выпив из тела оставшиеся в нём силы, превратив обожжённые мышцы в студенистую массу, а лёгкие — в судорожно дрожащие в груди бумажные клочья.

Опоздал.

Ты опоздал, Лэйд Лайвстоун. Что бы ты ни надеялся предотвратить, оно уже произошло. Там, внизу. И произошло потому, что ты не смог ничего сделать. Никчёмный болван, вообразивший себя демонологом. Потративший слишком много времени впустую, но не способный даже вычислить момент, когда демон нанесёт следующий удар. Дряхлый старик, воображающий себя тигром.

— Мисс ван Хольц! — крикнул Лэйд, уже понимая, что ответа не будет, — Вам нужна помощь? Где вы?

Никто не отозвался. Может, первый этаж растаял без следа, как растаял весь прочий мир? Вместе с раненными и ухаживающими за ними медсёстрами? Вместе с Синклером и мисс ван Хольц?

Нет, тотчас почувствовал Лэйд, там внизу не пустота. Что-то другое. Что-то, проникнутое отголосками жизни, но не той, что была ему привычна, а другой, новой и бесконечно чужой.

Больше не было слышно стонов раненых, дребезжания посуды, уставших голосов обслуги, треска ломаемой мебели. Но было что-то другое. Едва слышимый скрип. Вкрадчивый, стонущий на дюжину ладов, шорох. Чьё-то хриплое дыхание. А может, и не дыхание, а…

Лэйд стиснул зубы. Перехватил поудобнее фонарь.

И стал медленно спускаться вниз.

За то время, что он здесь не был, воздух определённо не сделался лучше. Даже на лестнице он казался тошнотворным, проникнутым не то гнойными миазмами, не то зловонием несвежей рыбы. Но с каждой ступенью, что он преодолевал, делалось всё хуже.

Просто вонь, мысленно сказал себе Лэйд, подавляя малодушное желание прикрыть рот и нос рукавом. Не ядовитые пары серы, не угарный газ, не смесь из мышьяка, иначе ты давно уже корчился бы на ступеньках. Просто пары, которые тебе кажутся зловонными, но которые могут быть вполне естественными для существа, которое сделалось здесь хозяином.

— Эй! Кто-нибудь?

Он вдруг понял, что так и не включил фонарь, который всё это время сжимал в руке, точно дубинку. Мало того, в этом не было необходимости. Он ожидал встретить кромешную темень, но вместо этого молчащий и пустой лазарет встретил его мягкой приглушённой полутьмой, похожей на сумерки — и это при том, что он не видел ни единой зажжённой лампы!

Люминесценция. Это слово, напоминающее название загадочной болезни, родственной лихорадке, в застольных беседах иногда употреблял доктор Фарлоу, предпочитавший звучный язык химии всем прочим, включая старый добрый английский. Произвольное свечение воздуха.

Ему и самому приходилось наблюдать нечто подобное — много лет тому назад, на торфяных болотах Кембриджшира, озарённых ночью зыбким свечением гнилушек. И уже тут, в Новом Бангоре, плутая по ночам за городом в поисках блуждающих огней[220].

Но это… Лэйд перехватил фонарик покрепче. Это было нечто другое.

— Мисс ван Хольц!..

Он ошибся. Света, разлитого в зловонном воздухе лазарета, было недостаточно, чтобы подмечать детали, он заметил лишь узкий женский силуэт неподалёку от лестницы. Не мисс ван Хольц, понял он спустя секунду и отчего-то ощутив облегчение.

Её помощница, как там её?.. Аргарет? Арбара?

Она не выглядела раненой, отметил Лэйд машинально, приближаясь с фонарём наперевес. Ни раненой, ни даже напуганной. Она выглядела… отрешённой? Нечеловечески спокойной? Заблудившейся?

Она стояла неподалёку от лестницы, безучастно разглядывая в стену перед собой. И была так поглощена этим занятием, будто перед ней висел величайший из шедевров, сотворённых человечеством, каждая секунда игнорирования которого могла считаться смертным грехом.

— Мисс? — Лэйд сделал по направлению к ней осторожный шаг, сам не понимая, отчего эта неподвижность кажется ему пугающе противоестественной, отчего рождает под дребезжащим желудком тягучее недоброе предчувствие, — Где мисс ван Хольц? Она в порядке? Вам нужна помощь?

Она не выглядела напуганной, но Лэйд, сам не зная, чего, замедлил шаг, преодолевая последние ступени без прежней спешки. Если эта женщина не боится, быть может, нет оснований беспокоиться и ему самому? Да, он слышал крик, но демоны — великие мастера по части иллюзий, они могут изобразить любой звук, если это позволит их отвратительному естеству позабавиться лишний раз.

— Вы в порядке?

Она дёрнулась. Слабо, едва заметно. Из горла донёсся едва слышимый клёкот. Как будто она всхлипнула или…

Лэйд находился в четырёх футах от неё, уже намереваясь положить ей руку на плечо, когда услышал этот звук. И внутренности точно обожгло крапивой. Не просто всхлип вроде тех, что он часто слышал в последнее время. Человеческое тело слабо и время от времени исторгает из себя подобные звуки, особенно в такой ситуации. Но это было что-то другое. Это было…

Её кожа была неестественного цвета. Не того, который именуется болезненно-бледным, этот этап она, должно быть, миновала ещё несколько минут назад. Скорее, это был оттенок «Акрополь», виденный как-то Лэйдом в художественном каталоге. Цвет не остывшего полностью мрамора.

И кожа её тоже была мраморной. Кое-где на ней угадывались крохотные морщинки, но прямо у Лэйда на глазах они наливались холодной белизной, твердея в каменной неподвижности. Губы бессильно трепетали на отмирающем лице, с которого на Лэйда взирали полные ужаса и всё ещё вполне человеческие глаза. Слёзы, текущие из них, преодолевали нижнее веко с некоторым трудом, перекатываясь через дрожащие ресницы, зато дальше, коснувшись участка мраморной кожи, срывались вниз мгновенно.

Она превращается в камень. Лэйд, уже протянувший было руку, отпрянул в ужасе. Он не знал, что происходит с этой женщиной, как не знал и того, может ли эта напасть переброситься на него самого. Однако картина была жуткой — куда страшнее той, которую воображение рисовало при чтении мифов о Медузе Горгоне.

Господь Великий! Манаакита ка вакаора[221]!

В минуты душевного напряжения Лэйд сам не замечал, как переходил на полинезийское наречие, зачастую превращая молитву в беспорядочное нагромождение слов.

Эта женщина была ещё жива, хоть и медленно обращалась в статую. Её тело едва заметно вздрагивало кое-где, в тех местах, где живая плоть ещё не превратилась в камень, её губы беззвучно шевелились, порождая жуткую картину — алые лепестки посреди быстро выцветающей снежной равнины. Её глаза…

Заглянув в них, Лэйд увидел не просто растерянность или страх, он увидел муку. Пойманные в каменную ловушку, уже стекленеющие, они метались из стороны в сторону, но даже слёзы, источаемые ими, медленно густели, превращаясь в полупрозрачную густую смолу.

Она страдала. И если не кричала, то только лишь потому, что её голосовые связки превратились в мраморные жилы внутри каменного валуна.

— Чёрт возьми!.. — Лэйд ощутил, как его сердце, сделавшись тяжёлым и холодным, как снежный ком, дважды гулко ударилось о грудную клетку, — Мисс, не падайте духом, я постараюсь вам помочь. Я… Возможно, мне…

Забыв про свой страх, он рефлекторно взял женщину за руку, неуклюже, как джентльмен, тщетно изображающий галантность, пытаясь взять ладонь спутницы, чтобы согреть её своим дыханием. На ощупь она была гладкой, как глазурь, и холодной, как речная вода. Возможно, процесс окаменения можно обратить вспять, если использовать массаж или тепло или…

Он слишком поздно услышал влажный хруст. Женская рука в его пальцах, уже обернувшаяся камнем, дрогнула, но он не успел ощутить радости — потому что ощутил мертвенный ужас. Структура, в которую превращалось её содрогающееся тело, выглядела камнем, но не отличалось каменной прочностью. Достаточно было ему едва-едва потянуть, как вся её правая рука, ладонь которой он держал, тщетно пытаясь согреть, с негромким хрустом откололась по самое плечо. И рухнула на пол, мгновенно разлетевшись на сотни и сотни дребезжащих, бусинами рассыпавшихся по паркету, фрагментов.

Лэйд попятился. За плечом откололся целый пласт торса, вертикально рухнув вниз — точно кусок расщеплённого утёса, сорванный со своего места, к которому он крепился многие века. И ещё несколько кусков поменьше от бедра и спины. Настоящая лавина. Вот только извергалась каменным крошевом не гора, а человеческое тело.

Женщина всхлипнула. В её теле оставалось недостаточно живой плоти, чтобы она могла вздрогнуть или хотя бы выразить свою боль криком. И Лэйд поблагодарил Всевышнего лишь за то, что у неё, по крайней мере, не было возможности увидеть, во что она превратилась.

В огромном проломе, образовавшемся в её боку, было видно, как алые слои её плоти стремительно выцветают и минерализуются, сливаясь в единое целое с мраморно-белыми рёбрами. Как костенеют петли кишечника, быстро теряя свою эластичность, как съёжившиеся мышцы издают негромкий хруст, затвердевая в своей окончательной форме…

Лэйд отшатнулся от полуразрушенной человекоподобной статуи, с трудом глотая воздух.

Будь у него револьвер, он не колеблясь раздробил бы голову несчастной в мраморные черепки, чтобы избавить её от дальнейших страданий. Но это было не в его власти. А от одной мысли о том, чтобы обрушить её тело на пол, разбив его, ему сделалось дурно. Даже вздумай он сделать что-либо подобное, нет никаких гарантий того, что тем самым он избавил её от страданий, а не обрёк на дополнительные муки.

— Извините… — прошептал он, пятясь, — Бога ради, извините, но я уже не в силах тут помочь…

Он бросился к кабинетам.

Что за чертовщина? Где люди?

Лэйд метался от одного кабинета к другому, но находил лишь груды окровавленных бинтов и жалкое подобие больничных коек. Пустых коек. Словно все пациенты мисс ван Хольц, мгновенно выздоровев, в едином порыве вырвались из своего узилища и куда-то отправились. Быть может, на прогулку в Шипси? В ближайший ресторанчик, пропустить по глотку бренди за своё чудесное выздоровление, и съесть по порции омаров?

Несмотря на отсутствие людей в лазарете не царила тишина, свойственная всем покинутым людям помещениям. Здесь были звуки, но Лэйд, даже напрягая свой слух, не мог понять, что именно слышит. Как слушатель симфонического театра не может понять, что играет сошедший с ума оркестр, вздумавший одновременно изобразить польку, симфонию, джигу и бравурный марш.

Скрип. Шёпот. Треск. Скрежет. Шипение.

И все эти звуки звучали одновременно, наслаиваясь друг на друга, порождая плотную, хоть и не очень громкую, завесу из белого шума. Лэйд ощутил дурноту, хоть и слушал эту какофонию не больше минуты.

Может, в демоническом мире эти звуки служат сладчайшей музыкой. Так же, как тяжёлый смрад, медленно заполняющий здания, служит изысканным парфюмом. Лэйд не хотел этого знать. Он хотел вернуться в разгромленный им кабинет. Но знал, что не сделает этого. И не потому, что путь обратно преграждала женщина, медленно превращающаяся в камень.

Он должен понять, что здесь произошло.

Если демон нащупал слабину, попытаться защитить тех, кто оказался рядом. Или, по крайней мере, даровать им быстрое избавление от мук. Если это в его, Лэйда Лайвстоуна, силах.

В тысячу восемьсот шестьдесят втором году, находясь в Саттоне, он не избежал искушения посетить всемирно известный «Великий путешествующий музей П.Т. Барнума», который как раз давал выступления в Англии. Или, как поговаривали злые языки, пытался скрыться от неприятностей, заслуженных его репутацией в Новом Свете. Как бы то ни было, два пенса за вход не показались Лэйду серьёзной суммой.

Предприятие было поставлено на широкую ногу. Дикие животные ревели и мычали в своих клетках, но не имели особенного успеха — Лондонский зоопарк, ведший к тому моменту полувековую историю, успел пресытить публику видом самых диковинных зверей с берегов Мадагаскара и Индии, эти же зачастую самым подозрительным образом напоминали лошадей, выкрашенных в причудливые масти, и собак с лондонских окраин, загримированных при помощи фальшивых рогов и грив.

Величественный Нандибэр[222], гроза Африки, выглядел чрезвычайно похожим на обычного серого медведя, перемазанного алебастром, к тому же, порядком отощавшего, а смертельно-опасный Минхочао[223], сооружённый из садовых шлангов и прохудившихся гуттаперчевых конструкций, выглядел столь забавно, что над ним потешались даже дети.

Не большего успеха добились павильоны с гадалками, фокусниками и иллюзионистами, на счёт которых Лэйд поначалу имел некоторые надежды. Увы, их трюки зачастую были столь никчёмны, что не смогли бы заинтересовать и школьника, а подача, составляющая, как известно, две трети достоинств хорошего фокуса, отчаянно хромала.

Из царства мистера П.Т. Барнума Лэйд удалялся с презрительно поджатой губой — приходилось признать, что два пенса были потрачены впустую. «Великий путешествующий музей» собрал в своих шатрах немало шарлатанов, мошенников и трюкачей, но ни один из них не представлял для него сколько-нибудь значимого интереса — слишком слабая техника.

Уже собираясь покинуть ярмарку, он выбрался на окраину «Путешествующего Музея» и случайно наткнулся на «Изумительную выставку человеческого тела», слишком поздно сообразив, что за витиеватым и пышным названием скрывается то, что давно было изгнано из почтенного британского общества, но до сих пор пользовалось нездоровой популярностью за океаном — выставку уродов.

Экспонаты, собранные здесь, обретались не в клетках, но в собственных павильончиках, похожих на миниатюрные вагоны, и каждый из них был в достаточной степени уродливым или пугающим, чтобы сполна отработать деньги для господина Барнума.

Человек-волк — мальчик с собакоподобной головой, не умеющий говорить по-человечески, лишь лаять, найденный в какой-то глухой российской губернии. Пышнобедрая «Готтентотская Венера» — женщина, чьи бёдра выглядели столь пугающе объёмными, что казалось чудом, отчего она вообще может ходить. Леонард Траск — человек, известный как Великий Горбун, искривлённый настолько, будто какая-то неведомая сила вознамерилась скрутить его в бараний рог. Братья Банкеры из Сиама — три великана, сросшихся воедино торсами, лопочущие на непонятном публике птичьем наречии…

Выставка произвела на Лэйда самое гнетущее впечатление. Здесь все мыслимые уродства и аномалии, которыми только может похвастать человеческое тело, не только не драпировались, но и выставлялись на показ, бесстыдно демонстрируя себя публике.

Бесконечное торжество изувеченной плоти, бесстыдный праздник уродства.

Индийский старик, чьё лицо из-за разросшейся опухоли превратилось в одну огромную бородавку вроде древесного нароста, хихикал и спрашивал у зевак сигареты, которые затем курил, хитрым образом вставив в какую-то истекающую гноем дыру в районе гортани. Существо с деформированной каплевидной головой, похожей на сплющенную тыкву, из которой едва не вытекли глаза, по-детски угукало, пуская слюну и теребя свой почти не прикрытый набедренной повязкой фаллос.

Лэйд постыдно бежал с выставки, не в силах глядеть на эту страшную кунсткамеру. Если в эту минуту среди толпы зевак нашёлся бы такой, что сказал бы ему на ухо: «Лэйд Лайвстоун, спустя много лет тебе придётся ещё раз посетить подобное заведение, но уже в Новом Бангоре», то, пожалуй, заработал бы по меньшей мере грубую насмешку, а то и пару крепких тумаков сверху.

Это имя показалось бы ему нелепым, неуклюжим и в высшей степени никчёмным — в ту пору он ещё предпочитал носить то, что было дано ему от рождения. К тому же… В те годы он изучал в Лондоне много самых разных наук, зачастую на стыке самых противоречивых из них, но имел неплохое представление об устройстве Британской Полинезии и был уверен, что среди множества островов не имеется ни одного с таким странным названием…

То, что он увидел на первом этаже «Биржевой компании Крамби», было стократ хуже «Изумительной выставки человеческого тела» господина Барнума. И страшнее любого цирка уродов из числа тех, что ему приходилось встречать как в Старом и Новом Свете, так и в Полинезии с её странными представлениями о естественности и морали, нередко способными повергнуть в ужас благопристойного британского джентльмена.

Лэйд двинулся вдоль кабинетов, пронизывая каждый из них бледным гальваническим лучом фонаря. Некоторые кабинеты пустовали и всякий раз, когда луч выхватывал из тяжёлого слоистого полумрака одну только безжизненную конторскую мебель, Лэйд украдкой вздыхал с облегчением. Пустой. Зато другие…

Другие он хотел бы навсегда забыть, если бы был властен над собственной памятью.

Второй или третий встретил его странными звуками, доносящимся из угла, похожими на шипение и всхлипывание одновременно. Посветив в ту область фонарём, Лэйд едва не отпрянул. Потому что существо, спрятавшееся в тёмном углу, менее всего походило на человека, которому нужна помощь. Оно походило на…

На чудовище, подумал Лэйд, ощущая предательскую лёгкость фонаря, который его рука рефлекторно попыталась ухватить на манер дубинки. На ощетинившуюся иглами тварь, судорожно скребущую стену и рычащую от переполняющей её ярости.

Великий Боже, сколько же у неё шипов! Больше чем у морского ежа, ядовитой гадины, похожей на шар, грозы незадачливых рыбаков, промышляющих под островом. Только тварь, бьющаяся в углу, своей формой не напоминала шар, напротив, была весьма человекоподобна. Лэйд отчётливо различал бьющийся в какой-то жуткой агонии торс, царапающие пол лапы, даже голову — и всё усеяно трёхдюймовыми шипами, похожими на толстые ткацкие иглы.

Этой твари даже не придётся его кусать, отстранено подумал Лэйд, дыша сквозь зубы и пятясь к выходу, достаточно ей прижать меня к стене, как я превращаюсь в кусок истекающего кровью антрекота…

Но тварь не собиралась прыгать на него, она даже не изготовилась к атаке. Вместо этого она судорожно билась в углу, царапая стены своими страшными шипами и сдирая в клочья обои. Этих шипов в её теле было столько, что едва ли она была способна прикоснуться лапой к собственному телу, не поранив его. Сотни, тысячи колышущихся стальных пик, издающих при движении тот самый дребезжащий шелест, что он услышал. Металл. Иглы были не хитиновыми и не костяными, а из самой настоящей стали. Полированной, тускло блестящей. К этому звуку примешивался негромкий треск, но Лэйд счёл за лучшее убраться, издавая как можно меньше шума. Лишь у самого порога, убедившись, что тварь, скрежещущая в углу, как будто не помышляет о нападении, он осмелился приподнять фонарь, чтобы разглядеть её.

И глухо выругался, потому что ничего другого ему не оставалось.

Не чудовище. Человек. Точнее, что-то, что ещё недавно могло бы им считаться. Но сейчас…

Лэйд мысленно прочитал краткую молитву Рангинуи, хоть и не верил в полинезийских богов — надо было занять хоть чем-то судорожно скачущие мысли.

В этого человека вогнали по меньшей мере несколько сотен игл, превратив его в подушечку для шитья. Вогнали недостаточно глубоко, чтоб умертвить, но достаточно для того, чтобы причинить ему немыслимые мучения. Хрипя и захлёбываясь собственной кровью из вспоротого горла, он бился в углу, но движения его, напугавшие Лэйда, кажется, уже не были в полной мере осознанными, вступив в стадию агонии.

Одежда на нём превратилась в лоскуты, в пропитанное кровью рубище, почти не скрывающее страшно разбухшую плоть, поросшую иглами. Каждая его пора, пронзённая сталью, кровоточила, каждый дюйм тела, пронзённый десятком миниатюрных копий, дрожал. Лицо превратилось в повисшую на остриях маску из кожи, рот — в пришпиленную к рычащему черепу изорванную в лохмотья улыбку.

Он кричал, насколько позволял ему проткнутый в дюжине мест язык и хлюпающая, истыканная шипами, глотка. Но крик его уже затихал и только резкое хрипящие дыхание порванных лёгких указывало на то, что запасы жизни в этом несчастном теле скоро истекут без остатка.

Должно быть, яркий гальванический свет на миг привёл мученика в чувство. Он захрипел, выгибаясь дугой, царапая пол, и рефлекторно прижал руки к груди, пытаясь вытащить пучок игл из гортани. Не замечая, что его руки, усеянные шипами и превращённые в орудия пытки, ещё больше рвут и калечат его тело. Но самым страшным было не это. Самым страшным был треск, который Лэйд внезапно отчётливо разобрал. Треск вроде треска старой ткани или…

Человек-ёж заверещал, неожиданно широко раскрыв рот и сделалось видно, что иглы торчат у него не только между зубами, но и в нёбе. Хруст и…

Лэйду захотелось опрометью броситься прочь.

Сразу в нескольких местах кровоточащая плоть умирающего забурлила, под лохмотьями вспухли отчётливые, с кулак размером, фурункулы. Которые мгновением позже лопнули с тихим треском ткани и кожи, раскрывшись соцветиями из сверкающих шипов. Умирающий, кривя рот в своей страшной не сходящей улыбке, тщетно пытался сдержать их рост, прижимая унизанные шипами руки, не замечая, что кожа на его теле исполосована до такой степени, что скоро станет слазить клочьями…

Это были не иглы. Это были металлические пишущие перья, растущие из его тела, медленно разрывающие плоть. Тысячи, десятки тысяч металлических перьев.

Лэйд выскочил из кабинета, тяжело дыша и борясь с рвотным спазмом, закупорившим горло. Он всё ещё слышал треск лопающейся кожи и звон острой металлической чешуи, царапающей стену.

Ах, чёрт…

Следующие несколько кабинетов Лэйд, сцепив зубы, миновал быстрым шагом, едва осветив фонарём. Человек-ёж мог быть не единственной дьявольской шуткой демона, неизвестно, как он обошёлся с прочими, оказавшимися в его власти.

Пусты. Благословение Господу — пусты.

Но уже в следующем он сделал ещё одну отвратительную находку. Эта была лишена шипов, но оттого выглядела не менее жутко.

Лэйд едва не вздрогнул, когда луч фонаря внезапно разбрызгал вокруг себя целый сноп искр, ослепив его на миг. Осколки, сообразил он мгновением позже, немного проморгавшись. Целая груда чёртовых стеклянных осколков прямо на полу посреди кабинета. Какой-то разиня, какой-нибудь проклятый деловод, попросту разбил вазу для цветов и поленился убрать. Или ему уже было не до того. Но…

Не бывает ваз для цветов таких размеров, мрачно известил его голос, идущий от тех сырых низовьев души, где располагается всё самое дурное и мрачное. Посмотри сам. В этой вазе должно быть по меньшей мере пять галлонов! Даже существуй подобные, едва ли мистер Крамби позволил своим служащим украшать такими свои кабинеты!

Осколков и верно удивительно много. Нет, здесь разбили не цветочную вазу, здесь расколотили до черта посуды. Целую посудную лавку, быть может. Вон и у стены виднеются тончайшие слюдяные пластины, и дальше, дальше…

В этот раз Лэйд не собирался заходить в кабинет, лишь направил внутрь луч света.

Ох, чёрт.

Осколков в самом деле было огромное количество. Они усеяли почти весь пол кабинета, в некоторых местах образовав целые груды. Не бутылочное стекло, мгновенно определил Лэйд, куда более тонкое, вроде того, что бывает на хвалёных венецианских фужерах. Вот только вперемешку со стеклом кабинет был усеян мелкой серой пылью, который он сперва не разглядел. Судя по размеру фракций и вкраплениям, это было что-то вроде песка. Да и хрустел он под ногами точно обычный речной песок.

Ваза с песком?..

Нет, Чабб, садовая ты голова, никакая это не ваза.

Куда интереснее.

У дальней стены он разглядел более массивные осколки. Точнее, целый стеклянный остов какой-то хитрой и сложной конструкции, восседавшей за письменным столом. Конструкции, удивительно похожей на…

Шлюхино отродье!

Человек. Это была стеклянная статуя, изображавшая человека и выполненная в натуральный, один к одному, размер. Ни один стеклодув, получи он хоть все существующие в мире призы за своё искусство, никогда бы не смог выдуть из пузыря раскалённой стекольной массы ничего подобного. Это был не примитивный истукан вроде тех, что иногда водружают возле своих алтарей полли, имеющий лишь условные черты лица, и даже не какой-нибудь пучеглазый матрос работы Бенеса[224], привычно украшающий собой корабельную пристань, служащий трибуной для многочисленной и охочей до публичных диспутов чаячьей гвардии.

Это было настоящее произведение искусства. Лэйд отчётливо, даже без помощи фонаря, мог различить мельчайшие черты лица — ушные раковины, изящно очерченный нос, плотно сжатые губы. Удивительное дело, даже бакенбарды, украшавшие щёки статуи, были изваяны в стекле столь тщательно, что можно было, казалось, различить даже отдельные волоски. Немыслимое по своей сложности произведение. Вот только поза статуе была придана весьма странная. Восседая за столом, она обхватила ладонями голову, и даже стеклянная её спина замерла в позе, выдающей крайнее напряжение.

Статуя была пустотелая, машинально отметил Лэйд, пустая в серёдке. В некоторых её местах, однако, что-то серело и это что-то к его удивлению оказалось тем самым серым порошком, который хрустел у него под ногами вперемешку с осколками.

Песком.

Только тогда Лэйд догадался посветить на статую сбоку и почти сразу обнаружил то, что и предполагал. Статуя была почти совершенной по своему устройству, но всё же не идеальной. У неё были дефекты, сокрытые от постороннего взгляда столом, а именно — отсутствие обеих ног. Едва ли таинственный стеклодув забыл их сделать. Ниже колен они заканчивались острыми оскольчатыми культями.

Неудивительно.

Стекло — чертовски хрупкий материал, это знает всякий, кому доводилось ронять вазу.

Лэйд ещё раз осветил фонарём лицо статуи. Кажется, только теперь он понял смысл застывшего в его прозрачной толще выражения — смертельного отчаянья. Ладони, обхватившие голову, выпученные невидящие глаза, плотно стиснутые губы.

Это был человек. Пока чья-то воля не превратила его покровы в прозрачное стекло, а его внутренности в серый песок. Этакая нелепая пародия на песочные часы. Сложный механизм для подсчёта времени в хрупкой и недолговечной оболочке.

Лэйд не знал, сопровождалась ли трансформация страданиями или прошла безболезненно. Не знал, длилась она часами или свершилась в считанные секунды. Но, видя выражение, навеки замершее в стеклянных глазах, понял — последние минуты жизни этого человека были наполнены отнюдь не христианским смирением и покорностью судьбе. А болью и ужасом.

Вот и осколки на полу, вот и следы серого песка на застывших руках…

Осознав, что происходит, несчастный, должно быть, принялся метаться по кабинету, тщетно взывая о помощи и медленно стекленея. Как будто где-то в мире существовала сила, способная избавить его от столь страшной участи. А потом… Лэйд не имел желания строить догадки на счёт того, что именно здесь случилось. Возможно, он просто споткнулся. Или неловко повернулся. Или ударил ногой по столу, как много раз делал прежде, выражая досаду и злость.

Позабыв о том, что стекло — очень капризный и хрупкий материал.

Когда его ноги разбились вдребезги, он ещё какое-то время жил. В отчаянье черпал стеклянными ладонями высыпающийся из него песок, как раненные, охваченные предсмертным ужасом, черпают собственную, ещё горячую, кровь. Слишком медленно. Песок вместе с жизнью покидал его тело слишком стремительно.

Тогда он сел за стол, стиснул голову руками, да так и умер, как только последняя песчинка покинула его. Остался совершенным могильным изваянием самому себе. Жуткая участь, едва ли более завидная, чем у его соседа, того, что превратился в живую подушечку для булавок.

Паршивое дело.

Ни Левиафан, истинный владыка острова, ни его слуги не наделены человеческим рассудком, в высшей мере неверно приписывать им те мотивы, которыми руководствуется человеческое существо в своей сложно устроенной и подчинённой многим механизмам жизни. Но в одном они сходны с человеком. Ни Он, ни его присные никогда не усложняют себе работы. Если они хотят вычеркнуть кого-то из жизни, они делают это легко и элегантно, точно взмахивая невидимым пером. Или жутко и кровожадно, если к тому расположены.

Но это… Лэйд сделал глубокий вздох, несмотря на то, что зловонный воздух, наполнивший помещение, вызывал у него тошноту вперемешку с изжогой.

Слишком изощрённый способ для казни. Слишком каверзный. Слишком… сложный, пожалуй. Как будто сила, захватившая власть в «Биржевой компании Крамби», намеревалась не просто уничтожить свои новые игрушки, но и разыграть перед этим какую-то сложную пьесу с их участием. Жаль только, у него не было никакого представления о том, в каком порядке будут идти друг за другом акты и сцены…

Дальше он уже не заглядывал в кабинеты. Боялся сделать очередную находку столь же жуткого свойства, как предыдущие.

— Мисс ван Хольц! Да где же вы?

Тоже мертва, наверно. К примеру, превратилась в облачко моли и унеслась к потолку. Или сделалась рисунком на обоях. А может, рассыпалась порохом? Даже когда на протяжении многих лет имеешь дело с Ним и его отродьями, никогда нельзя похвастаться тем, будто в силах понять глубину их фантазии…

— Мисс ван Хольц!

Кое-что он, впрочем, всё же увидел, как ни спешил.

Жуткое существо, похожее одновременно на человека и на птицу, сидевшее за неплотно запертыми дверьми одного из кабинетов. Судя по потёкам на его коленях и на полу, оно вскрыло себе вены ножом для бумаг. Все волосы этого человека превратились в птичьи перья, а очки, которые он носил при жизни, глубоко вросли в лицо, превратившись в жуткий нарост из стекла и меди.

— Мисс ван Хольц!

Какой-то бедняга, отчаянно и глухо воющий, тщетно воздевающий руки над собой и похожий на сухую ветхую мумию с пергаментно-белой кожей. Когда он двигался, слышалось негромкое шуршание вроде того, что бывает, если резко смять бумажный кулёк пальцами. Иногда он, взвизгивая отрывал от себя какие-то лохмотья и те кружились в воздухе, заворачиваясь, невесомо садились на пол. Бумага. Его кожа превращалась в бумагу.

— Мисс ван Хольц!

Ещё одна женщина. Даже не разглядеть, молода или стара, красива собой или уродлива. Скорчившись в три погибели, она истошно рыдала, при этом остервенело царапая щёки пальцами. Однако в глазах её не было муки или страха. Там вообще не было человеческих чувств. Там было два водоворота тускло светящегося металла, бурлящего, точно в двух крохотных чанах, и медленно выливающегося на её лицо густыми потёками цвета чистого серебра.

Лэйд не успел протий и двух третей коридора, но его уже мутило так, точно он целый день разглядывал проклятую выставку уродов мистера Барнума. Только здешние экземпляры были куда, куда ужаснее. Несчастные калеки, содержавшиеся за счёт цирка и привлекавшие внимание зевак, были изуродованы врождёнными болезнями или перенесёнными увечьями. Эти же…

Эти же являли собой торжество злой и противоестественной силы, которая ликовала, причиняя человеческому телу муки и страдания. Так, точно упивалась болью и отчаяньем. И это, старый ты Чабб, никчёмное пугало, пустоголовый ты болван, чертовски скверная картина.

С существом, пирующим такими материями, будет непросто договориться — даже если ты догадаешься, в каком виде и как сделать предложение. Скорее всего, и не запугать. Это оно тебя запугивает и, положа руку на сердце, уже порядком в этом преуспело.

— Мисс ван Хо…

— Тихо. Пожалуйста, тихо.

Лэйд остановился, как вкопанный, сжимая бесполезный фонарь. Свечения, разлитого вокруг, было достаточно, чтобы видеть обстановку, он лишь мешал себе, полосуя воздух лучом гальванического света. Теперь этот луч выхватывал лишь пустые клетки кабинетов, оставленные своими владельцами или превратившиеся в камеры смерти. Из некоторых ещё доносились крики, из других же — лишь приглушённый хрип.

— Где вы? Я не…

— В архиве. Дверь слева от вас. Бога ради, не двигайтесь резко. И не кричите. Мне кажется… Кажется, оно реагирует на звук.

Лэйд замер, положив руку на ручку двери.

Реагирует на звук? Что это могло значить?

Судя по голосу мисс ван Хольц, ничего доброго его в архиве не ждало. А ведь там и Синклер, подумал он. И хорошо, если тот всё ещё без чувств.

— Можете выйти? — кратко спросил он сквозь дверь.

— Нет. Оно прямо посреди зала. И каждый раз, когда я двигаюсь, оно… — Мисс ван Хольц приглушённо всхлипнула, — Бога ради, мистер Лайвстоун, я…

— Не двигайтесь, — приказал он кратко, — Я вхожу.

Мисс ван Хольц стояла у противоположной стены, впившись руками в один из конторских столов. Едва ли она задержалась здесь, изучая какие-нибудь пыльные архивные манускрипты — счета столетней давности и договоры, утратившие силу по причине смерти всех участвующих сторон. Скорее, была парализована страхом, самой древней и естественной из всех человеческих реакций.

Вот только источник этого страха Лэйд обнаружил далеко не сразу.

Потому что человек, стоявший посреди комнаты и преграждавший ей путь к выходу, совсем не походил на чудовище, очередной оживший кошмар, рождённый Его страшным воображением. Он вообще не походил на угрозу в каком бы то ни было её проявлении. Лэйд определил бы его как весьма заурядного рыжеволосого молодого человека лет двадцати с небольшим, не имеющим никаких видимых аномалий в строении и человекоподобного во всех смыслах этого слова. Если бы не его полная неподвижность. И ещё тот звук, который он расслышал от двери, но пока не успел толком разобрать. Звук, похожий на негромкий треск нитей.

Синклер. Это же Синклер!

Должно быть, наконец пришёл в себя и даже нашёл силы встать.

Однако Лэйд отчего-то не ощутил облегчения. Поза биржевого юриста выглядела неестественной, даже как для тяжелобольного, едва нашедшего сил оторваться от койки. Слишком… Быть может, слишком напряжённой?

Лэйд перевёл дух, сам не зная, чего больше желает — услышать голос Синклера или броситься наутёк, прочь от всех этих кошмаров.

— Синклер!.. — позвал он негромко, — Что с вами? Можете двигаться?

Человек едва заметно шевельнулся. Дёрнул головой, скосив глаза в сторону Лэйда.

— Помогите. Мне.

Синклер не выглядел раненым, он выглядел застывшим. Может, и его тело медленно превращается в камень? Лэйд сделал неуверенный шаг по направлению к нему. Даже если так, всякая помощь бесполезна. У него нет лекарства от подобной болезни, как нет и от других прочих.

У него что-то не так с лицом, понял он, приблизившись ещё на шаг. Бледное, перекошенное от ужаса, оно определённо несло в себе какие-то странные черты, которых Лэйд прежде не помнил, заставляющие его беспричинно насторожиться. Так, точно этот человек был бомбой в человеческом обличье.

Глаза нормальные, вполне человеческие, правда, почти белые от страха, точно выгоревшие. Нос тоже вполне привычной формы, ничем не выдающийся. Губы… Уши… Неестественная бледность, но это тоже от страха. Кожа тонкая, отчего видны даже мельчайшие жилки. Из-за дрожи, которая бьёт его и которую он отчаянно пытается удержать, даже возникает жутковатое ощущение, будто эти жилки шевелятся, снуют под кожей.

Вот только это не было иллюзией. Лэйд понял это, сделав третий шаг. Чертовски лишний в его положении.

Это были не вены. Фиолетовые нити, беззвучно скользящие и переплетающиеся под кожей Синклера, не были кровеносными сосудами. Ни один сосуд не в силах перемещаться, точно угорь, впрыснутый под кожу, ворочаться и выписывать странный узор.

Странный пульс Синклера. Лэйд вспомнил ощущение бьющихся под пальцами чужих сухожилий. Это были не сухожилия и не вены, теперь видно отчётливо. Какие-то подкожные паразиты? Крошечные змеи? Может, щупальца, как у мистера Кольриджа?

— Не бойтесь, — Лэйд постарался произнести это спокойным тоном, чтобы сообщить бедняге хоть немного уверенности, — Я думаю, мы что-нибудь…

Треск. Он снова услышал этот звук, но теперь уже не такой тихий, как прежде. Лэйд попытался вспомнить, где мог слышать что-то подобное и почти сразу вспомнил. Подобный звук джентльмен тяжёлой комплекции имеет возможность услышать, если резко расправит плечи, не позаботившись перед этим снять пиджак. Треск ткани на крепком шве.

Синклер вдруг дёрнулся, точно огромная марионетка, чьи нити на миг обвисли. В глазах его, устремлённых к Лэйду, блестел неприкрытый ужас.

— Помогите мне, — забормотал он, захлёбываясь собственными словами и впившись обеими руками в ворот рубашки, — Помогите помогите помогите помо…

Наверно, существо, живущее в его теле, не любило резких движений. Или звуков. Бугрящиеся линии на лице несчастного резко сменили манеру поведения. Движения их из мягких и беззвучных, как у морских волн, сделались порывистыми, резкими. Нетерпеливыми.

— Стойте на месте! — приказал ему Лэйд, повышая голос, — Не двигайтесь, Бога ради, и мы что-нибудь…

Синклер уже не мог стоять на месте. Он был измождён, он был до смерти перепуган, он сходил с ума от ужаса. И Лэйд понял это в краткий миг, когда их глаза встретились.

— Не надо, — попросил он, — Сохраняйте мужество. Я…

Синклер закричал.

Не завопил, но только и пронзительно взвыл, точно и не от боли даже, а от какой-то режущей его изнутри смертной тоски. Да, подумал Лэйд, именно что режущей.

Тончайшие жгуты, копошащиеся под его туго натянутой кожей, в такт всплеснули хвостами. И Лэйд отчётливо видел, как сразу в нескольких местах на его лбу и подбородке кожа эта беззвучно разошлась, открывая тончайшие обескровленные порезы. Внутри этих порезов были видны гибкие переплетающиеся нити, продолжающие свой жуткий усиливающийся танец. Даже не нити, а… Лэйд видел их ртутно-серебристый блеск в тех местах, где они более не были прикрыты кожей. Не нити, тончайшие серебряные струны, вплавленные в кожу, только струны живые, нетерпеливые, раздосадованные. А ещё, кажется, бритвенно-острые, как гибкие скользящие хирургические струны Джильи[225]…

Короткий треск был единственным звуком, с которым его правое ухо принялось медленно отделяться от черепа. Кажется, его несчастный обладатель даже не сразу ощутил это, но затем, несомненно, ощутил. Когда это ухо вместо того, чтобы шлёпнутся ему под ноги, как ломоть холодного ростбифа, поплыло по воздуху, поддерживаемое переплетением из нескольких серебряных нитей.

— Помогите! Помогите!

Синклер попытался схватить его руками. Рефлекторный жест до смерти напуганного человека, утратившего всякое здравомыслие и выдержку. Быть может, если бы он сохранял неподвижность и молчание, существо, запертое в его теле и состоящее из переплетения невесомых струн, дремало бы дальше. Но сейчас…

Он взвизгнул, когда его рука, схватившая парящее в воздухе ухо, дёрнулась, а потом рассыпалась ворохом пальцев. Изящнейшая работа, которая не по силам грубому секционному ножу, держи его хоть сам Роберт Листон[226]. Каждый сустав оказался разъят, каждая фаланга аккуратно отделена, даже ногти, превратившись в крохотные роговые чешуйки, отныне обрели собственную жизнь. И всё это распласталось в воздухе, поддерживаемое едва шевелящимися серебряными нитями, некоторые из которых были столь тонки, что Лэйд замечал их только по прерывистому блеску.

Изящнейшая анатомическая инсталляция, обладать которой была бы счастлива любая медицинская школа. Устройство человеческой руки в натуральный размер.

То ли от боли, то ли от изумления Синклер замолчал на несколько секунд и этого времени хватило тому, что прежде было его рукой, чтобы взмыть вверх на добрых пару футов и полностью сменить формацию. Это походило на согласованное движение морской армады. По одним только капитанам ведомым сигналам суда, входящие в её состав, принялись маневрировать, полностью сменив ордер. Суставы обгоняли друг друга, обрубки пальцев переплетались, неуклюже пытаясь состыковаться в непредусмотренных для того анатомией местах. Казалось, будто злая сила, овладевшая Синклером, попросту забавляется с его телом, как с какой-нибудь хитрой головоломкой, без всякого смысла переставляя детали. Секундой спустя ухо, успевшее распасться на несколько симметричных частей, приклеилось к челюсти, превратившись в подобие грозди древесных грибов.

Синклер заорал от ужаса и попытался смахнуть его второй рукой. Но успел только поднять её на уровень груди, прежде чем та рассыпалась прямо в воздухе с пугающим суконным треском. Рассечённый на лоскуты рукав пиджака упал на пол — судя по всему, он не интересовал эту страшную силу, забавляющуюся с человеческим телом. Мёртвая ткань не казалась ему чем-то интересным или изысканным. А вот живая…

Тело несчастного заплясало, когда серебряные струны, трепеща от нетерпения, принялись за работу, быстро усваивая новый материал. Вся одежда, включая исподнее, мгновенно соскользнула вниз, разрезанная, иссечённая и превращённая в тряпьё. И Лэйд отстранено подумал, что это было сделано не без некой торжественности. Точно невидимая сила быстро и решительно отдёрнула занавеси театра, распахивая перед зрителем театральную сцену. Сцену, на которой уже началось страшное, пугающее до колик, представление.

Рёбра поднялись частоколом, натягивая и без того истончившуюся точно обёрточная бумага, кожу. Тонкий хруст — и они уже стремительно удаляются прочь, перестраиваясь друг с другом. В животе, покрытом негустым рыжеватым волосом, что-то заворочалось и ворочалось до тех пор, пока не превратилось в массивный переливающийся пузырь. Тот несколько секунд побродил по животу, потом, видимо, обнаружив слабость в районе пупка, с жутким бульканьем выпростался наружу и, превратившись в величественную медузу, окружённую складками багровой и алой плоти, неспешно поплыл прочь. Это желудок, подумал Лэйд, не зная, на чём сконцентрировать внимание, чтоб не рехнуться на месте. Это был его чёртов желудок, выбравшийся из живота.

Кости негромко хрустели, когда невидимая сила, оперирующая дюжинами серебряных струн, избавляла их от того напряжения, что они испытывали годами, отправляя в свободное плавание за пределы тела. Органы пульсировали и выдавливались наружу, спеша за ними следом — коричневые, похожие на бобы, почки, мясистая грузная улитка печени, болезненно бледный и хлюпающий мочевой пузырь…

Все эти органы не думали покидать своего хозяина. Поддерживаемые тончайшей серебряной паутиной, они вращались вокруг него, образуя причудливые созвездия и туманности. Кишечник, разделённый невидимым хирургов на множество серых обрезков, образовал вихревую туманность у самого пола. Позвонки, выбирающиеся со своих мест из спины аккуратными и белыми, точно макеты зубов в кабинете дантиста, сплелись в какое-то подобие венка. Длинные серые жилы, извлечённые из ног, опутались вокруг выпотрошенного торса и попросту колыхались, словно водоросли.

Лэйд видел много смертей в Новом Бангоре. Были среди них смерти крайне паскудного свойства из числа тех, что он не пожелал бы себе. Были жестокие, при виде которых морщились даже хладнокровные канцелярские крысы, сами бывшие плотоядными хищниками самого дурного сорта. Были… всякие, подумал Лэйд. Но то, что происходило перед его глазами, нельзя было назвать даже мучительной смертью.

Потому что это было скорее мучительное преобразование или мучительное переосмысление существования.

Назад, подумал Лэйд. Повернуться и броситься прочь отсюда так быстро, чтоб не успеть услышать даже крика мисс ван Хольц. Может, она успеет проклясть его за трусость, прежде чем серебряные струны примутся терзать её собственную плоть. А может, даже не заметит его отсутствия.

Назад. Прочь.

Но Лэйд не сдвинулся с места. Мышцы отказались повиноваться. Но это был не гибельный паралич, как показалось ему в один краткий, но мучительный миг, а спасительный. Существо реагировало на движения и звуки. Как знать, если он опрометью броситься прочь, не бросится ли оно следом, заключая его в свою смертоносную паутину? Не примется ли жонглировать его собственными органами, умело и ловко извлечёнными наружу?..

Он стал медленно пятиться прочь, не отводя глаз от страшного представления, творящегося в пустом зале архива.

Представление развивалось своим чередом и не обещало быть долгим.

Синклер сперва метался, судорожно пытаясь хватать части своего рассыпающегося тела. Объятый ужасом, он не видел той страшной картины, что открывалась Лэйду. Не понимал, что с ним происходит. А может, и понимал, просто был бессилен удержаться от этих нелепых попыток.

Зубы выскакивали из его рта проворными юркими рыбёшками. Рыча от ужаса, он попытался плотно сомкнуть челюсти, чтобы удержать их, но тем лишь причинил себе дополнительные страдания — последние его резцы выбрались через нос, разорвав ему ноздри. И при этом не было крови. Кровеносные сосуды беззвучно выплетались из кожи, образуя подобие пряжи, однако ни один из них не исторгнул из себя ни капли. Ничто не мешало Лэйду видеть того, как человеческое тело, превратившееся в конструкторский набор, претерпевает свою мучительную и страшную трансформацию. Каждая деталь была видна отчётливо и точно, как в анатомическом атласе, каждая спешила покончить со своей прежней жизнью, отчаянно ища новые формы и смысл существования.

— Аргахарро-ооо-рр, — рычал и выл он, судорожно изгибаясь и трясясь, с каждой секундой уменьшаясь в объёме, превращаясь в облако кружащей разъединённой плоти, — Ааа-а-аррргх!..

Язык тучным сизым слизнём выбрался сквозь прореху в его щеке и куда-то медленно пополз, сопровождаемый распухшими багровыми миндалинами, которые он тащил за собой, точно мощный буксир пару неуклюжих речных барж. Секундой спустя его кадык, раскрывшись пополам, исторгло из себя хрустящую водопроводную трубу гортани, обмотанную пучком голосовых связок. И только тогда страшный крик, мучивший Лэйда, невыносимый крик перерождающегося и медленно разбираемого на части существа, наконец прервался. Не потому, что боль, терзавшая его, прекратилась. А потому, что ему нечем было кричать.

И только когда крик этот наконец смолк, оставив одну только пронизанную негромким деловитым треском нитей тишину, Лэйд разобрал звук, который должен был расслышать ещё до того, но который всё это время звучал где-то на периферии.

Ритмичное громыхание чего-то тяжёлого. И, кажется, делающееся всё более громким с каждой секундой. Направление он угадал почти мгновенно — со стороны лестницы. А значит…

Даже страх, сковавший его по всему телу свинцовыми кандалами, не помешал Лэйду мысленно чертыхнуться.

Лестница. Подобные звуки могут издавать только хорошие крепкие ботинки, спешно спускающиеся вниз по ступеням. Много хороших крепких ботинок — по меньшей мере, дюжина. Видно, самые отчаянные клерки из числа биржевого воинства Крамби всё-таки набрались духа спуститься вниз, на помощь. И сейчас спешно движутся к лазарету, не предполагая, с чем им доведётся здесь столкнуться.

Надо предупредить их, понял Лэйд. Нельзя поднимать шума. Нельзя резко двигаться. Нельзя привлекать к себе внимание. Если кто-нибудь из них громко хлопнет дверью или, того хуже, испуганно закричит, не совладав с собой… храни нас всех Бог!

Серебряные нити продолжали свою работу, распарывая и сшивая свою жертву. Кажется, они действовали совершенно случайно, даже хаотично, не имея перед собой ни определённой картины, ни даже чёткой цели. Просто вдумчиво перекраивали оказавшийся в их распоряжении материал. Но Лэйд не сомневался, что они охотно оторвутся от своего занятия, если обнаружат новое поле для работы.

— Мисс ван Хольц… — осторожно позвал Лэйд, использовав шёпот едва ли более громкий, чем дыхание, — Мне кажется, у нас есть минута или две, пока оно… занято. Двигайтесь ко мне и мы вместе…

Кажется, она с трудом сознавала происходящее. Веки дрожали, взгляд, расфокусированный и полупрозрачный, плавал по залу, точно древесный листок по поверхности озера.

Шаги со стороны лестницы быстро приближались. Быстрые, грохочущие, тяжёлые — они точно отсчитывали оставшиеся в их распоряжении секунды.

Подбадриваемые друг другом, возбуждённые собственной храбростью, вооружённые Коу, эти люди, верно, сумели убедить себя в том, что представляют собой грозную силу. И потеряли последние остатки осторожности. Лэйду показалось, что он слышит голос Коу за гомоном прочих, голос холодный и спокойный, по-военному чётко раздающий указания. Дверной проём, которой он сам миновал несколькими минутами ранее, осветился пляшущими на стенах пятнами гальванического света. Фонари.

— Мисс ван Хольц! — отчаянно позвал Лэйд, — Будьте благоразумны, нам надо…

Дверь распахнулась с грохотом, будто её вышибли тараном. И сразу сделалось ясно, что людей в коридоре даже больше, чем ему представлялось. Не полдюжины, а по меньшей мере десять. Ослеплённый светом их фонарей, он не видел лиц, зато увидел то, что мгновенно заставило его покрыться слизкой испариной.

Холодный блеск стали в их руках. Они были вооружены.

— Вон она! — крикнул кто-то взволнованно, — Я её вижу! Кажется, цела!

Они ещё не видели. Не сориентировались, не разобрались, не поняли, что вторглись на сцену во время выступления. Как и того, что с этого момента сделались его частью.

Серебряные струны, обеспокоенные громким звуком и светом, издали зловещий гул. И существо, дёргающееся в их сплетении, на миг обрело возможность шевелиться.

— Туда! Смотрите туда! Это…

— Чёртово дерьмо!

Существо, сотканное невесомым серебром из тела Синклера, за считанные минуты своего существования, прошло столь далёкий путь в своей трансформации, что уже не могло считаться даже дальним его родичем. Скорее, оно походило на… Лэйду не хотелось даже думать на этот счёт. На эмбрион дельфина исполинских размеров, быть может. Раздувшееся, состоящее из бугров хаотично разросшейся плоти, усеянных костяными осколками, оно взирало на мир беспомощно хлопающими человеческими глазами, но всё прочее… всё прочее человеческим уже не было.

Пальцы превратились в торчащие из спины не то гребни, не то плавники. Судя по их колыханию, они утратили свою двигательную функцию, сделавшись бесполезными отростками, которыми хозяин уже не мог управлять. Жгуты из переплетённых жил и кишок вяло ворочались, но движения их не выглядели осмысленными. Плоть спеклась с костями, внутренности — с волосами и соединительной тканью. На боках чудовища беспомощно дёргались жабры, образованные, кажется, из человеческих век. Несмотря на то, что раздувшееся монстрообразное тело было водружено по меньшей мере на десяток конечностей, некоторые из которых представляли собой собранные из человеческих костей многосуставчатые щупальца, рыбьи хвосты из хрящей и какие-то бессмысленные не то лапки, не то хвосты, Лэйд сомневался, что эта тварь сможет хотя бы ковылять без посторонней помощи. Даже сейчас она была подвешена в коконе из переплетающихся серебряных нитей, перекроивших её вдоль и поперёк, давших ей новую страшную жизнь и ставших частью этой самой жизни.

Существо распахнуло пасть, страшный треугольный провал, внутри которого Лэйд с отвращением разглядел ряды зубов из человеческих рёбер и пузырящийся, сотканный из лёгких, язык.

— Помо… — выдохнуло существо, задыхаясь и источая складками своей туши не то сукровицу, не то жёлчь, — Помо…

Лэйд слишком поздно сообразил, что сейчас произойдёт. А может, мысль, мучительно долго добиралась к его собственному языку, потратив на это на полсекунды больше положенного.

— Не стрелять! — отчаянно крикнул он, — Не…

Стрельба из огнестрельного оружия в тесном пространстве — чертовски неприятная штука. Даже если это аккуратная автоматическая машинка вроде той, что была у Коу. Но если это полдюжины револьверов армейского образца…

Лэйд взвыл, пытаясь одновременно прикрыть глаза и уши, но поздно. Перед глазами лопнули оранжевые, синие и золотые круги, а в уши точно забили единым махом по железнодорожному костылю. Он свалился на пол, ослепший и оглушённый, ощущая из всех запахов мира одну только отчаянную кислую горечь порохового дыма.

Идиоты. Вы не должны были стрелять. Вы…

Может, у них было оружие, но не было ни выучки, чтоб грамотно его использовать, ни опыта. Кажется, не было ничего, кроме слепого страха. Пальба, которую они учинили, ничем не походила на выверенные слаженные залпы полицейских отрядом, это был хаотичный оглушительный грохот вроде того, что бывает, когда мальчишки озорства ради швырнут с крыши в водосточную трубу горсть булыжников.

При первых же выстрелах Лэйд ничком бросился вниз и, кажется, верно поступил. Сквозь треск проломленных деревянных панелей и негромкий звон разбитого стекла он явственно расслышал зловещий визг рикошетов и хруст лёгкой конторской мебели.

— Не стрелять! — резкий голос Коу он разобрал несмотря на то, что в каждом его ухе было по три фунта мокрой ваты, набитой вперемешку с дребезжащими медными колокольчиками, — Не стрелять, мать вашу! Довольно!

Пальба стихла. Не сразу, как положено по команде, а неуверенно, даже робко. Быть может, у этих кретинов попросту закончились патроны. А может… Лэйд ощутил ледяную прореху где-то в груди.

Может, они наконец увидели эффект их трудов.

Град пуль, выпущенных с ближней дистанции, не оставлял плоти ни малейшего шанса, в какую бы форму она ни была заключена. Серебряные нити, несомненно, были наделены великим талантом хирурга или даже зодчего, но при всём своём могуществе едва ли могли служить защитой от стали и свинца. А стали и свинца на их творение обрушилось за считанные секунды чертовски много.

Существо, созданное из богатейшей палитры человеческих тканей Синклера, умирало. Его грудь была разворочена выстрелами, конечности обвисли, оскаленная пасть источала потоки мутной слюны. Безвольно повисшая голова зияла дырами, внутри которых Лэйд с содроганием разглядел не порванные мозговые оболочки, а какое-то жуткое месиво из тонких ворочающихся хрящей.

Серебряные нити неуверенно дёрнулись и застыли, продолжая удерживать в воздухе своё мёртвое дитя. Впервые за всё время сделались недвижимыми. И Лэйд понял, что это значит.

— Прочь! — рявкнул он, — Все! Назад!

Существо, агонизирующее в серебристом коконе, лопнуло с негромким бульканьем. Словно кто-то в сердцах швырнул оземь бумажный пакет, набитый купленными на рынке моллюсками. Не поддерживаемые больше в едином целом, его не единожды разрезанные и сшитые ткани обратились каскадами полужидкой плоти, в которых уже нельзя было разобрать ни частей, ни составляющих, ни прочих деталей.

Серебряные нити, оказывается, умели двигаться чудовищно быстро. Бросив умирающее и разваливающееся тело, больше не представлявшее для них интереса, они расцвели навстречу стрелявшим огромным, сотканным из серебра цветком, состоящим из такого количества тончайших струн, что, казалось, даже смрадный застоявшийся воздух архивного зала запел на тысячи голосов.

Коу стоял ближе всех. Может, чувствовал себя предводителем этого жалкого воинства, облачённого в твид и серую фланель? Хотел воодушевить своих людей личным примером? Или в самом деле полагал, что его противник испустит дух, получив несколько дюжин раскалённых свинцовых пуль из автоматического пистолета?

Лэйду на миг стало его жаль.

Пистолет Коу молчал, и молчал как-то неловко, неестественно, точно актёр, позабывший слова. Едва ли в нём кончился боезапас, скорее, палец хозяина вдруг обмер по какой-то причине, не в силах более нажимать на спусковой крючок. И послушный механизм терпеливо ждал его прикосновения.

Лицо Коу казалось серым, а глаза на нём — неестественно белыми, будто мгновенно выцветшими. И в этих широко раскрытых глазах Лэйд отчётливо увидел ужас. Потому что глаза эти увидели то, что не полагалось видеть человеку.

— Коу! Назад!

Тончайшие серебряные усики, тянувшиеся к руке с пистолетом, беззвучно коснулись её. Но не дрогнули, как это обычно бывает при соприкосновении. Напротив, точно растворились в воздухе. В воздухе или — Лэйд ощутил, как замерзает в груди дыхание — в плоти.

Две коротких секунды ничего не происходило. Коу сделал резкий вдох, только лишь сейчас научился дышать. Лицо из просто серого сделалось пепельным, губы задрожали.

К третьей секунде на его лице появилось выражение изумления.

— Вот чёрт, — пробормотал он, беспомощно дёргая ртом, точно пытаясь улыбнуться, — Кажется, оно…

А потом его рука взорвалась.

Это походило на взрыв, словно он стиснул между пальцами динамитную шашку, но Лэйд знал, что это не было взрывом, скорее, взрывной, ускоренной в тысячи раз, трансформацией. Его кисть, сжимавшая пистолет, беззвучно лопнула, но не разлетелась кровавыми брызгами по залу, как если бы это был настоящий взрыв, а превратилась в ком сплющенный костей, мясных прожилок и деформированных стальных деталей, шипами торчащих во все стороны. Из этого бесформенного куска мяса отчётливо выступал оплавленный пистолетный ствол и куски рукояти.

Он не сломал ему руку, подумал Лэйд, сам не сразу сообразивший, что произошло. Он попросту сделал её единым целым с револьвером. Перемешал и сплавил воедино.

Коу не закричал. Может, был слишком изумлён. Он беззвучно хватал губами воздух, уставившись на свою руку, ставшую единым целым с пистолетом. Если он и был чем-то занят в эту секунду, то лишь попыткой понять, что же с ним только что произошло.

Серебряные нити лениво шевельнулись вдоль его руки, мягко льня к рукаву. Лэйд не сомневался, что секундой спустя они сотворят подобную трансформацию и с его телом, но Коу повезло — кто-то из его подручных, вскрикнув, оттащил его, почти не сопротивляющегося, в сторону выхода. А дальше…

Лэйд видел, что было дальше.

Может, Коу и удалось уверить себя в том, будто он управляет этим сбродом, состоящим из вчерашних клерков и курьеров. Но в следующий же миг его отряд превратился в разрозненную ораву из панически бегущих людей, управлять которой было не проще, чем управлять роем фруктовых мух над блюдом с фруктами. Кто-то принялся палить, кто-то ничком бросился на пол, кто-то — должно быть, из числа наиболее здравомыслящих — бросился к двери.

Но мало кто из них успел. Поющие в воздухе струны, переплетающиеся в немыслимые узоры, обладали скоростью, многократно превышающей скорость человеческого тела. И движения их лишь на первый взгляд казались несогласованными, почти хаотическими. Очень быстро Лэйд убедился в том, что сила, управляющая ими, прекрасно сознавала происходящее.

Клерк, спасший жизнь Коу, не прожил достаточно долго для того, чтобы получить благодарность от «Биржевой компании Крамби». Оттащив своего шефа, он сам замешкался, сделавшись лёгкой мишенью и слишком поздно это заметив. Струны мягко обняли его со всех сторон, заключив в тонкий едва заметный кокон из переливающегося серебра. Негромкий шорох, дрожание нитей…

Он не успел закричать, успел лишь набрать в грудь воздух для крика. Серебряные струны тонко запели в воздухе, и вся плоть вместе с костюмом единой дымящейся грудой съехала с его костей, оставив в воздухе нелепо взмахнувший руками скелет. Кости его были отполированы до неестественной белизны и казались отлитыми из сахара первого сорта — такого белого, какой никогда не получается из тростника, произрастающего в Полинезии.

Серебряные струны запели. Они растягивались в воздухе, складываясь в чарующие узоры совершенно нечеловеческих и несимметричных форм, они искривлялись, образуя совершенно невозможные с точки зрения геометрии фигуры, они колебались и дрожали в потоках несуществующих ветров, дующих со всех направлений одновременно.

Человек, пытавшийся заслониться от клубка серебряных струн конторским стулом, заорал от изумления, когда неведомая сила мягко подняла его в воздух. Перепуганный до смерти, он даже отбросил своё никчёмное оружие, будто это могло замедлить его вознесение, но едва ли выиграл на этом хотя бы долю секунды. В следующий миг его тело со страшной силой взмыло вверх и врезалось в потолок с силой пушечного ядра. Вниз, кружась, полетели угольные хлопья и обгоревшие клочья ткани. Лэйд рефлекторно бросил взгляд вверх, пытаясь понять, куда делось тело, однако обнаружил лишь влажный багрово-красный человекоподобный силуэт на перекрытии — точно кто-то, обладающий зачаточным художественным вкусом, попытался изобразить силуэт витрувианского человека[227], используя для этого малярную кисть и ведро свежего телячьего паштета.

Кто-то неподалёку истошно завизжал, когда кожа на его пальцах вдруг принялась загибаться цветочными лепестками, обнажая алое мясо. Кто-то вслепую стрелял, пока лениво шевельнувшиеся серебристые петли не разделили его, подобно спелому мандарину на дольки, мягко развалившиеся в стороны. Кто-то, подвывая от ужаса, пытался перезарядить оружие, пока серебряные нити, окружив его тело, отщипывали от него крошки и…

Лэйд бросился прочь, отшвыривая со своего пути мебель.

Единственный шанс спастись — добраться до двери во что бы то ни стало. Если проклятая тварь отвлечётся на полминуты, кромсая прочих, у него, возможно, есть половина шанса или…

Лэйд резко остановился, ощутив тончайшее, как комариный свист, пение натянутой струны.

Четверть шанса?

Конторский стол, который стоял перед ним, вдруг едва заметно дёрнулся, сдавленный со всех сторон, и раскрошился, превратившись в груду источающих пар древесных опилок на полу. Лэйд шарахнулся в сторону и, кажется, вовремя. Потому что паркет в том месте, куда он едва было не поставил ногу, с хрустом лопнул. В нескольких дюймах от лица в воздухе развернулись серебряные усики, сплетающиеся в кокетливые петли. Усики, которые могли уничтожить человека одним лишь своим прикосновением, даже не подключая всей заложенной в них силы.

Лэйду показалось, что он ощущает, как они погружаются в его тело. Холодные, но не такие холодные, как медицинские инструменты на осмотре. Скорее, приятно прохладные. Они без сопротивления проникают под кожу и тянутся к костям, оплетают их, пускают новые побеги, прорастают в печень и сердце…

Ах, чёрт!

Где-то совсем близко, в считанных футах от него, раздалось мягкое пение серебра. Зарычав, Лэйд схватил первое, до чего смог дотянуться, небольшое конторское бюро, набитое стопками каких-то бумажных карточек, и швырнул его назад. Оно даже не успело коснуться пола. Разлетелось в мелкую щепу и конфетти прямо в воздухе. Серебряные струны сплелись в какой-то хитрый морской узел, колеблясь в трёх футах над землёй.

Лэйд знал, что ему не по силам тягаться с ними в скорости. Кроме того, он проиграл и битву за пространство. Бросившись при первой возможности прочь от смертоносного пения струн, он выбрал неверное направление, ведущее прочь от двери. Едва только тварь покончит с остальными незадачливыми охотниками, тонко кричащими и тщетно пытающимися спасти друг друга, она примется за него. Для этого ей не понадобятся хитрые манёвры, достаточно будет прижать его к стене или зажать в угол. Старый Лайв Лайвстоун — это тебе не какая-нибудь проворная мышь, да и тигриной грацией в его возрасте уже не похвастать.

Чертовски неудачно вышло.

Кто-то визжал, пока его тело медленно избавлялось от костей, медленно вытягиваемых из тела. Кто-то катался по полу, заживо свежуемый. Кто-то…

Лэйд ощутил, как съёживается обугленным лепестком надежда.

В этот раз, пожалуй, не уйти. Сам залез в ловушку, вообразив себя спешащим на помощь джентльменом. Сам и превратится в лохмотья, развеянные по комнате.

Кто-то шёл по комнате, разъединённый на две половины, зазор между которыми всё увеличивался, неуверенно ступая и спотыкаясь с каждым шагом. Кто-то скулил, превратившись в куль из перевитой узлами кожи. Кто-то…

Прижавшись спиной к стене, Лэйд закрыл глаза.

Если этому суждено случиться, об одном прошу Тебя, дрянное ты древнее чудовище. Пусть это случится без лишней боли.

Кто-то выл, медленно вплавляясь в стену и тая. Кто-то лишь хрипло дышал, сложенный пополам, точно стол. Кто-то…

Что-то коснулось его бедра, едва не заставив его вскрикнуть. Однако касание это было не нежным касанием серебристых струн, а грубым, небрежным, кроме того, оно породило дребезжание на полу перед ним. Лэйд не собирался открывать глаза, но рефлекс был сильнее — те распахнулись сами собой.

Предметы, лежащие перед ним на полу, не представляли собой никакого интереса ни в качестве оружия, ни в каком прочем. Пресс-папье в виде бронзового оленя с одним отломившимся рогом, стоимостью пенсов восемь, не больше. Пузырёк туши, застоявшейся от времени и почти высохшей. Ластик со следами чьих-то зубов. Плоское с одной стороны металлическое яйцо — обычная чернильница. Парочка неумело очиненных карандашей. Сломанная пополам аспидная доска[228] с остатком надписи «…но не в четверг, идиот!». Пухлый блокнот, исписанный по меньшей мере до половины всякой непонятной ему цифирью, с разливом Рейна на обложке. Дешёвый бювар[229] в кожаной обложке. Нож для бумаг с коротким, похожим на штык, латунным лезвием. Горсть гнутых скрепок. Ещё какая-то дрянь…

Канцелярские принадлежности. Одна из нитей попросту подрубила ножку ближайшего к нему стола, отчего этот конторский арсенал скатился ему на колени. Лэйд слабой рукой взял нож для бумаг. Нелепейшее орудие для защиты, но, может, он успеет вскрыть себе вены, прежде чем не началось самое скверное?..

А может, закидать чёртову тварь скрепками? Напугать перепачканным тушью лицом? Или…

Мысль была крошечной, шуршащей, юркнувшей серым мышонком ему в ухо, однако, не успев даже додумать её до конца, Лэйд ощутил себя так, точно по его сердцу, лежащему на наковальне, опустили сорокафунтовый кузнечный молот.

Нет, это глупо, но…

Рука, бросив бесполезный нож, схватила чернильницу. Не полная, судя по весу, но что-то ещё плещется. Дрожащими пальцами он расправил этикетку на её боку.

«Писчие чернила Гальерди высшего сорта. Две унции».

Товар дрянь. Кольридж успел и здесь. Пусть Гальерди и бахвалится первым сортом, всем известно, что в его товаре до черта танина, из-за которого в чернилах образуется осадок, а сами они с течением времени быстро густеют, превращая писчую работу в сущее мучение. В отличие от каких-нибудь хороших чернил, например, чернил Леонарди, в которых давно используется железный купорос и гуммиарабик. А ещё…

Сердце сделало два быстрых затухающих удара.

Так глупо, что может и сработать.

Ломая ногти, Лэйд сорвал с чернильницы пробку и поднялся на ноги.

Даже за те несколько секунд, что он малодушно сидел с закрытыми глазами, зал переменился разительно. То, что завладело им, больше не было пучком серебристых нитей. Это был исполинский кокон высотой в восемь футов[230], разрастающийся с каждой секундой, скрежещущий точно камнедробилка, изрыгающий из себя всё новые и новые нити. Теперь они уже не казались серебряными, не пели, распластываясь в окружающем пространстве смертоносной паутиной. Потускневшие, они стали казаться стальными, а воздух, разрезанный ими, гудел и стонал.

Всё, что оказывалось в зоне их досягаемости, почти мгновенно уничтожалось. Конторские столы взлетали вверх, теряя крышки и пресс-папье, вздёрнутые, точно невесомые рыбёшки, вытянутые мальчишкой из пруда. Замирали на миг в высшей точке своей траектории — и рассыпались в труху, оседая облаками древесной пыли. Бумаги метались в воздухе ранеными птицами, рассыпаясь на лету и обращаясь тонкими бумажными полосками. Со стен сыпались рассечённые картины и обломки деревянных панелей.

Если кто-то и уцелел в этой вакханалии, то только лишь те, у кого хватило ума укрыться у самых стен. В одном из них Лэйд к собственному удивлению узнал Коу. Тот уже не помышлял о бое. Судя по тому, с какой гримасой он стиснул собственную кисть, начальник отдела безопасности потерял не только самоуверенность и свою автоматическую игрушку, но и все пальцы в придачу. И может потерять куда больше в течение следующей же минуты, если ничего не предпринять.

Чернильница, зажатая в руке Лэйда, казалась не увесистой, как граната, а невесомой, точно куриное яйцо. Не грозное оружие, а жалкий эрзац. Но сейчас это не имело никакого значения. В мире, созданном Им на манер перевёрнутого театра, в мире, где законы бытия и логики нарушаются куда чаще, чем соблюдаются, многим вещам позволительно выглядеть совсем не так, как полагается. Уж к этому-то он давно привык.

Чернильница пролетела футов шесть, едва ли больше. Стальные струны, точно уловив в ней опасность, а может, подчиняясь какому-то своему нечеловеческому рефлексу, взметнулись ей навстречу, сплетаясь в подобие силков. Будь она пулей, летящей даже со сверхзвуковой скоростью, эти струны мгновенно превратили бы её в россыпь безвредной свинцовой крошки. Но она не была оружием, она была лишь сосудом для него.

Негромко хрустнуло стекло, и чернила, уже не сдерживаемые оболочкой, выплеснулись наружу бесформенной, едва различимой кляксой. Угодив аккурат в центр ревущего и дребезжащего веретена.

Реакции не потребовалось долго ждать. Почти тотчас стальные нити затрепетали. И если сперва это была лёгкая дрожь, которую можно было не заметить в страшном гуле, поглотившем зал, то уже в считанные секунды она сделалась заметна и явственна. Это была не дрожь, это была страшная судорога, охватившая всё существо, что-то сродни агонии. Нити вдруг взвились с такой силой, будто намеревались разрезать всё сущее, растерзать ткань материи вместе с мирозданием. Хлестнуло так, что зашипели разрезанные насквозь стены, а вниз посыпались куски дранки и алебастра.

Это последние усилие было высвобождением не ярости, но боли. По крайней мере, Лэйд надеялся, что это существо способно её испытывать, пусть и не в человеческом представлении. Все струны разом вдруг затрепетали, словно по ним пропустили гальванический разряд, напряглись, вытянулись, обратившись в провода, задрожали и…

Растаяли. На какой-то миг их цвет изменился с цвета обожжённой стали на тёмно-кобальтовый оттенок, а потом с негромким хлопком все струны превратились в тончайшую угольную взвесь, парящую в разгромленном зале, посреди изувеченной мебели и растерзанных страшной силой тел.

Лэйд сделал несколько неуверенных шатающихся шагов на дрожащих, точно от долгого бега, ногах.

— Это всё? — Коу и сам с трудом поднялся на ноги, стараясь на отрываться спиной от стены.

— Нет, — ответил Лэйд, испытывая безмерную усталость. Как от того, что пришлось пережить, так и от того, что ему предстояло сказать, — Это не всё. И в скором времени, полагаю, станет ещё хуже.