Буря в Кловерфилде

Глава 7

Возвращаясь в Кловерфилд, Беата использовала все известные ей способы защиты от порчи: обереги Эвы и Голди, Пуховку, ветвь вереска. Она страшно нервничала, но выхода у нее не было: вересковой богине были нужны эти земли. Скорее бы местные жители начали поклоняться ей: тогда все угрозы Беате исчезнут сами собой. На встречу с Тимоти Беата взяла с собой Джеральда, чтобы было кому помочь в случае чего.

Тимоти был ужасно недоволен этим.

— И зачем он здесь? Он же немедленно сольет всю найденную информацию Алисе Лидделл!

— А ты собрался скрывать ее от полиции? И зачем тебе это нужно? — холодно спросил Джеральд.

— Я и не думала утаивать от Алисы то, что мы раскопаем, — заметила Беата, — и нашим целям это ничуть не помешает: я найду пропавших девушек, а ты получишь свою сенсацию, Тимоти. Итак, что ты выяснил насчет тех трех необычных жертв? Какая у них связь с преступником?

— Я настаиваю, чтобы дружок Алисы ушел.

— Это мой муж, и он будет вести расследование с нами. Ты начнешь уже говорить, или нам обоим уйти?

Тимоти поскрипел зубами, но не стал продолжать спор.

— Все трое жертв, мамаша, продавщица и старая воровка, ходили в одну церковь и исповедовались в грехах местному священнику, весьма нетерпимому к оным. Мне о нем рассказала одна прихожанка, когда я собирал информацию. Этот тип постоянно полощет всех троих в своих проповедях и наверняка имеет какой-нибудь религиозный мотив: очистить мир от «грязи», искоренить чужие пороки и тому подобное.

— У этих фантазий есть хоть какое-то обоснование? — спросил Джеральд.

— Сейчас будет. Идемте, поговорите с ним сами. Но лучше вам не признаваться, кто вы, госпожа Хоффман. Культ Калунны этот тип тоже упоминал, заявляя, что все вы сгорите в аду, — насмешливо ответил Тимоти.

Священник, Майкл Скотт, был неприятным мужчиной лет пятидесяти, худым и желчным. Он разговаривал с ними с едва сдерживаемым раздражением, хотя Тимоти представился волонтером, занятым поиском пропавших людей. Когда же речь зашла о исчезнувших прихожанках, священник проявил удивительную черствость:

— Туда им и дорога! Некоторых заблудших овец бесполезно воспитывать словами, они все равно умчатся творить грешные дела! Пороть их надо было, тогда вели бы себя достойным образом и не сбегали неизвестно куда!

— А вы не думаете, что с ними могло случиться что-то дурное? — уточнила Беата. — Вам их совсем не жаль?

— Жалости достоин не каждый, — отрезал Майкл Скотт, — а только те, кто ведут праведную жизнь! Грешники получают по заслугам.

Тимоти бросил выразительный взгляд на Беату. Она качнула головой: дурной характер священника еще не делал его преступником. Джеральд смотрел на него неодобрительно, но молчал.

— Вы — госпожа Хоффман? Ведьма? — неожиданно раздался голос за их спиной.

Беата обернулась. Перед ней стояла мужеподобная и очень высокая женщина лет сорока пяти, в длинном темном одеянии. Явно служительница местной церкви.

— Кто вы?

— Меня зовут Хильда Крейн. Я видела вас в больнице, — сообщила та неожиданно тихим, приятным голосом, — вы пришли к нам исцелять людей?

— Нет. Мы ищем трех пропавших женщин: Маргарет Уэлш, Грету Фишер и Элеонору Хоун. И хотим узнать о них побольше, — ответила Беата.

Хильда Крейн замерла. Она явно собиралась что-то сказать, но тут священник взорвался криком:

— Ведьма? Глава этого богомерзкого культа?! Убирайся отсюда, пособница Сатаны! Не смей стоять на святой земле!

— Уймитесь, — процедил Джеральд, вставая между ним и Беатой, — мы ищем ваших прихожанок, только и всего.

— Для чего? Чтобы отвести их на оргии и посвятить дьяволице, которую зовете богиней?! Хотите, чтобы они рожали бездушных уродов от грязных демонов?! Эти ваши ритуалы плодородия только для того и нужны, так?!

Лицо Джеральда потемнело от гнева. Он шагнул к священнику и размахнулся, но Беата оттащила его магией.

— Успокойся! Только драк нам не хватало!

— Он оскорбил вересковую богиню и ее благие деяния! Бездушные уроды? У каждого рожденного ребенка есть душа! Как священник смеет говорить подобное?!

— Пустая болтовня не навредит богине, — возразила Беата, — грязь не прилипнет к ней, оставшись на том, кто ею швыряется. Уймись.

Опасный огонек в голубых глазах Джеральда погас.

— Верно. Но когда эти земли будут принадлежать Калунне, он ответит за свои слова.

Майкл Скотт взбеленился.

— Убирайтесь, грешники! Хильда, вышвырни их отсюда!

— Вам лучше уйти, — все так же тихо сказала та, — пойдемте, я провожу вас.

Беата пожала плечами.

— Идемте.

На улице Тимоти презрительно фыркнул, глядя на Джеральда:

— А вы еще удивлялись, почему я против его присутствия. Ваш муж нам все испортил.

— Лучше помолчи, — сердито посоветовал Джеральд.

— А не то что? Полезете на меня с кулаками или начнете угрожать гневом вашей богини?

— Хватит, — велела Беата и обратилась к служке: — Госпожа Крейн, если вам нужно исцеление, то вы можете отправиться к моей жрице, Адалинде, в Морланд. Жрицы вересковой богини помогают людям, а не вредят им, что бы ни думал об этом Майкл Скотт.

— Благодарю вас, но я не больна. Не судите его строго: отец Скотт просто устал, — ответила Хильда Крейн, — он долго наставлял Маргарет, Грету и Элеонору на путь истинный и разочарован, что у него ничего не вышло. Они вновь погрузились в беспутную жизнь.

— И что же такого беспутного они делали? — спросила Беата.

Хильда Крейн вздохнула.

— Много чего. Грета постоянно влипала в сомнительные истории с мужчинами, хотя обещала прекратить блудить. Элеонора воровала и бродяжничала, но неизменно возвращалась в нашу церковь. Но не раскаиваясь, а чтобы поесть и поспать. А Маргарет… ох, Маргарет, заблудшая душа! Она пила. Сильно. И в пьяном виде забывала о своих детях. Вела себя с ними жестоко.

Глаза Тимоти сверкнули.

— И священник ее за это осуждал.

— Да. Но он пытался им помочь, — вступилась за него Хильда Крейн, — Маргарет много раз зарекалась пить после исповедей, но нарушала обещание, и Майкл… отец Скотт грозился отлучить ее от церкви. Я просила его быть с ней мягче. Люди слабы перед искушениями, но мы должны принимать их такими, какие они есть.

— Чего отец Скотт, разумеется, не делал, — хмыкнул Тимоти, — я слышал, он полоскал Маргарет Уэлш на одной из проповедей, приводя как пример безнадежной грешницы.

Хильда Крейн вскинулась и горячо заговорила:

— Отец Скотт просто поддался эмоциям! Мы ждали Маргарет на вечерней проповеди, отец Скотт решил посвятить ее борьбе с искушениями, но Маргарет все не было, и он специально задерживал начало, надеясь, что она вот-вот придет! Он хотел, чтобы она послушала, устыдилась и взяла себя в руки! А потом мы узнали от ее мужа, что Маргарет оставила его с детьми и якобы пошла на проповедь, а сама осела в пивнушке неподалеку. Отец Скотт был раздавлен этим известием.

— Он поругался с ней из-за этого? — спросил Тимоти.

— Нет. Маргарет явно устыдилась и больше не приходила в церковь. Мы думали, она запила, но…

Хильда Крейн замолчала.

— Но больше вы ее не видели, так? — сообразила Беата.

— Так.

Они дошли до ворот церковного сада, и Хильда Крейн сказала:

— Я не думаю, что все ведьмы — зло. Я своими глазами видела, как ваша жрица лечила людей, а это благое дело. Уверена, вы еще можете раскаяться и прийти к истинной вере. Я уговорю отца Скотта принять вас. Всех троих, если нужно.

Тимоти обидно рассмеялся, и она помрачнела.

— Спасибо вам, но мы с мужем верим в Калунну, — мягко ответила Беата, — приходите к нам, если разуверитесь в вашем боге. В культе вересковой богини вам подарят счастье.

Хильда Крейн покачала головой.

— Счастье мимолетно, а душа — вечна. Я предпочту сохранить ее. Прощайте.

Она ушла, и Тимоти тут же заметил:

— Я думаю, священник убил их или держит где-нибудь в подвале и пытает, требуя перестать грешить. К Маргарет Уэлш у него явно счеты: так старался вытянуть ее из болота, а она додумалась прикрывать пьянство походом в его церковь! Такое не прощается.

— Нет ни одного доказательства этого, — коротко бросил Джеральд, — о том, что эти три женщины — прихожанки здешней церкви, Алиса уже знает. Но остальные девять, включая Эльзу Салливан, никогда здесь не бывали.

— И что? Может, он вошел во вкус и решил «очистить» их тоже? — парировал Тимоти. — Это легко можно выяснить магией. Госпожа Хоффман, ваш выход: заколдуйте этого мерзкого типа, и он все нам расскажет.

— Нет. Без доказательств я ничего делать не буду, — отказалась Беата, — у священника вполне может быть алиби на момент их исчезновения. Этого слишком мало, Тимоти.

— Это легко проверить. Если окажется, что алиби нет, вы вытрясете из него правду?

— Нет. Мало ли где он был. Если Майкл Скотт убил Маргарет, Грету и Элеонору, то мне нужны тела. А если держит живыми, то нужно найти, где он их запер. И только потом колдовать или сообщать полиции. Найди мне настоящие доказательства его вины, Тимоти. А до того никакого колдовства не будет.

Тимоти долго пытался уломать ее, но Беата была непреклонна. Когда поведение Тимоти ее утомило, хватило одного взгляда на Джеральда, чтобы тот утихомирил навязчивого журналиста. Тимоти поскрипел зубами, бросил пару едких фраз и откланялся. Беата проверила обереги, погладила Пуховку, которую не спускала с рук с момента приезда в Кловерфилд, и предпочла поскорее покинуть город, пока ведьмы ковена Тринадцати не заметили ее возвращения.

Вернувшись в Хисшир, она занялась подготовкой к зимнему празднику Калунны. В Кловерфилд она не совалась без нужды, однако выписала оттуда обе газеты: «Вестник Кловерфилда» и «Городскую правду», чтобы следить за реакцией людей на культ Калунны. Из последней статьи в «Правде» она узнала о действиях друидки-целительницы Лавены: та все же решила восстановить свою репутацию и провела массовый сеанс исцеления в священной роще ковена Тринадцати. Вылечила сотни людей одновременно, явив в этом потрясающее мастерство. Тимоти явно побывал там: он цитировал слова Лавены, мягко угрожавшей жителям города, «переметнувшимся» к Адалинде. «Те, кто уйдут к чужакам за ярмарочными фокусами, лишатся защиты от эпидемий и никогда не получат настоящего исцеления». Многих жителей города должно было напугать такое предупреждение от одной из его извечных покровительниц. Пока Беата обдумывала ответный ход, его внезапно сделала Адалинда, тоже выписывающая себе обе газеты, чтобы читать про себя любимую. Она фурией примчалась в Хисшир и потребовала устроить ей концерт в Кловерфилде:

— Я покажу этой старухе «ярмарочные фокусы»! Да она ничего, кроме исцеления, небось, и не умеет! А я — талантливая певица, и я это докажу! Я хочу петь там! Они все у нас с рук есть будут в этом городишке! И молиться Калунне!

Беата хмыкнула. Задеть гордость Адалинды было одним из лучших способов мотивировать ее на активные действия, так что Лавене можно было сказать спасибо за это. Теперь Адалинда примет активное участие в захвате Кловерфилда. Была лишь одна проблема.

— Твои три дня закончились, Ада. Калунна больше не выпустит тебя в Кловерфилд.

— А ты попроси ее получше!

— После тех порч, что на меня навели, она не захочет рисковать тобой.

Адалинда на секунду струхнула, но затем встряхнула светлой гривой волос.

— Тогда я сама схожу к ней и уговорю отпустить меня на концерт в Кловерфилд! Это же всего на один вечер! А ты его организуй мне, поняла?

— Уговоришь — организую.

К удивлению Беаты, у воодушевленной Адалинды все получилось. Калунна отпустила ее еще на один день. Беата договорилась насчет аренды зала и продажи билетов, поклонники Адалинды устроили ей громкую рекламу с раздачей листовок, заказом ее песен по радио, яркими плакатами и граффити с ее портретами. Все это было хлопотно, но просто. Куда сложнее было обеспечить безопасность Адалинды во время концерта. Голди, осмотрев схему концертного зала, рассчитала, что для хорошей защиты им потребуется примерно два десятка оберегов, развешанных во множестве мест. Сама Адалинда должна была петь, не спуская с рук своего белого фамильяра, Фурию. Джеральд и Александр выступали в роли охранников, а Беата контролировала ситуацию в зале. Эва и Голди трудились как проклятые, создавая обереги в короткий срок, но к счастью успели.

Концерт прошел просто превосходно.

Кловерфилд затопила волна обожания прекрасной ведьмы-певицы: везде слушали ее песни, Голди устроила продажу пластинок, которые раскупили вмиг, газеты наперебой выпускали статьи о ней. Было весьма забавно читать, как Тимоти азартно ругался сам с собой под разными псевдонимами: в «Вестнике Кловерфилда» он восхвалял красоту и молодость Адалинды, посмеиваясь над «устаревшей» Лавеной, в «Городской правде» подбрасывал дров в костер, настаивая, что лучше привычное старое, чем подозрительное новое! Адалинда слишком уж хороша, явно же с ней что-то не так! С другой стороны, что не так с Лавеной, было очевидно всем: ведьма, больше сотни лет живущая в Кловерфилде, явно не могла настолько хорошо сохраниться, а значит, применяла чары, лишь притворяясь красавицей. И как-то они подозрительно похожи. А вдруг Адалинда — пропавшая дочь Лавены и пришла доказать, что ничем не хуже матери?! Беата давилась от хохота, читая эти бредни, но учитывая, что печатались они уже на пятой странице, а не на семнадцатой, Тимоти нащупал свою золотую жилу и успешно ее разрабатывал. Сама Адалинда крутила на это пальцем у виска, но в остальном была довольна его статьями.

Все обереги в концертном зале почернели и рассыпались в прах.

Ковен Тринадцати пытался сорвать концерт, но не сумел. Это несколько беспокоило Беату, но вскоре она отвлеклась: к ней в Хисшир приехали еще две бесплодные пары с просьбой о ритуале плодородия. Реклама делала свое дело. Беата провела их и повеселела: осталось найти десять пар! Беременность первой пары развивалась благополучно, и будущие родители активно молились Калунне, благодаря за ребенка.

Джеральд, переставший ездить в Кловерфилд после концерта Адалинды, неожиданно начал скучать и натыкаться на стены. Чтение и возня с Пламя больше не радовали его, он мрачнел день ото дня, и однажды вечером Беата, не выдержав, спросила:

— Что тебя мучает? Выкладывай давай.

— Ничего особенного. У нас все хорошо, так ведь?

— Так. Только ты маешься, как неприкаянный. В чем дело?

— Ни в чем.

— Мне тебе зелье правды подлить в чай?

Джеральд вздрогнул.

— Не надо. Понимаешь, мы с Алисой, можно сказать, сдружились, пока вели расследование. Это странно, но здорово: она бойкая, душевная и вечно что-то придумывает. Но наше расследование прервано: опрашивать нам больше некого и ничего подозрительного о том священнике узнать не удалось. Тимоти Шварц все-таки пустой фантазер.

— Ты же не об этом переживаешь?

— Нет. Алиса позвала меня на каток.

— Ты умеешь кататься на коньках? — изумилась Беата.

— Не умею, но в детстве мечтал научиться. Алиса сама встала на коньки год назад и обещала не смеяться, когда я буду падать и скользить по льду с черепашьей скоростью, вцепившись в нее, — Джеральд слегка улыбнулся, но тут же помрачнел, — только вот в Кловерфилд нам нельзя. Это опасно.

Беата приподняла брови.

— Попроси Эву сделать оберег и езжай спокойно. У тебя неброская внешность, вряд ли тебя кто-то там узнает. Не караулят же ведьмы ковена каждого члена нашего культа на вокзале?

— Но тебя узнают тут же.

— Так я и не собираюсь ехать. Езжай один.

Джеральд нахмурился.

— Ты шутишь? Я — женатый человек. Я не могу ехать на прогулку с Алисой без тебя.

Беата опешила, а потом расхохоталась.

— Так вот чем ты занимаешься, когда меня рядом нет? Бросаешься на всех встречных женщин? Мне тебя на поводке выгуливать что ли?

— Это не смешно. Меня могут неправильно понять и обвинить в адюльтере.

— Кто? Я? Или Алиса? Ты собрался изменять мне с ней прямо на катке?

Джеральд стиснул зубы.

— Я не собираюсь изменять тебе. Но люди скажут, что я именно это и сделал. Все соседи будут болтать об этом. Женатому мужчине нельзя просто так развлекаться с другой женщиной, все сочтут, что у меня к ней только один интерес, хотя это не так.

— Иди катайся и не морочь мне голову, — посоветовала Беата, — я тебе полностью доверяю. Кловерфилд — не деревня. Никто не будет сплетничать о твоем поведении. И здесь никто об этом не узнает.

Джеральд поколебался.

— Так-то оно так, но ты уверена?

— Уверена. Езжай. Оберег только не забудь.

Джеральд повеселел.

— Хорошо. Я вернусь к девяти вечера. Не скучай без меня, ладно?

— Не буду. Развлекайся, — Беата поцеловала его в щеку и занялась своими делами.

После его отъезда ее, однако, охватили тоскливые мысли. Она вновь прилипла к зеркалу, разглядывая свои морщинки. Пусть бы их, но она больше не чувствовала себя молодой. Красавица? Да, но энергии, чтобы кататься на коньках или осваивать новое хобби в сорок с лишним лет, у нее не было. А еще Джеральда упрекала в ограниченной жизни, привязанной к дому и браку. Ему-то явно не хватало дружеской компании, а как появилась, так он и загорелся. А как Беате разжечь тлеющий огонь в сердце? В таком случае помогали молодые поклонники, и, кажется, у нее они были. Вернее, у Аты, но какая разница? Почему бы не получить свою порцию обожания, ничем не грозящую ревнивому мужу? К празднику Калунны все было готово, дом опустел, самое время для спиритического сеанса. Беата установила зеркала и начала колдовать. Призыв мертвых получался у нее все лучше и лучше, хотя помощь Мглы все еще была неоценима. Беата заранее покормила фамильяров, чтобы ничто ее не отвлекало, и поставила рядом часы, чтобы прервать сеанс к приходу Джеральда. Объяснять ему, кто такие Эйне и Гиль, она не желала.

Два зеркала перед ней отразили кецалей, и Беата улыбнулась им.

— Привет. Как вы?

— Мы в полном порядке, — отозвался Эйне без особого энтузиазма.

— Я скучал по тебе день и ночь, госпожа, хотя в этом дурацком месте нет ни того, ни другого, — сообщил Гиль, — и у меня для тебя подарок. На этот раз такой, что тебе понравится.

— Мне и прошлый понравился. Я мастерю из посмертной росы полезный оберег, а три штуки пожертвовала Калунне. Она была очень довольна.

— Надеюсь, это обернется для тебя благом, госпожа, — сказал Эйне, — хорошее подношение дарует благосклонность вересковой богини. У тебя она и так есть, но ее нужно постоянно поддерживать. Хотя ты это и без меня знаешь.

— Знаю, — ответила Беата.

Хотя Калунна не раз демонстрировала, что любит Беату, как хозяйка — бестолковую и капризную кошку, договариваться с ней получалось только тогда, когда Беата была полезна. А оставаться без божественной поддержки было неуютно. Особенно после нападения ковена Тринадцати.

Гиль толкнул Эйне локтем в бок.

— Не отвлекай госпожу от моего подарка, птичья башка! Опять заболтаешь. Моя госпожа, вот, я нашел и достал эту книгу заклинаний для тебя! Ты же любишь собирать чары? Тут их куча внутри.

В его руках действительно была книга заклинаний, обитая странной небесно-лазурной кожей. Беата опешила.

— Где ты ее взял?

— Мы с Эйне наткнулись на одно странное место: туманное озеро, войдя в которое, мы оказались в каком-то лабиринте, полном ловушек. Большинство мы прошли с легкостью, над несколькими пришлось поломать голову, а штуки три несомненно нас бы убили, не будь мы уже мертвы, — сообщил Гиль. — В конце нас ждала пустая комната и эта книга на подставке. Она явно принадлежала могущественной ведьме, раз та так старательно ее спрятала.

Беата вздрогнула.

— Гиль, будь осторожен в следующий раз! Никакие знания не стоят ваших жизней. Не лезь больше в опасные места.

— Тогда я свихнусь тут от скуки. Да и жизней у нас больше нет, терять нечего, — возразил Гиль, — зато я принес тебе отличный подарок!

— Эйне, ты можешь его вразумить? — спросила Беата.

— Не могу. Гиль слушается меня, только когда хочет. В это дурацкое озеро он сиганул с разбега, хотя я предлагал держаться от него подальше. А когда он не всплыл, пришлось прыгать за ним, — судя по прохладному тону, это приключение Эйне не понравилось.

— Госпожа, если ты хочешь, чтобы я вел себя осторожнее, поцелуй меня и возьми уже эту книжку, — серьезно попросил Гиль, дергая ушами, — а то я начинаю расстраиваться, что опять тебе не угодил.

Беата глубоко вздохнула.

Будь Гиль жив, она сделала бы это незамедлительно. Но поцелуи с мертвыми — определенно плохая идея. Да и книга заклинаний, спрятанная в загробном мире, наверняка была зачарована и хорошо если не смертельна для всех, кроме хозяйки. Беата коснулась ладонью зеркала, за которым сидел Гиль, устанавливая «мост» между миром живых и мертвых.

— Давай ее сюда.

Книгу Беата взяла не руками, а пролевитировала, положив в сторонке. С ней она разберется позже, обвешавшись защитными амулетами и призвав для поддержки Калунну. Не хватало еще глупо умереть от опасной вещицы и присоединиться к своим мертвым кецалям навсегда.

— Спасибо. Отличный подарок, — поблагодарила она, но на лице Гиля возникла досада.

— Опять не понравилось. Да что ж такое? Или это Гиль перестал тебе нравиться, госпожа?

— Мне не по душе, что ты подвергаешь себя опасности. А Гиль разве может кому-то не нравиться? — усмехнулась Беата, и он заулыбался.

— Может, но такие типы не заслуживают моего внимания. А где мой поцелуй?

Беата поцеловала кончики пальцев и прижала к стеклу. Гиль моментально прижался к ним губами. Мгла зашипела и вздыбила шерсть.

— Успокойся. Это свои, — Беата погладила ее по голове, но черный фамильяр не сводил пристального взгляда с Гиля.

Тот безмятежно пошевелил ушами.

— Моя госпожа, а хочешь, я расскажу, как стал твоим любовником? Ты ведь этого не помнишь?

Беата подавилась.

— Ты хотел сказать «охотником»?

— И охотником тоже. Ты спрашивала, зачем мне змеиная форма. Ответ: чтобы понравиться тебе.

— Ата любила змей?

— Нет. Но я ведь был особенным. Ты разрешала мне греться на своем теле, в змеином облике. Тебя это забавляло. А с послушной змеей можно делать много интересного.

Гиль улыбался, не сводя с нее янтарно-желтых глаз. Беата почувствовала, что у нее кровь приливает к щекам и не только к ним. Стало жарко и фантазия разыгралась по полной.

— А менее пошлые истории у тебя есть? Что там было насчет пророчества, лучшего охотника и драки с мангустом?

— Это одна и та же история, — на этот раз улыбка Гиля стала озорной, — но начинается она не с нашего знакомства. И даже не с этого коварного отравителя, сломавшего мне жизнь. Все началось еще до моего рождения, с пророчества моей матери, которая знала, что однажды у нее родится самый сильный, смелый и красивый сын… которому суждено будет взойти на ложе сиятельной владычицы Аты, правящей нашей империей. И остаться там навсегда.

Ведьм среди кецалей всегда хватало. Каждая ведьма становилась жрицей Калунны и уходила обучаться в человеческие города, оставляя свой лесной, степной или прибрежный клан. Возвращались единицы: самые слабые, глупые или робкие. Либо те, кто хотел получить власть без жесткой конкуренции с тысячами других жриц и довольствовался малым: положением Матери клана, правившей, обычно, вместе с Отцом.

Уна-провидица была не такой. С ранней юности она видела пророческие сны и знала, что ей суждено подняться высоко и жить очень долго, для чего следовало занять свое место среди человеческих ведьм, даже если они будут этим недовольны.

А еще она знала, что шагнуть на высшую ступень власти ей поможет ее сын. Ей было известно о нем все: его будущее имя, внешность, таланты и обличья, нрав и привычки. Гиль еще не родился, но уже существовал в ее голове как амбициозный замысел, который Уна-провидица взялась воплощать в жизнь. Нужно было лишь найти ему хорошего отца и правильно вырастить.

Как поступать правильно, Уна-провидица знала всегда. Она никогда не ошибалась, читая будущее как открытую книгу. Гиль должен был стать лучшим охотником и воином и этим привлечь внимание владычицы Аты, став связующим звеном между ней и Уной. В этом было его предназначение.

Только самому Гилю Уна об этом не сказала, не посчитав необходимым.

Он рос жизнерадостным, любопытным и игривым кецалем. Любил петь и танцевать, учиться новым навыкам и влипать в приключения. Но больше всего на свете Гиль любил драться и одерживать победы на глазах восторженных зрителей. Он никогда не был жестоким, но, как и любой хищник из породы кошачьих, мог заиграться и случайно придушить добычу. Отец учил его самоконтролю и милосердию. Мать — быть лучшим и никогда не проигрывать.

От нее он получил золотые волосы, красивое лицо и изящные уши со светлой шерсткой и темными кисточками на них. От отца — желтые глаза и смуглую, будто загорелую кожу. Тот был лучшим охотником клана, одним из тех, кого Уна забрала с собой в новую жизнь. Кецаль Арте подарил ей свою любовь, сына и научил Гиля всему: охоте, сражениям, службе и обращению с женщинами. И он, и мать запомнились Гилю вечно юными, но мудрыми: Уна-провидица успешно делала карьеру и не давала стареть кецалям из своей свиты, пока они надежно защищали ее от чужих козней. Старость представлялась Гилю чем-то вроде неприятной болезни, которой вовсе не обязательно было болеть: ведь он выглядел одинаково в двадцать, пятьдесят и сто лет. Эйне потом долго растолковывал, что старость естественна, и не будь они оба любовниками могущественной ведьмы, то постарели бы тоже, но Гиль и слышать об этом не хотел. Он был молодым, сильным, страстным, и так должно было оставаться всегда.

Он жил, не зная забот, ведь к его рождению мать уже управляла крупным городом и сотней жриц, а позже распространила свое влияние на другие города, став правительницей множества земель. Все порученные ей обязанности Уна-провидица выполняла с блеском, и Гиль легко достигал того же, ведь мать всегда рассказывала, что его ждет и как следует поступить, чтобы добиться успеха. Гиль никогда с ней не спорил, хоть и не всегда понимал смысл в определенных решениях. Скажем, обращаться в ягуара было логично и просто потрясающе: это был могучий, сильный зверь, прирожденный охотник и убийца. Гиль обожал эту форму и любил хвастаться ею перед гостями или своими женщинами. С ней он всегда охотился и сражался, преследуя добычу и вонзая в нее свои клыки, которые никто не мог разжать. Воплощение силы и мощи — вот кем он становился, превращаясь в ягуара.

Горностай был полезен, хоть и мелок: затаиться, подкрасться, подслушать чей-то разговор или тихонько стащить что-то важное, чтобы дать матери преимущество в интригах — в этом тоже был смысл. Еще горностаем было весело прыгать по спящему Эйне, слушая его возмущение этим. Таскать еду у него из тарелки или играть в догонялки, убегая от рассерженной рыси, чтобы внезапно обернуться ягуаром и прижать более мелкую рысь к полу, не давая ей подняться. Правда, однажды доведенный этим Эйне обернулся косаткой и вломил ему хвостом, отшвырнув Гиля в стену. Правда, сам же потом и извинялся. А Гиль сделал выводы и сверху больше не наваливался, оставив предыдущую часть игры неизменной.

Быть ягуаром и горностаем ему нравилось, но он никогда не понимал, почему третьей формой стала ядовитая змея. Мать настаивала, что гюрза — самый ценный его облик, хотя Гиль его почти не использовал. Женщины не любили змей. Охотиться в таком виде было неудобно. А убивать людей Гиль предпочитал открыто: в кецальем облике, предупредив о своих намерениях и давая врагу честный бой. Вернее, это Гиль всегда думал, что он был честным. Ведь он дрался сам, один, а что заранее знал все слабости противника от матери, так что в этом такого?

Годы складывались в столетия, и вот уже Гиль, сын Уны-провидицы, стал самым известным охотником и лучшим воином здешних земель. Совершенством, вокруг которого всегда вились толпы поклонников. Любимцем женщин. Верным охотником своей матери. Она держала его при себе, и это тоже никогда не вызывало у него вопросов: служба ей давала ему все. Обычно он выполнял ее задания или развлекался, участвуя в охотах и турнирах, из которых неизменно выходил победителем. Мать не запрещала ему ничего, хваля за успехи в развитии и обещая лучшую судьбу. Гиль верил ей, не видя причин сомневаться.

А потом могущественная и уважаемая жрица Верже, в прошлом ученица самой владычицы Аты, объявила награду за поимку преступника: кецаля Эйне из клана Кааси. Его нужно было взять живым и притащить к ней, чтобы получить много денег и еще больше славы. И Гиль, не размышляя ни секунды, публично объявил, что сделает это. А потом отправился к матери, чтобы она рассказала, как правильно провести охоту.

Прекрасная златовласая Уна выглядела обеспокоенной.

— Зря ты это сделал, Гиль. У тебя мало шансов на его поимку. Вернее, всего один.

Тот рассмеялся, думая, что мать шутит.

— У меня мало шансов? Этот преступник настолько силен?

— Он умен и пойдет на все, лишь бы не дать себя схватить. Его обличья идеальны для побега. Ты не представляешь, сколько хитростей он готов измыслить, чтобы не попасть к тебе в руки.

— Так может, стоит взять побольше охотников и окружить его? — предложил отец. — От моих ребят он не уйдет. Загоним его на Гиля, а тот его легко одолеет.

Но мать вновь покачала головой.

— Я смотрела эти варианты. При загонной охоте шансов нет вообще: вас там несколько рысей, он притворится одной из них и ускользнет. Нет, Гиль должен быть один, но делать лишь то, что я ему говорю. Никаких спонтанных поступков, иначе проиграешь. Гони его в облике ягуара. Когда превратится в птицу, используй мой зачарованный бумеранг. Он трижды попытается улететь, а потом поймет, что это бесполезно. Бежать он будет к океану. Позволь ему это, загони на утес, а потом отрежь подход к воде. Не подпускай его к ней, ясно? С водной формой тебе не совладать. Но самое главное: не слушай его. Его самая опасная форма — кецаль. Не пытайся мериться с ним силами, сразу атакуй, вяжи и тащи сюда. Тогда ты победишь и приумножишь нашу славу.

— Он справится. Наш сын не может проиграть, — уверенно сказал отец.

— Вот именно. Посмотрим, что там за злодей такой опасный, — усмехнулся Гиль.

Если бы он только знал, чем обернется эта охота! Но Гиль был слишком самоуверен, и его жгло любопытство: да что такого в этом Эйне из Кааси, что Гиль может проиграть ему? Он никогда не проигрывал. Неужели тот настолько потрясающий боец? Умен? Но чем поможет ум, когда все козыри на руках у Гиля?

Мать указала ему, где искать Эйне и какими тропами тот будет бежать. Гилю оставалось лишь гнать того на утес да вовремя метать бумеранг, сбивающий коршуна наземь. Рысь по сравнению с ягуаром была мелкой и слабой: Гиль легко мог растерзать ее, если бы хотел. Но ему нравилось играть в догонялки, зная, что из этой игры он выйдет победителем.

На утесе Эйне из клана Кааси наконец обернулся кецалем. Уставший, вымотанный многодневной погоней, он едва держался на ногах. У Гиля сил оставалось еще немало: он ведь был лучшим охотником и самым сильным кецалем в империи. Он знал, что остановит любую попытку Эйне прорваться к воде, и потому позволил себе короткий разговор с ним. Буквально пару фраз перед последним ударом, после которого противник сломается и запросит пощады.

— И что в тебе такого опасного? Тебя ведь даже поймать было несложно. Ты не сильный и не ловкий. У жрицы Верже настолько паршивые охотники, что схватить одного кецаля не могут?

— Они люди.

— А, это все объясняет, — Гиль презрительно фыркнул, — тогда понятно, почему ты такой «неуловимый». Собаки даже свой хвост укусить не сумеют. Хочешь сразиться? Победишь — сбежишь в воду.

— С тобой? И не подумаю даже. Я не сражаюсь со слабаками.

Эта фраза была настолько абсурдной, что Гиль расхохотался.

— Ты скорбный на голову? А мне говорили, ты умный.

— Зато ты глуп, — Эйне выпрямился и криво усмехнулся, — ты даже не понимаешь, о чем я говорю. Не видишь своей главной уязвимости. А она торчит, как твои уши, и видна любому, кроме тебя.

Это было забавно. Забавнее Гиль давно уже ничего не слышал.

— И какая же у меня уязвимость, Эйне-дурачок? Что ты там разглядел?

— Ты правда не понимаешь или стыдишься говорить о ней? Хотя, я на твоем месте тоже бы стыдился и изображал из себя глупца. Глупость менее позорна, чем… это.

В голосе Эйне зазвучало отвращение, и Гиль начал сердится.

— Глупец здесь только ты. Говори или закончим с этим.

Он шагнул к Эйне, намереваясь его схватить, но тот отступил на шаг и выпалил:

— Ты — ничтожество, не способное ни на что без помощи своей матери. Все твои победы она дала тебе в руки, как дают пустышку орущему младенцу. А сам ты хрупкий, как яичная скорлупа. Толкни тебя — и ты разобьешься, если мать не подставит подушку.

— Так попробуй толкнуть, — с угрозой в голосе предложил Гиль, — слабоумный идиот. Я побеждал сильнейших воинов, охотился на диких зверей и нечисть, а ты зовешь меня слабым?

— А какой же ты еще, если не слабый? Без предсказаний матери ты — никто. Тебе нечем гордиться: любой повторил бы твои успехи, слушая ее подсказки. И наоборот, без них я давно сбросил бы тебя с хвоста. Так за что тебя уважать, Гиль сын Уны, если ты даже простую охоту на собрата не способен осуществить сам? — Эйне насмешливо улыбался ему, но глаза у него были холодные и настороженные. — А самое забавное знаешь что? Эта иллюзия продержится до первой твоей неудачи. Она сломает тебя и утянет на дно. Тогда все увидят, что ты ничего из себя не представляешь. Будут презирать и смеяться за твоей спиной. В лицо не посмеют: мать-ведьма накажет обидевших ее малыша. И не стыдно тебе прятаться под ее юбкой, в твои-то годы? Или гордость — это для взрослых, а тебе она не нужна, как и самоуважение?

— Ты бред несешь! Я — лучший воин и охотник, и у меня есть гордость! — свирепо рыкнул Гиль. — А у тебя башка птичья и мозги куриные!

Но он уже был отравлен словами Эйне и судорожно соображал: а смог бы одолеть противника, не зная его слабостей заранее? Выследил бы зверя, не зная, где его искать? Растерзал бы нечисть, не будучи уверенным, что победа в любом случае достанется ему? Или потерпел бы поражение?

Мать рассчитывала каждый его шаг. Так что же, без нее он и вовсе не умел ходить?

Эйне обидно рассмеялся.

— У меня они хоть есть. И я иду по жизни сам, а не по соломке, подстреленной матерью. А дальше что будешь делать? Дай угадаю: нырнешь в постель к жрице Калунны и попросишься к ней на ручки, всей своей здоровенной тушей ягуара? Ох, нет, это рискованно: жрице ты можешь и надоесть. Разве что мамочка подберет ту, которой будет жалко тебя выбросить. Жалость — вот чего ты достоин, Гиль сын Уны. Если не пожелаешь доказать обратного.

— Да я тебя сделаю за пару минут, — рявкнул Гиль, — в какой форме будем драться? Выбирай!

— Ягуар, — голос Эйне был полон яда, — я раскатаю тебя даже рысью.

Гиль расхохотался и обернулся ягуаром. Сейчас он задаст такую трепку этому наглому гаду, тот век помнить будет! Но Эйне не собирался с ним драться: не зря мать велела не слушать его. Успешно заговорив Гилю зубы, Эйне бросился с обрыва, к которому аккуратно и незаметно продвигался, пока противник развесил уши. И тут привычка действовать по шаблону подвела Гиля: обернувшись кецалем, он выхватил и метнул бумеранг, уверенный, что Эйне попытается улететь. Ведь мать сказала, что он будет оборачиваться в две формы во время охоты.

А еще Уна велела не подпускать его к воде.

Бумеранг стукнулся о черно-белый бок и вернулся в руки Гиля, а огромная косатка нырнула и тут же ушла на глубину, издевательски махнув хвостом на прощанье. Гиль тупо смотрел на воду, осознавая, что проиграл.

Проиграл! Он! Но как он вернется домой без добычи? Как объяснит матери, что сглупил, не выполнив простейшую инструкцию? И что же это получается, паршивый отравитель был прав? Стоило Гилю сделать что-то самому, как он тут же потерпел поражение. Он — ничтожество, достойное лишь жалости?

И как вытащить этого наглого обманщика из океана, чтобы задать ему обещанную трепку?!

— Никак. Теперь его оттуда не выловит даже госпожа Верже, — сухо сообщила мать, когда пристыженный Гиль вернулся домой, — я же предупреждала, он опасен. Он испортил твою репутацию и выставил нас дураками. А все из-за твоей небрежности.

— Да ладно. Кто не проигрывает? — вступился за него отец. — Ему это пойдет на пользу.

— Не пойдет. Наш Гиль должен быть лучшим, а теперь он такой же как все. Придется долго работать, чтобы люди забыли о его неудаче.

Но никто не спешил этого делать.

К растерянности Гиля, над ним действительно стали посмеиваться, смакуя его проигрыш. Оказывается, многие его не любили и только ждали повода поглумиться. Женщины жалели его и ругали Эйне, будто одурачив Гиля, тот унизил его. Жалели! Как какого-то слабака! Это было дико обидно, и Гиль начал чувствовать себя хрупким и уязвимым, как Эйне и говорил. Неужели это на самом деле было так? Все слова, сказанные тогда на утесе, сбывались и отравляли его подобно яду. На что вообще он был способен без подсказок матери-ведьмы? Неужели ни на что?

Был только один способ проверить и вернуть себе потерянное уважение.

Все задания матери Гиль теперь выполнял, не слушая ее указаний. Сам, без чьей-либо помощи. Он должен был доказать, что слова Эйне являлись ложью, иначе пришлось бы признать, что они были правдой.

На это у Гиля ушли годы. Он ошибался, снова и снова набивал шишки, но потихоньку учился добиваться успеха сам. Отпустил материнскую юбку и исследовал мир, полный неизведанного и неожиданных исходов любой ситуации. В этом ему открылась странная свобода: теперь произойти могло вообще все что угодно, и результат зависел только от его действий. Поражения горчили, но победы стали в сотни раз слаще. А насмешки перестали иметь значение, когда Гиль научился на них отвечать.

Этот новый, непредсказуемый мир ему ужасно нравился.

Слова Эйне стали ядом, но они уничтожили лишь то, что было хрупким, а самого Гиля сделали сильнее. Гиль жалел, что они так и не сразились, и мечтал об этом, но Эйне прятался в океане и не собирался его покидать. Может, стоило как-то сообщить ему, что Гиль не будет мстить? Эх, дурацкая форма змеи, которой он не пользовался! Не было бы ее, Гиль научился бы обращаться в акулу и приплыл бы к Эйне поболтать и подраться. И одолел бы его без материнских предсказаний.

Отец его понял, а вот мать ругалась почем зря. Как можно было отказываться от гарантированной победы ради подобных глупостей?! Ему что, болтовня какого-то преступника была важнее всей его жизни?! Дурак! Она указала ему дорогу к лучшему будущему, а он сошел с нее и блуждал впотьмах как слепой! Зачем?

Гиль объяснял про свободу и самоуважение, но мать не желала слушать. Она злилась на него и требовала подчинения. Гиль упрямился. Они вновь ругались, возмущенно дергая почти одинаковыми ушами. Последней каплей стал тот проклятый турнир, на который Гиль чуть не помчался вприпрыжку, узнав, что там появится Эйне. Наконец-то будет драка! Он покажет, чего добился за эти годы, и раскатает хитрого отравителя подчистую! И услышит от него признание в поражении! А потом, так и быть, угостит выпивкой. Но не раньше, чем надерет Эйне зад.

Но мать опять все решила по-своему.

— Он не будет с тобой драться. Поймаешь его у покоев госпожи Аты, сдашь с рук на руки отцу и пойдешь на турнир. Придержим его до твоей победы, а потом отдадим жрице Верже. Она будет полезной союзницей. Чтобы победить в турнире, тебе нужно…

— Стой! Не надо мне говорить, я сам одолею соперников! А с Эйне мы сразимся. В этот раз я не дам себя заговорить.

— Да он тебя обведет вокруг пальца как маленького! Делай, как я тебе говорю, или владычица Ата возьмет в охотники не тебя, а его!

Гиль помотал головой.

— Зачем мне быть ее охотником? Я — твой охотник. И он же преступник, как его можно брать на службу?

— Она его оправдает, если ты не приедешь на турнир, — Уна нервно ломала пальцы, — а ведь это тот самый миг, которого я ждала всю жизнь! Слушай меня, Гиль: тебе предназначено стать фаворитом и охотником владычицы Аты. Она даст тебе такую жизнь, которую не смогу обеспечить даже я. Но ты должен произвести на нее впечатление. Затмить всех остальных, триумфально поймать преступника и соблазнить ее. Однажды ей потребуется форма змеи, и ты обернешься гюрзой, исполняя ее повеление. Но это будет позже.

— Ты это недавно увидела в моем будущем? Я не против, если госпожа Ата красивая, но я хочу вначале сразиться с Эйне. Так, подожди, если Уста Калунны его оправдают, значит, Эйне из клана Кааси невиновен. А что вообще он совершил?

— Оскорбил жрицу Верже.

— Как?

— Понятия не имею. Забудь ты об этом паршивце! Ты должен понравиться владычице Ате и закрепиться возле нее. Я помню этот сон так, словно он был лишь вчера, хотя минуло полторы сотни лет: ты рассказываешь мне о своих буднях в ее постели и хвастаешь, что форма змеи тебе наконец пригодилась. Но ягуара и горностая она тоже оценила. Гиль, пришел тот час, ради которого я тебя родила: забудь уже о своей дури и делай все, как я говорю. Или твое место возле Аты займет Эйне из клана Кааси. Он украл твою силу, украдет и судьбу, если ты ему позволишь.

Гиль не верил своим ушам.

— Ты родила меня из-за этого сна? И все, чего я должен был достичь — это валяться в постели сиятельной владычицы Аты? Быть ее ласковым котом? А все мои победы и поражения и три формы, которыми я овладел — это просто для ее развлечения? Да с этим любой кецаль может справиться! Я что, настолько жалок?

Тут он вспомнил издевательские слова Эйне о том, что мать найдет ему любовницу, которой будет его жалко, и она возьмет его на ручки, и яростно застонал. А затем рассердился.

— Я не поеду на этот чертов турнир! Пусть Эйне изображает из себя кота в ее руках, а я — больше, чем чья-то игрушка! Не нужна мне эта женщина и такая судьба!

Лицо его матери потемнело.

— Ты глупец! Езжай немедленно, я сообщила, что ты там будешь!

— Не поеду!

— Тогда ты мне больше не сын, — тихо и страшно сказала мать, — не охотник и не кецаль из моей свиты. Ты — никто. У тебя осталось десять лет, а потом ты резко постареешь и умрешь, если я не продлю тебе жизнь. Я рожу нового сына и назову его Гилем. Сделаю его ягуаром, горностаем и гюрзой. А ты сгинешь, забытый всеми. Если сейчас же не образумишься и не выполнишь свое предназначение.

Растерянный Гиль отступил назад. А потом вдруг вспомнил насмешливые слова Эйне:

— Жалость — вот чего ты достоин, Гиль сын Уны. Если не пожелаешь доказать обратного.

Десять лет — немалый срок. Лучший, чем века в унижении.

Может, Гиль и был глупцом. Но у него точно была гордость.

— Как пожелаешь, мама. Надеюсь, новый Гиль тебя не разочарует. А я пошлю в бездну твои приказы, твою судьбу и твои пророчества! Прощай!

И Гиль ушел, навеки отказавшись от ее поддержки, покровительства и вечной юности.