Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 212.
— Почему, — жаловался я, — Эгеди исчезла? Почему потоки событий повторяются? <…> Я видел, как она исчезла. Но не понял, куда она делась. <…> Я был слеп, я был глух, лишен обоняния и всякого чувства, я не нашел никаких следов. Я был одиноким никчемным человеком в человеческом потоке — на улицах, не имеющих ориентиров, в городе, построенном из вражды. Отчаяние Густава после исчезновения Эгеди напоминает мысли Матье в новелле «Свинцовая ночь» после гибели мальчика Андерса, и это сходство побуждает задуматься, не была ли и Эгеди одним из воображаемых двойников Густава, его младшим женским «я» (Это настигнет каждого, с. 112; курсив мой. — Т. Б.):
Его придушенное восприятие, выжженные желания, испепеленные радости соединились в единое ощущение тщетности всего, сожаления о содеянном, покинутости. Он не помнит больше, что именно любил в том другом: шестнадцатилетний ли возраст, или себя самого, шестнадцатилетнего, или обаятельную внешность <…> какую-то особую хрупкость, для которой не подобрать названия… Любил ли он вообще когда-нибудь, падал ли на колени перед другим человеком? Одной-единственной угольной черты хватило, чтобы подвести итог — сделать все бывшее прежде недействительным. Без прошлого стоит он, Матье, напротив мысленных картин, вдруг проявивших враждебность к нему; картин, мерзкие краски которых теперь обрели новое измерение, став еще и зловонными; стоит, одержимый физическим страхам перед собственным телом, захлебывающимся в своих же криках.