Свидетельство I (наст. изд.), комм. к с. 664.
А потом я не отыскал обратной дороги в Ангулем… Очевидно, что Тутайн рассказывает притчу о своем божественном отце. Но о каком именно? И почему все это происходит в Ангулеме?
Янну близка не столько христианская, сколько языческая религия, что видно уже по упоминающимся в романе праздникам (Йоль и канун святого Ханса, то есть праздники зимнего и летнего солнцестояния). В романе присутствуют, как бы просвечивая друг сквозь друга, несколько мифологических пластов: первобытный, древневосточный, античный, германо-скандинавский, кельтский, католический (перемешанный с остатками языческих верований, см.: Свидетельство I, с. 280–281), алхимический. Вообще Янн считал, что «на Севере [в Северной Европе? — Т. А.] и в Африке сохранились последние обломки некогда мощной атлантической культуры», что существует «реальное и духовное сродство между Севером и доисторической Африкой» (статья «Германские округлые постройки в Дании», цит. по: Fluß ohne Ufer: eine Dokumentation, S. 89).
В «Заметках о поездке во Францию» (1951) Янн — в связи с посещением Пуатье — так выражает свое отношение к язычеству (Spate Prosa, S. 333–335; курсив мой. — Т. Б.):
Теперь о городе. Мы искали Нотр-Дам-ля-Гранд и внезапно наткнулись на башню Сен-Поршер. Таких башен у нас в Германии нет. Это другой мир. Мир тех девушек и молодых парней, которые, откормленные и хорошо одетые, ходят по улицам: кельты с примесью римской крови, чувственные, гомосексуальные и совершенно свободные. <…>
Уже в соборе Нотр-Дам в Париже был заметен политеизм французского католицизма. Здесь же, где всё словно кичится хорошим питанием, ранним созреванием и сексуальностью, жизнь, похоже, вообще невозможно удержать ни в каких рамках. <…>
Я вчера упомянул, что здешние жители кажутся откормленными и чувственными язычниками, но ведь следствие такого естественного бытия — перепроизводство фантазии, духовная деятельность. Здесь, в этом городе (это наша первая остановка), я все яснее осознаю, что дух представляет собой лишь приятный побочный продукт чувственности, даже исступления.
То есть язычество представляется Янну подспудно существующим и сейчас, а его естественной колыбелью, как думает Янн, по-прежнему остается Средиземноморье, в частности — не-столичная Франция, еще сохраняющая следы давней галло-римской культуры. Именно оттуда ведет свое происхождение Тутайн.
Город Ангулем расположен близко от Пуатье и выбран, может быть, потому, что он упомянут в пророчестве Нострадамуса (X, 72; см. Пензенский):
В году тысяча девятьсот девяносто девятом через семь месяцев
С неба придёт великий Король ужаса,
(или: Великий небесный царь-искупитель)
Воскресит великого Кораля Ангулемского.
То есть, возможно, в романе содержится намек, что язычество когда-то должно возродиться и что произойдет это именно на территории кельтов, в Ангулеме.
О том же монархе в другом пророчестве Нострадамуса (V, 41) говорится:
Рожденный в ночной тени будет царствовать,
Полный царственной доброты,
Он возродит свою древнюю кровь,
Возобновляя Золотой век вместо бронзового.
Между прочим, Ангулем, принадлежавший в XIII — начале XIV века Лузиньянам, графам Ангулемским, был местом, где возникла легенда о полуженщине-полурыбе Мелюзине, супруге графа, которая даже изображена летающей над замком, в образе дракона, в «Великолепном часослове герцога Беррийского» братьев Лимбург (XV век), на иллюстрации к месяцу марту (в «Реке без берегов» именно в главе «Март» появляется Буяна, имеющая черты сходства с Мелюзиной, см. с. 829).
Сам Тутайн носит имя кельтского божества, отождествлявшегося с Меркурием, а его отца, возможно, уместно отождествить с Лугом, самым великим богом римской Галлии, который тоже ассоциировался с Меркурием, но считался изобретателем всех искусств, знатоком магии и покровителем мертвых; он также был богом-королем, то есть королем богов и покровителем королевской власти (Мифы кельтских народов).