Декоратор. Книга вещности.

Прямо над головой тишина взрывается смехом, криками и беготнёй. Времени — четыре часа ночи. Шум меня и разбудил. Несколько минут я лежу в темноте и вслушиваюсь. Там наверху самое малое десять человек. Все злачные места позакрывались, и соседка прихватила группу особо стойких гуляк к себе на ночную сессию.

Что касается меня лично, то не припомню, сколько именно лет назад я в последний раз участвовал в подобном мероприятии. В памяти остались теснотища, вонь сигарет, запах грошового вина и разваливающаяся покурка конопли, которая передаётся по кругу. Ритуальный спор, какую музыку ставить. Разговор, изначально не предполагающий смысла и движимый лишь ситуативным желанием краткосрочной духовной близости. Ожесточённые споры о политике и культуре, в которых неуступчивая принципиальность противников подогревается уверенностью в том, что они разойдутся как в море корабли, ибо наряд на общение выдан только на эту ночь. Возможность в упор разглядывать какую-нибудь перебравшую, но всё же привлекательную особь и прикидывать желательность секса с ней, хотя вы и словом не перекинулись.

Нежданно меня посещает тоска по всему этому безобразию.

И я вспоминаю, что мы с Катрине встретились в подобного рода компании. Хозяевами тусовки в огромной квартире на Майорстюен были Ульрик, дружок Катрине, и его тогдашняя пассия Аманда. Стояло начало лета, я только что вернулся из Манчестера, никого в городе не знал, а в ночное меня прихватила с собой знакомая, стилист, чёрт, забыл имя. Но я прекрасно помню, что всё в квартире было жёлтым. По этой причине я с порога огорошил Ульрика, с которым мы потом близко сошлись, вопросом: «Надеюсь, ты знаешь, в каком случае на корабле поднимают жёлтый флаг? Когда на борту чума».

Очевидно, я был в подпитии, поскольку помню, что подолгу удерживал общее внимание эскападами подобного рода, к тому же странно для меня громогласными. Видно, это произвело впечатление на Катрине. Хотя она мне не показалась, не уверен даже, что нас познакомили или что у меня возникло жгучее желание сделать это. Но её самую первую фразу в мой адрес и собственный ответ я помню дословно. «Да ты... ты просто мешок дерьма», — сказала Катрине негромко и едко. И когда я обернулся посмотреть, кто это такой смелый, чтобы достойно парировать выпад, я вдруг увидел её, хотя к тому моменту мы провели в одной компании изрядно времени. «Красавица ты моя, — сказал я, — счастье, что у тебе нос так скособочило, а то личико вообще ничем бы не запоминалось». В ответ она наградила меня улыбкой, как если бы я одарил её изысканным комплиментом.

Короткое время спустя, поглощая на кухне неразбавленный джин в компании двух незнакомых мужчин, я поинтересовался, как зовут девушку с «портрета Пикассо»? Ту, что в шёлковой блузке, пришлось уточнить мне, но весь первый месяц нашего знакомства я думал о ней не иначе, как «девушка с портрета Пикассо», даже ёрничал на эту тему с приятелями, так что потом, когда я их знакомил, они буквально ели её глазами. Но, само собой, не усматривали в её лице никакой несоразмерности — человеческий мозг всегда стремится обойти неправильности, подшпаклевать их под рутинный стандарт. Она красивая, говорили они. Я тоже так думал. В смысле думаю.

Я узнал, что её зовут Катрине, что у родителей полна мошна, а у неё «межлюбовный» антракт. Из чего только ни склеивается любовь... Остаток ночи я проговорил с ней одной.

Катрине, насколько я её знаю, без колебаний позвонила бы в полицию, начни соседи при ней праздник в четыре утра. Но я не столь нетерпим, а она в Гейлу. Конечно, знай я о такой звукопроницаемости перекрытий заранее, сомневаюсь, что мы стали бы покупать эту квартиру. Теперь они затеяли танцы в гостиной, топочут как стадо слонов, пытающихся попасть в такт, под диско семидесятых, чуть ли не Би Джизову «Stain Alive», если я не ошибаюсь. То есть ни сугубо интеллектуальным, ни тихим сборище наверху не назовёшь.

Проще простого было бы подняться наверх, пожаловаться на шум и набиться в гости. Сильвия — слушательница Уитни Хьюстон — наверняка предпочтёт загасить конфликт таким образом. В конце концов, вряд ли она знает меня хуже, чем большинство уже присутствующих. По меркам таких ночных погуделок человек, с которым вы когда-то потрепались минуты две у почтового ящика, идёт по графе «друг детства», не меньше. И я бы, не прибегая к натужным уловкам, всё увидел. По квартире-то она меня проведёт, никуда не денется. Я так воодушевляюсь, что открываю шкаф поискать одежду, что-нибудь элегантно-небрежное, будто я впопыхах в темноте натянул на себя первое, что под руку попалось.

Но всё кончается тем, что я никуда не иду. Больно депрессивное мероприятие. Наверняка сама Сильвия в той стадии, когда уже опостылели все, и тут я, трезвый, циничный, знающий, куда и зачем пришёл, к тому же физически неспособный догнать остальных по части выпивки.

Поэтому в ожидании, когда празднование пойдёт на убыль, я лежу на покрывале наполовину одетый — в джинсах и с голым торсом — и листаю книжку Роберта Хью о модернизме. Они держатся до семи утра, когда гудящая группа, видимо основной контингент, низвергается вниз с шумом, напоминающим детский сад на экскурсии в зоопарке. Постепенно звуки наверху замирают, и ещё несколько ног топочут по лестнице, на сей раз с меньшим грохотом. Какое-то время я продолжаю вслушиваться, не остался ли кто-то с ночёвкой, любовник, к примеру. Поразительно, но я понимаю, что не отказал бы себе в удовольствии послушать рулады, которые выдаёт в постели царица сегодняшней ночи, несравненная Сильвия.

Но всё тихо, должно быть, она в поисках утешения и отдохновения инспектирует холодильник. По правде говоря, мне даже обидно, и за неё, и за себя.

Прежде чем заснуть, я сочиняю несколько строк, собираясь походя опустить этот листик стильной почтовой бумаги в соседский ящик:

Выразиться более куртуазно просто невозможно — особенно я доволен тем, что сумел дважды втиснуть слово «дружеский». Чего-чего, а конфликтов с соседями мне не надо. Ну а каллиграфия моя безупречна при любых обстоятельствах.

Мне и в голову не приходило рассчитывать на ответ, но, доставая в понедельник вечером почту, я обнаружил в своём ящике записочку, написанную почерком, в котором причудливо сошлись округлость линий из девичьих альбомов и наихудшие образчики врачебных записей в историях болезней. Текст был стилизован под мой собственный:

Как говорится, с кем поведёшься. Вот уже между мной и женщиной-вампом местного масштаба наладилась, считай, переписка. Кстати, она постоянно пользуется глаголом «случаться» — «случившееся», «случается». Это подсознательно. И указывает на то, что она фаталистка.

Да, но она заигрывает со мной! Никак иначе это не истолкуешь. Наблюдение о моём потрясающем почерке по сути справедливо, но выпадает из, так сказать, нейтрального контекста. И эти загадочные «XXX» — непостижимый женский код. Может, это «хитрая хулиганка-хохотушка»? Во всяком случае, это не из той же оперы, что «с уважением» или «искренне ваша». Говоря по правде, я считал, что так подписывают любовные письма.

Пусть даже не мечтает о продолжении. Я рву записочку на клочки. Есть в ней что-то компрометирующее.

Все последующие дни я постоянно возвращаюсь мыслями к Сильвии, её жизни, квартире, её записке. Что она за человек? Какую боль и одиночество, какую внутреннюю борьбу маскирует она своим клоунским обличием и пытается заглушить выпивкой и диско? Судьба любого человека, выяснил я, разгадывается как визуальный ребус. Все мы — зверьки, украшающие себя. Миллион раз в течение жизни мы выбираем возможность выглядеть именно так, а не иначе, и человек, наученный считывать эти сигналы, может расшифровать ребус и сделать весьма однозначные выводы. Небесполезное времяпрепровождение, кстати говоря.

Путь один — шпионить за ней, навострив уши. Понять её расписание оказывается делом непростым, она гуляет, как кошка, приходит и уходит когда вздумается. Но постепенно картинка проясняется. На работу она отправляется около половины девятого все будние дни, кроме четверга, когда её каблуки цокают вниз не раньше одиннадцати. Это уличает её в греховной гордыне: скорей всего, она неизменно манкирует каким-то совещанием, считая его ниже своего внимания. По понедельникам и средам она всегда задерживается, но является домой строго между десятью и половиной одиннадцатого; похоже, учится на курсах. А потом смотрит телевизор до ночи. В выходные пропадает в городе, прямо-таки каждые пятницу и субботу без исключений. Изредка по субботам около семи забегают три-четыре подружки, тогда дамы безостановочно хохочут и под довольно громкую музыку, я полагаю, красятся и примеряют наряды (неужели кому-то впору одежда нашей толстухи?). Ближе к одиннадцати они упархивают. В выходные Сильвия не возвращается с гулянок раньше четырёх утра. Долго ли так спиться?

Если у меня получается, я стараюсь подглядеть в замочную скважину, как она уходит на работу или в загул с девчонками. Утром она никогда не успевает одеться полностью дома и вечно спускается по лестнице, заматывая шарф или застёгивая верхнюю одежду. В восемь пятнадцать у неё всенепременно, насколько я успеваю разглядеть, зверское, замученное лицо. Как будто она чудовищно опаздывает, хотя выходит из дому и, значит, прибывает на работу строго в одно и то же время. Можно подумать, она воспринимает начало рабочего дня как личное оскорбление. Зато возвращается после него, что мне изредка везёт понаблюдать, преображённая, с лицом просветлённым, как у кришнаита. Как если бы она жила только этими краткими свободными от службы часами; довольно патетичный расклад, если учесть, как она этим временем распоряжается. Безусловно, я знаю не всё, не ведаю, к примеру, чем она занимается по понедельникам и средам, когда возвращается домой разгорячённая и с сумкой, похожей на спортивную. Очевидно, какой-то фитнес. Не самая дурацкая затея, должен признать.

Я не отказываю себе в баловстве — интерпретировать нюансы её оперения и боевой раскраски. Неделю она начинает чинно, но чем ближе выходные, тем бесшабашнее уходит в разнос. Таких циклотимиков живьём я прежде не встречал. Видно, природа требует своё, хотя до сих пор, насколько я сумел её изучить, несмотря на видимые усилия, закадрить ей никого не удалось. Но сейчас, в разгар рождественских вечеринок, это просто вопрос времени. Даже для Сильвии. Её не назовёшь уродиной, кстати говоря.