Декоратор. Книга вещности.

В бокалах темнеет нечто цвета кирпичной кладки.

— И мне бы хотелось, чтобы вы прочувствовали — это не просто красное вино. Лучшим в мире красным вином считается померольское шато-петрюс. То, что я предлагаю вашему вниманию, кощунствуя, можно назвать «всего лишь шато-ля-флёр-петрюс». Две особенности отличают лучшие померольские вина. Во-первых, виноград растёт на очень влажной почве, почти что на голубой глине; во-вторых, используется виноград сорта мерло, а не каберне-совиньон, привычного для большинства бордоских вин. Да, небольшие примеси каберне-франк и каберне-совиньон имеют место, но доминирует мерло, выращенный на глинистых почвах в провинции Помероль, вкуснее которого не бывает. Обратите внимание, как раскручивается спираль чарующих ароматов этого напитка, почувствуйте их льстивую, чувственную, искусительную нотку...

Мы опять обедаем у Тани с Кристианом.

— Ну, выпили, — говорю я.

В кои-то веки раз Кристиан описал вино как есть. Хотя я подозреваю, что это просто обострилось и утончилось моё восприятие. Я заметил в последние дни, что еда и питьё стали вкуснее, цвета насыщеннее, контуры чётче, а мысли и чувства яснее. Мне потрясающе работается, рисунки и эскизы сыплются из меня как из рога изобилия. Чего ещё? Я без оглядки отдался на волю этого цунами креативности, и пока оно не разбилось о скалы, мне неважно, что его породило.

Или кто.

Меня грызёт любопытство: насколько всё заметно Катрине? Подозревает ли она что-то? Непохоже, кстати. Во всяком случае, за обедом она ведёт себя в своей стандартной манере, разглядывает приборы, опасаясь в них запутаться, ловит каждое слово Кристиана, расспрашивает его об общих друзьях, мне неведомых, и обстоятельно пересказывает дурацкие истории, с ними приключавшиеся. Она позволила себе пару раз замечания типа «Что это с тобой, Сигбьёрн? Ты в прекрасном настроении!», но не больше, никаких неприятных вопросов. Бедняжка Катрине! В том, что совершается, нет её вины. Я надеюсь только, что разрыв, когда до него дойдёт, свершится елико возможно без боли и ожесточения.

Мы поглощаем спагетти под соусом из сливок и пьемонтских трюфелей, добытых лично Кристианом с таким, если судить по его рассказу, трудом, как если бы речь шла о кокаиновых делишках Туре Мельхейма, а не о покупке пищи. Таня, как всегда, не в духе.

Я рассказываю о Карле-Йоргене Йэвере и его оргононе, о том, как я намаялся, разыскивая чертежи, и для чего эта штуковина предназначена. Кристиан, как выясняется, толком не слыхивал о Вильгельме Райхе, но он отказывается верить, чтобы в наши дни кто-то всерьёз мог воодушевиться такой теорией. Небось он сам психиатр, говорит Кристиан. Имени я, понятно, не называл.

— Ошибаешься, — отвечаю я. — Насколько я знаю, он директор по маркетингу фармацевтической компании. Ездит на огромном джипе, почти что танке.

— И живёт, надо понимать, с чёрной кассы, — шутит Кристиан.

— А что за компания? — спрашивает Катрине, имеющая знакомых и в этом бизнесе.

— Не могу сказать, — отступаю я.

— Да ладно, — гудит Кристиан. — Ты уже выдал всю подноготную. А вдруг мы знаем этого оргонного маньяка?

— Нельзя продавать своих пациентов. Не долго я продержусь в декораторах, если начну болтать по всему Осло о бредовых задумках, которые они мне доверяют.

— Всё равно ты уже всё растрепал, чего теперь скрывать название фирмы, — с этими словами Кристиан делает движение, будто застёгивает рот на молнию, и говорит: — Дальше этой комнаты сказанное не уйдёт.

— «Интерфарма» в одно слово, — капитулирую я.

— Никогда не слыхал, — откликается Кристиан.

— Я тоже, — разочарованно поддакивает Катрине.

Тут-то Таня и открыла рот, впервые за последние минут двадцать:

— Если он работает в «Интерфарме», он может позволить себе не только на танке ездить, — роняет она; губы змеятся кривой усмешкой.

— Что ты имеешь в виду? Ты знаешь эту фирму? — спрашивает Кристиан.

— Вы вообще газет не читаете? — фыркает Таня.

— Я прочитываю культурную тетрадку «Афтен-постен» каждый божий день, — протестует Кристиан. Я помалкиваю.

— «Интерфарма», — начинает Таня, — это международная фирма, которая в первую голову ведёт торговлю с Ближним Востоком и Восточной Европой, Балканами и бывшими советскими республиками. Центральный офис у них в Москве.

— Это похоже на правду, — говорю я, вспомнив письмо Йэвера.

— Как принято в России, бизнес полностью мафиозный. Они скупают на Западе залежалые, часто просроченные лекарства по бросовым ценам. А продают их правительствам или режимам, которые не придираются к таким мелочам. Например, Ираку и Сирии. До недавнего времени их клиентом был Узбекистан.

Её глаза сузились в щёлочки. Я чувствую, что сейчас последует что-то неприятное.

— Восемнадцать месяцев назад узбеки купили у «Интерфармы» большую партию пенициллина. Якобы произведённого в Австрии и приобретённого агентами «Интерфармы» на торгах в Вене. Беда в том, что это оказался не пенициллин. А стимулятор сердечной деятельности, довольно широкого спектра и сам по себе безобидный. То есть опасный для жизни только младенцев. Но, к несчастью, Узбекистан такая страна, где антибиотики — это первое, что назначают грудничкам. Так что на совести твоего приятеля, этого ценителя оргонона, сотня-другая узбекских детишек.

Она снова презрительно кривит губы. Я молчу.

Кристиан пытается спорить:

— Узбекистан! Естественно, никто из нас об этом не слышал.

Она отвечает холодным взглядом:

— Мы не будем сейчас обсуждать тот малоаппетитный факт, что норвежские газеты едва интересуются тем, что происходит за пределами страны, — за единственным исключением похождений Моники Левински. Но в данном случае речь идёт об участии в «Интерфарме» норвежского капитала, в связи с чем один из членов правления вынужден был давать публичные объяснения. Об этом писали все газеты, и, если не ошибаюсь, прошёл репортаж в «Новостях».

— Когда это было? — спрашиваю я.

— Недавно. Перед Новым годом.

После того, как я взял работу, думаю я.

— Очевидно, что Сигбьёрн не имел об этой истории ни малейшего представления, — спешит на выручку Катрине.

Я задерживаю дыхание.

— Я действительно ничего не знал. Но вопрос в другом — могу ли я теперь брать от него деньги? Это была трагическая оплошность?

— Оплошность или накладка из числа неминуемых, если главная твоя цель — быстро сделать большие наличные деньги. Он акционер, не знаешь?

— Понятия не имею.

— Мне кажется, надо забыть про этого заказчика, и всё, — вдруг заявляет Катрине.

— Что за чушь! — вскидывается Кристиан. — Урон уже нанесён и меньше не станет. А Сигбьёрн к лекарствам отношения не имеет, он просто строит этот, как его, аккумулятор оргонной энергии.

— Мы обойдёмся без этих денег, — настаивает Катрине. — Существуют этические нормы.

Как умеет хорошее настроение в секунду улетучиваться. Я сижу, вперившись взглядом в стол. Отпиваю глоток вина, но то же самое шато-ля-флёр-петрюс 1983 года теперь отдаёт нафталином — запах тяжёлый, как в больничном коридоре. Катрине ведь не видела дома, так? И рисунков моих не видела. И ей невдомёк, какой амбициозности мечты и надежды связаны у меня с домом Корсму. Вернее, с дворцом лекарственного афериста. Хорошо же, подруга, держись: мой ответ будет жесток и беспощаден.

— Не думаю, что именно тебе надо оперировать такими высокими категориями, как этические нормы, — говорю я сквозь зубы.

Катрине цепенеет:

— О чём ты говоришь?

— Об этике. До сих пор я не считал возможным упоминать об этом, но каким именно образом компании Hennes&Mauritz, ответственным работником которой ты являешься, удаётся держать цены ниже, чем всем остальным производителям готовой одежды? С какой целью ты мотаешься на Филиппины каждые два месяца? Что за интересы там у Н&М?

— Это совершенно несправедливо, — начинает Катрине.

— Детский труд, — холодно говорю я. — Я видел по телевидению репортаж об этом. Ловкие, проворные детские пальчики... на том и держится ваша мировая империя. Вместо топ-моделей в неглиже и купальниках под новогодней ёлочкой...

— Это просто клевета! — кричит Катрине.

— ...вы должны бы рисовать на своих рекламных щитах филиппинских девчушек...

У Тани такой вид, будто её сейчас вырвет. Кристиан ухмыляется; он, наверно, первый раз видит, как мы ругаемся.

— Это клевета! — повторяет Катрине.

— Ты безбожно наивна, — чеканю я. — Просто твой тамошний компаньон работает через посредника, дабы не шокировать тебя во время твоих инспекций лицезрением девочек с чёрными кругами под глазами. Расценки ведь не поднимались, да? И, зная обо всём этом, ты уже много лет работаешь в Н&М. Так что не надо читать мне нотации про «этические нормы», тебе это не идёт.

Катрине вскидывается возразить, но вместо членораздельного предложения выходит клацающий рык. Она кидается на меня, как злющая собака, слава богу, поводок не пускает.

— Ну что ж, счёт один—один, — гудит Кристиан благостным тоном добродушного миротворца. — Сигбьёрн убивает младенцев, Катрине рабски использует детский труд. Кстати, вы пока не планируете своих?

Секундная пауза. Интуитивно я бросаю взгляд на Таню, на лице её блуждает пародия на улыбку Моны Лизы. Вылитая Джоконда в ожидании степени магистра социологии. Она перехватывает мой взгляд, и зрачки у неё расширяются ровно настолько, что я всё понимаю.

— Поздравляю, — шепчу я так тихо, что слышно только ей.

— Сигбьёрн отказывается иметь детей, — рапортует Катрине. — Сначала я думала, что это из-за его собственного трудного несчастливого детства, но теперь понимаю, что он просто боится за свою мебель.

Кристиан заходится хохотом.

— Тише, не пугай, — говорю я. — Таня беременна.

— Да нуууууууууууууу! — выдыхает Катрине. — И когда?

— В июле, — говорят они хором. — Так что я успею сдать экзамен, — добавляет Таня.

— Как здорово! —курлычет Катрине. — Надо за это выпить!

Мы выпиваем, и Кристиан приносит десерт: запечённые персики с начинкой из сливы в шоколаде и бутылочку рейнского. Он предлагает, такого случая ради, финальный аккорд в виде шампанского — специальное кюве «болленже», — и я понимаю, что и Таня с Кристианом так же одиноки, как мы. И у них тоже никого нет. Сегодня затея с шампанским кажется мне превосходной. Лишь бы не оставаться наедине с Катрине.

— Признаюсь, я и не подозревал, что имею дело с индивидуумами, столь сомнительными с морально-этической точки зрения, — произносит Кристиан, обращая всё в шутку. Он хозяин и не намерен делать вид, что вечер омрачала ссора.

— Не слушайте его. Знали бы вы, как издательства обращаются с авторами, —Таня так хохочет, что на секунду, правда лишь на одну, мне удаётся представить её оживлённой.