Декоратор. Книга вещности.

Мало того что я нервничаю, у меня ещё от бессонной ночи сводит напряжением всё тело. Дыхание прерывистое, и то тут, то там простреливают непонятные судороги. До половины пятого утра я колдовал над своими рисунками. А уже в девять тридцать меня ждут на судьбоносную встречу. Явиться на которую, не будучи уверенным в своих чертежах на триста процентов, безумие. И вся нервотрёпка из-за того, что Нильс Аслаксен, директор по производству АО «AlfaNor-kjökken» (ANK), позвонил мне лишь три дня назад, в пятницу, и назначил на понедельник. Он сказал, что получил моё письмо с эскизами и показал их руководству. Все отнеслись к предложению с энтузиазмом, сказал он. Они давно ищут что-нибудь эдакое. Так что всё в ажуре.

— Что-то ты ещё не проснулся, —хохочет Катрине, когда я, шаркая, добредаю до кухни и принимаюсь греметь кофеваркой.

— У тебя не осталось «Ясных глаз»? — спрашиваю я. Осталось. Лететь на изматывающие переговоры с серьёзными оппонентами через несколько часовых поясов — существенная часть работы Катрине, с которой она стала справляться куда легче с того момента, как «открыла для себя» мелатонин, гормональный препарат, «отлаживающий» естественный суточный биоритм человека. Лично я ни за что бы не согласился пичкать себя такой пакостью, но я ведь не Катрине, и работа у меня другая.

Заправившись двойным эспрессо с «Ясными глазами», я плюхаюсь в такси, которое довозит меня аж до Алнабрю, где находятся офис, цеха и склад «ANK». Оказавшись в приёмной (это кошмар и ужас — ламинат, гнутая сосна, искусственные пальмы и синюшного цвета ковёр на полу, сразу вызывающий почесуху), я чувствую, что для моего организма два двойных эспрессо передозировка. Мой покрытый испариной лоб озадачивает секретаршу. Она профессионал и не позволяет себе таращиться, но всё же на лишние полсекунды взгляд на мне задерживает. Нет, невозможно являться в таком состоянии на первое знакомство, никто не станет слушать, все будут смотреть, как я потею, и думать, что дело тут нечисто. У человека в испарине никто ничего не купит. А секретарша, похоже, уверена, что в папке у меня бомба и я явился разнести «ANK» в щепы. Да ещё для пущей богемности я оделся в шёлковую рубашку-поло угольного цвета от Paul Smith, о чём теперь жалею — воротник колет шею.

— Вас зовут...?

И снова взгляд, совершенно пустой.

— Люнде. Сигбьёрн Люнде. У меня встреча с Нильсом Аслаксеном и руководством.

Бог мой, голос сел. И кто это «Слакслафсен»? Девушка улыбается.

— Зарегистрируйтесь здесь, пожалуйста.

Она даёт мне ручку, пододвигает ведомость и выкладывает на сосновую стойку голубой заламинированный квадратик, где под фирменным логотипом (типичный образчик графики восьмидесятых) написано «Посетитель» и номер. Мне достался 013. Я не верю в приметы, но иногда суеверие нападает на меня помимо воли.

Вписав своё имя в ведомость и прицепив бирку к пиджаку, я прочищаю горло:

— А где у вас туалет?

— До конца налево, — отвечает она и показывает рукой в нужном направлении.

Сверившись со своим Jacob Jensen, я вижу, что на всё про всё у меня семь минут.

— Вы попросите кого-нибудь спуститься за мной? Я здесь первый раз.

В туалете я беру салфетки, включаю воду, дожидаюсь, чтоб она стала ледяной, мочу в ней салфетки и прижимаю ко лбу. Сперва три, потом ещё три. Я нахожу в зеркале свои глаза, зажмуриваюсь и приступаю к визуальному аутотренингу «даун-тайм». Я вызываю в памяти изображение лица, только что увиденного мной в зеркале — потного, одутловатого, с подозрительным румянцем, лица неуверенного в себе человека, — и первым делом сдвигаю его в сторону. Как переводную картинку, спокойно, равномерно, сантиметров на шесть-восемь за один присест. Когда мне удаётся отодвинуть его метров на семь от себя, я начинаю замещение. Я представляю себе другое издание того же лица: ухоженное, эффектное лицо самоуверенного триумфатора. Таким я хотел бы уйти с предстоящих переговоров. Чтобы разница сильнее бросалась в глаза, я обряжаю Сигбьёрна № 2 в белую рубашку с галстуком и другой костюм. Задвинутая фигура продолжает скукоживаться, а новенькая разрастается. И под конец остаётся только она. И она мне нравится куда больше. Процесс завершается тем, что я становлюсь тем триумфатором.

По правилам больше глядеться в зеркало нельзя, но я боюсь, как бы на лице не осталось обрывков салфетки, поэтому приходится. Всё в порядке. И я почти не потею.

Нильсу Аслаксену чуть больше лет, чем мне, но он уже начал седеть и расплываться; смазанные черты лица можно было бы выигрышно замаскировать прямоугольными очками, догадайся он сменить те, что на нём. Одет он в стандартный норвежский офисный костюм: двубортный, серый с красным галстуком, на ногах—мокасины с обшнурованным кантом. У него Rolex и пожатие водопроводчика. Нет, скорее столяра. Можно сколько угодно обзывать столяров «директорами по производству», пожатие выдаст их всё равно.

— Отлично, что сумел к нам выбраться, — он тычет в мою папку. — Это все рисунки?

— Да. Ещё я захватил дискетку с объёмными изображениями. В PowerPoint. Мы сможем её посмотреть?

— В переговорной есть какие-то штуки. Сам-то я в этом не разбираюсь, уж прости, — извиняется он. На него моя инициатива произвела сильное впечатление. —Так, давай-ка я быстренько скажу, кто будет, ты сейчас с ними познакомишься. Зам генерального, директор по маркетингу, по пиару и начальник производства. Ну и я.

— И ты? — ржу я, как он и ждёт.

На втором этаже мы преодолеваем длинный коридор, по бокам которого располагаются кабинеты «полуприватного» типа: у каждого работника отдельный закуток, но всё на виду благодаря полностью прозрачным дверям. Я успеваю заметить, что женщин работает немного.

Хотя директор по маркетингу как раз дама лет сорока, одетая а-ля Хилари Клинтон; войдя в комнату (представляющую собой стеклянную клетку с вышеописанными неистребимыми стульями «Ламинетте» от Свейна Ивара Дюсте и овальным буковым столом в центре), я первым здороваюсь с ней. Остальные трое — мужчины и выглядят как три копии Аслаксена, в своих двубортных пиджаках, трещащих на хорошо отъетых животах. Очевидно, дела в кухонной индустрии идут найотличнейшим образом. Иначе я бы здесь сейчас не сидел.

В переговорной висят красно-коричневые шторы под цвет этих самых «Ламинетте», но я не решаюсь попросить задёрнуть их. Здесь тоже предполагается полуприватность.

Представив всех, у меня спрашивают, буду ли я кофе или минералку. Я выбираю последнее, остальные пьют кофе и кока-колу. На столе поднос с ноздреватыми плюшками. С каким бы удовольствием я проглотил одну! Но когда мне передают блюдо, приходится отказаться, поскольку её невозможно съесть, не обсыпавшись, да ещё глазурь прилипнет в уголке рта, да и потом, как бы не приняли меня за вечно голодного непризнанного гения.

Аутотренинг, выученный на семинаре по НЛП, помог. Я чувствую себя гораздо спокойнее. И увереннее.

— Сигбьёрн прислал нам свои предложения, от которых все ахнули, так? — начинает Аслаксен дружелюбно. За столом кивают и улыбаются.

— Ты уже видел наш каталог? — спрашивает, протягивая мне его, зам генерального по имени Йесхейм, единственный на всё собрание обладатель приличных запонок. В общем и целом я представляю себе, о чём речь (хотя никогда не ставил их кухни своим клиентам), но из вежливости по-листываю брошюру. Боже правый, что за безвкусица: пейзанская романтика, флинтглас и филёнка. У дизайнеров такое называется «кухня лыжного короля». Правда, есть «модерная» серия «Меню», но от таких же предложений IKEA её отличает только в полтора раза более высокая цена за куда менее привлекательные расцветки. Естественно, на лице моем не отражается ничего.

— Конечно, мы не такие безумно крутые, — вставляет Аслаксен, заметив, что я задержался на «Меню», как то и предполагалось. На самом деле я не смотрю на фотографии, одинаковые и как будто отщёлканные в горном домике у Бьёрна Дэли. Романтика простой крестьянской жизни оборачивается слащавым гротеском, когда её разбодяживают до американских размеров восемь на семь, красят в цвет красного Интернационала с зелёными вставками и начиняют встроенной техникой по принципу «круче некуда».

— Не стану скрывать, у меня впечатление, что я видел такое и прежде, — отвечаю я с безупречной, хочется надеется, улыбкой.

— Как мы знаем, и все исследования это подтверждают, норвежцы сугубо консервативны во всём, что касается выбора кухни, — говорит директриса по маркетингу, забыл её имя, барабаня пальцами по серой папке с чёрной пластиковой обложкой. Похоже, ей есть, что сказать. И точно, она продолжает:

— Хотя в последнее время наметились интересные тенденции, особенно в так называемом молодёжном секторе рынка, свидетельствующие о кардинальных изменениях пристрастий. Хотя об этом ты наверняка осведомлён даже лучше нас.

— Да, как дизайнер и декоратор я это вижу. Не стану утверждать, что мои работодатели (никаких «клиентов», упаси бог!) представляют Норвегию в целом, но от фактов не уйдёшь — в моей практике не было случая, чтобы они купили кухню отечественного производства.

— А что же у них дома? — спрашивает Йесхейм, воспринявший мои слова как личное поражение.

— Мне часто доводится устанавливать датские кухни, особенно от Boform и Uno-form, новых итальянских дизайнеров, изредка IKEA.

— IKEA! — вспыхивает Йесхейм, как будто я всуе помянул дьявола. — Позволено мне спросить, а чем пользуешься лично ты?

— Bulthaup, — безжалостно отрубаю я. Все знают, что это за зверь, и съёживаются.

— Другими словами ты хочешь сказать, что есть доля рынка, по крайней мере некий сегмент с солидными деньгами, не освоенный норвежскими производителями или освоенный очень мало? — спрашивает заместитель генерального.

— Да, я так считаю. Причём я не думаю, что дело в качестве норвежской мебели. Проблема целиком и полностью в дизайне. Люди не покупают эти кухни, потому что они не работают на имидж владельца.

— И с этим ты хочешь нам помочь? — тактично прокладывает Аслаксен.

— Хочу, если вас это интересует.

Я открываю папку с трёхмерными изображениями будущих кухонных модулей (распечатанными на моём лазерном принтере и раскрашенными вручную: цветным пока не богат).

— Рисунки, к сожалению, в одном экземпляре, так что придётся или пустить их по кругу, — говорю я, — или можем вывести их на экран через компьютер, у меня дискетка с собой.

Я показываю на машину, подключённую к экрану: рядом громоздится непременный проектор. PC, как я и боялся. Вот она, демаркационная линия наших дней — реальная экономика работает на IBM, а люди творческие — на «маках». Храм и торгующие. Абсолютно несовместимые системы.

Арне Стай, моя группа поддержки в Office Line, заверил меня, что всё будет прекрасно открываться, если только я сохраню файлы в нужном формате и не забуду кабели с требуемыми разъёмами. Мы разговаривали в пятницу вечером, тогда же он продал мне всё это добро.

— Ты в этом разбираешься? — спрашивает сидящий ближе всех к компьютеру Йесхейм. Похоже, всем хочется увидеть рисунки на экране, так они выглядят реальнее.

— Попробую, — отвечаю я.

Я достаю кабель и в строгом соответствии с инструкциями Стая, насаживаю его на некий штекер. Включаю, запускаю Windows-98 и начинаю искать в каталоге драйверы. Для меня это как искать чёрную кошку в тёмной комнате. Драйверов нет как нет. Мой опыт и расчёты говорят, что собрание выдерживает не более пяти-десяти минут заминки, я вожусь уже пять. Лоб взопрел снова. Иконки нет как нет.

— Похоже, сегодня он не сдастся, — я стараюсь говорить непринуждённо и со знанием дела.

— Я приведу администратора сети, это одна минута, — вызывается Аслаксен.

Остальные сыплют анекдотами про информационные технологии. «Качественные компьютеры легко отличить по тому, что они никогда не работают, если перед экраном собралось больше двух человек», — говорит начальник производства, вспоминая самые трагические коллизии, приключавшиеся в ходе семинаров.

Вся Норвегия не вылезает с семинаров, это бедствие какое-то. Я подозреваю, что норвежская экономика была бы весьма прибыльной, когда бы не эти семинары.

Эх, а счастье было уже в руках. Так славно начал... задним умом я понимаю, что надо было мне сделать рисунки на карточках для проектора и раскрасить. Вечно хочется произвести впечатление... я лихорадочно раздаю рисунки, и когда все погружаются в их изучение, хватаю плюшку и устраиваюсь перед экраном. Как зверь, утащивший добычу в логово.

Появился администратор сети, существо в джинсах и клетчатой рубашке не старше двадцати пяти лет. Усевшись рядом и обдав меня запахом въевшегося пота, он заграбастал мышь и принялся клацать ею с неповторимым проворством.

— Наша оперативная система не поддерживает такой архиватор, — сообщает он наконец. — А установочных дискет у тебя случайно нет?

— Дизайнеры работают на «макинтошах», — сообщаю я; под этим подразумевается, что в мире людей творческих про установочные дискеты тревожиться не принято. Главное теперь, не забыть удушить Арне Стая, думаю я.

— Ну раз так, я мало чем могу помочь. А что за файлы?

— PowerPoint, — отвечаю я. — Ладно, забыли об этом.

— Я могу попробовать посмотреть их на своём компьютере...

Это мы знаем. Минут двадцать — двадцать пять, если не больше. Вся презентация, моя первая настоящая полномасштабная презентация, катится в тартарары. С меня льёт пот. Обновлённый удачливый Сигбьёрн, которого я усилием воли вылепил перед зеркалом в туалете, никнет на глазах. Я судорожно пытаюсь его реанимировать. Ну почему я всегда потею? Наверняка бывает лекарство от этого. Хотя жара в переговорной тропическая.

Счастье, что Сильвия меня не видит. Хотя, может, этого мне и недостаёт? Дамы сердца, которой я посвятил бы свою победу, ради которой... всё, долой сомнения, долой этого потеющего, мямлящего труса!

Буквально в последнюю секунду я успеваю переломить ситуацию. Чтобы завладеть инициативой, я перехожу в наступление по всем правилам психологической атаки — встаю, одновременно снимая пиджак. Повышаю голос:

— Так, эту часть презентации пропускаем. Всем досталось по чертежу?

Все кивают, все рады, что компьютерные эксперименты отставлены. Хотя, боюсь, отношение сейчас ко мне более скептическое, чем до бесславного интермеццо.

— На что это похоже? Какие будут предложения?

— На флейту Пана? — кидает директор по маркетингу. У неё бесспорно креативный взгляд на вещи.

— Здорово! — откликаюсь я. — Или на ряды банок со специями, которые представлял себе я, или на орган. Всё началось с того, что я утомился от прямых углов в кухонной мебели и стал искать, чем бы их заменить. И нашёл — цилиндр и круг. Если вы посмотрите на развёртку — пожалуйста, кому ещё копию? — то обнаружите, что я пользуюсь лишь двумя формами: кругом и квадратом. Диаметр верхних и нижних шкафов разный. Верхние составляют две трети диаметра нижних, так же как и в стандартных кухнях с соотношением сорок к шестидесяти. Квадрат использован только в столешнице и шкафах для встроенной техники, и только в нижнем ярусе. В предлагаемом мной варианте все угловые секции цилиндрические.

— Я как раз собирался спросить об этом, — подаёт голос Аслаксен. — У тебя духовка встроена в верхний цилиндрический шкаф.

— И что?

— А разве бывают такие круглые духовки?

— На данный момент это скорее мечта, — признаюсь я. — Но они не могут не появиться в обозримом будущем.

Слушатели ропщут. Начальник производства, до сих пор не сказавший ни слова, не считая анекдотов на тему инцидентов с компьютерами, демонстративно возводит очи горе.

— Это один из вариантов, — спешу я объяснить. — Её можно переставить вниз. Или вообще никуда не встраивать, как я предлагаю поступить с холодильником и морозилкой, если вы обратили внимание.

— Тенденция последних десяти-пятнадцати лет — как можно больше встроенной техники, людям это нравится, — заявляет Йесхейм.

— Мой опыт дизайнера говорит обратное, — парирую я. — Встроенная техника уже давно и безнадёжно вне игры. Теперь люди покупают холодильники, которыми можно хвастать, и производители чутко уловили новые веяния и предлагают всё более броские модели. Не говоря уже о том...

Тут я делаю эффектную паузу. Надо же, какое неизъяснимое наслаждение — щегольнуть перед этими выпавшими из обоймы гражданами сленговым «вне игры».

— ...что теперь люди переезжают то и дело. Понятно, им хочется взять с собой по возможности всё, а не только плиту и холодильник. Прелесть моих модулей в том, что они элементарно переставляются, перевешиваются и перемещаются.

— Революционное решение, — замечает директор по пиару не без тайного восхищения.

— Такую серию сразу заметят, — говорит директор по маркетингу. — Она сможет сделать нам имя.

— Вот почему я здесь, — говорю я. — Как практикующий профи, я позволю себе назвать модельный ряд «ANK» заурядным и весьма малоинтересным. Мои клиенты не требуют кухню «только от „ANK", кровь из носу и за любые деньги!». Почему так?

Я решил не утомлять их информацией, что «ANK» одна-единственная ответила на моё обращение. Пока что.

— Сигбьёрн, конечно, позволяет себе, но он прав, — вступается Аслаксен, пока что мой единственный союзник.

— Но разве это красиво? — вопрошает Йесхейм.

— Ты у меня спрашиваешь? — уточняю я.

— Тебе, конечно, трудно быть объективным...

— Я объективен абсолютно, — заявляю я с таким жаром, что все тушуются. — Потому что и любовь человечества ко всему круглому существует объективно, взгляните на мифы, на историю. Мы рождены с этой любовью. Ведь не случайно всё, чем мы пользуемся на кухне, круглое или в форме цилиндра — кастрюли, сковородки, конфорки, горшки, стаканы, тарелки и так далее и далее. На одном из чертежей вы видели, что я расположил модули полукругом. Конечно, это съедает дополнительное место, но я уверен, что многие покупатели всё равно не устоят перед соблазном. Это и более эргономичная форма, чем традиционное каре, здесь до всего ближе.

— Как раз этот полукруг мне и понравился, — заявляет директор по маркетингу, поднимая для всеобщего обозрения лежащий перед ней упомянутый эскиз. Действительно, он похож на сильно изогнутую флейту.

— Рисунок красивый, — вступает Йесхейм, — но это точно кухня?

— Это «Кухонная Одиссея 2001», —декламирует начальник производства с нескрываемым сарказмом.

— Именно так. Новый взгляд нового тысячелетия.

Повисает неестественная тишина. Готов поспорить, мои собеседники только отбыли какой-нибудь семинарчик, в названии которого не обошлось без «нового тысячелетия» и «нового мировоззрения». Посмотрим, как они запоют теперь, встретившись с этими «новинками» лицом к лицу.

— Слово в слово моя мысль! — восклицает по прошествии некоторого времени директор по пиару, и все с облегчением смеются.

Жаль только, что мне пришлось сказать это самому, огорчаюсь я про себя. Вслух же сейчас надлежит говорить вещи бесспорные и лёгкие для понимания.

— Давайте подумаем, чьё рабочее место самое эргономичное. Очевидно, что не у домашней хозяйки, или кто там хлопочет на кухне. Самое эргономичное в мире рабочее место создано в джазбанде, для ударника. Он сидит, вокруг него полукругом расставлены круги и цилиндры, и до каждого из них он может дотянуться. Это входит в условия, ведь если он до какой-то тарелки не дотягивается, то не может работать. Так?

Наконец-то они забыли происшествие с компьютером. Не быстро, скажу я вам. Эту победу я посвящаю тебе, Сильвия. Как жаль, что тебя нет здесь сейчас, что ты не видела моего триумфа! Аналогия с ударником родилась спонтанно, ну а дальше всё катится на автопилоте, сплошная импровизация, вдохновенный блюз, раз уж мы перешли на эту терминологию. Попадание стопроцентное.

— Вот тут он прав, — крякает начальник производства и добавляет смущённо: — Я сам играю.

— Ты как-то назвал эту серию? — спрашивает директор по пиару, с некоторым, как мне кажется, рвением.

— «Радиус», — отвечаю я. — Как ещё назовёшь такой рисунок.

— Название не тянет.

— Почему? Оно внятно формулирует идею.

— Оно конечно так, только само слово... немодное.

— Как понять «немодное». Радиус — это расстояние от центра до окружности. Если есть круг, у него есть радиус. Мода здесь ни при чём.

— Хестхолм хочет сказать, — на правах начальника вступает Йесхейм, — что название должно звучать, чтобы сразу, значит, понятно было: вещь ультрасовременная, другой такой нет. Как ты сказал? Новый взгляд нового тысячелетия?

— Ты ищешь что-нибудь типа «Миллениума», да? — спрашиваю я.

— «Миллениум» гораздо лучше, — светлеет Хестхолм. — Он прямо по мозгам бьёт.

— Мне нелегко с вами согласиться. Это слово затаскали до дури. Думаю, в одной Норвегии наберётся штук семь-восемь меринов с сим потрясающим именем. Не знаю, как вам, а мне бы не хотелось рекламировать «Миллениум» уже даже через год, допустим.

— Согласен, — кивает директор по маркетингу.

— Но я готов подумать над другим названием, — предлагаю я.

— Вообще-то это наша работа, — произносит Йесхейм под одобрительные кивки остальных.

— Если мы закончили с концепцией, я хотел бы перейти к практическим аспектам, — с этими словами начальник производства обводит взглядом присутствующих и останавливается на мне, я киваю с энтузиазмом.

— Я правильно понял, что гарнитур будет из гнутого ламината?

— Да, правильно. Речь идёт о двух полукруглых створках, одна из которых неподвижна, а вторая отъезжает — она имеет чуть меньший радиус. Сверху и снизу створки крепятся к алюминиевым направляющим, которые служат полозьями для открывающейся дверцы. Это дело техники, но мне такое решение представляется гораздо более привлекательным, чем ставить подшипники.

— Это безумно дорого, — с полоборота заводится начальник производства. — Подшипники стоят огромных денег, и с ними возни не оберёшься.

— Такая конструкция гарантирует, что дверца будет ходить без усилий и не застревать.

— Может быть, да вряд ли нам такое потянуть. И ещё одно. Чтобы эти две, как ты говоришь, створки, заходили друг в друга, требуется точность до миллиметра, а я сомневаюсь, чтобы мы, при наших нынешних обстоятельствах, могли дать такие гарантии.

— По-моему, Йонсен, твоя позиция далека от того, что называется конструктивным партнёрством, — вмешивается Йесхейм. — Лично я готов заказать и чертежи, и смету под эти эскизы, в том числе обсчитать и вариант с подшипниками.

— Слишком дорого, — пирается Йонсен.

— Не будем спешить с выводами. Сначала надо узнать, сколько это стоит.

— Мой проект не привязан к подшипникам, — добавляю я. — Годится пластмасса высокого качества полировки. В любом случае физическая нагрузка на дверцы будет меньше, чем в традиционных системах крепления дверей. Но вот что мне действительно важно, с точки зрения эстетики: дверцы должны отъезжать на место, а ни в коем случае не хлопать.

— Ты имеешь в виду пружину? — уточняет Йонсен.

— Да. Или, что лучше, доводчик, который приходит в действие, как только отодвигают дверцу.

— Прошу прощения, — вклинивается Йесхейм, — но ты предлагаешь придумать некую систему, которая автоматически закрывала бы все дверцы, так?

— Да. Если половина шкафов будет стоять нараспашку, весь дизайн пойдёт, как говорят, коту под хвост.

— Впервые о таком слышу, — отдувается Йонсен.

— Такое устройство есть почти во всех холодильниках, сами понимаете.

— Нельзя ли предположить, чисто гипотетически конечно, что владельцу кухни самому не понравится вид распахнутых шкафов и он закроет дверцы? — спрашивает специалистка по маркетингу.

Я отвечаю улыбкой.

— Предположить можно, но возникновение такой ситуации лучше предотвратить.

— Тоже недешёвая затея, — бурчит Йонсен.

— Возьми это тоже на карандаш, — распоряжается Йесхейм. — Если мы станем обсуждать каждую деталь, мы никогда не закончим.

— У меня другой вопрос, — говорит директриса по маркетингу с такой ядовитой улыбочкой, как будто она разгадала-таки, в чём порочность всей затеи. — Вместительность. Очевидно, что в цилиндрический шкаф помещается гораздо меньше, чем в прямоугольный тех же габаритов. Так?

— Возможно, — отвечаю я.

— Возможно?

— Мы же говорим не о формальной разнице в квадратных сантиметрах, а о вместительности. Насколько практичны с точки хранения пятнадцать сантиметров в самой глубине шкафа, что нижнего, что верхнего? Прямо скажем, не особенно. Там собирается то, что не нужно, или вещи, которые хозяева считают потерянными, потому что не находят их.

— А в твоём варианте?

— У меня не будет ничего «в глубине», потому что во всех шкафах — вращающиеся карусели. Штанга, к которой крепятся корзины с продуктами или полки со скатертями и всякими кухонными принадлежностями. Кстати говоря, я думал о том, что хорошо бы сделать отдельные цилиндры под тарелки стандартного размера с пружиной в днище, как иногда делают в профессиональных кухнях. Это простейший способ хранения тарелок.

— Карусель в каждом шкафу? — переспрашивает Йесхейм.

— Да, а почему нет? Вы же производите угловые секции с каруселями, ведь так? Потому что это единственно эффективный способ использовать иначе недоступное пространство. И я действительно считаю бедой всех прямоугольных шкафов то, что в них неизбежно пропадает место. А на практике карусели вызывают нарекания из-за того, что хозяйки набивают под них кастрюли, которые стопорят вращение. Разве не так?

— Боюсь, ты прав, — отзывается Йесхейм.

— Эту проблему я вам решил, — говорю я. — Хотя, конечно, нужно провести испытания, сделать образцы. Но вот увидите, что в моих цилиндрических шкафах и места больше, и пользоваться ими удобнее.

Йонсен прокашливается:

— Я хотел бы обратить ваше внимание на то, что если все перечисленные господином дизайнером элементы — подшипники, противовес или пружина, гнутый ламинат строго определённого радиуса, штанга с вращающейся каруселью — собрать воедино в одном кухонном модуле, то он немедленно переместится в самую высшую ценовую категорию. К предметам роскоши.

Лично я терпеть не могу, когда роскошью называют сугубо функциональные вещи. В моём понимании «роскошь» — это всё наносное, манерное, созданное, чтобы раздражать глаз и вызывать зависть. Но у каждого времени свои законы. Сегодня не так уж редко самое простое и практичное оказывается самым дорогим.

— Хоть я всеми фибрами души не люблю слово «роскошь», это не причина оспаривать твою возможную правоту.

— Ты дипломированный специалист по промышленному дизайну? — интересуется директриса по маркетингу.

— Да. Университет Манчестера, — даю я разъяснения.

— Но в массовом производстве в Норвегии твоих вещей нет? — уточняет она.

— Пока нет. Вам, как никому другому, известно, с каким трудом прокладывает себе дорогу всё новое и непривычное.

— Мне тоже не нравится название «предмет роскоши», — вдруг говорит Йесхейм.

— Не в названии дело, — роняет Йонсон.

— В качестве рабочего названия я предлагаю «Флагман», — продолжает Йесхейм.

«Флагман» мне нравится. «Флагман» звучит солидно.

— Предположительно, — подводит итог Йесхейм, — мы не заработаем на этом ничего. Это не волхование, а реально возможный сценарий. Но если нам удастся выйти с этой серией в ноль, пусть даже в небольшой минус, мы выгадаем. Нельзя исключать, что она принесёт нам призы и медали, международную известность и продажи за границу. И первого, и второго, и третьего фабрике болезненно не хватает. Это создаст нам имя. Кто не согласен со мной принципиально?

Все молчат. Принципиально согласны все.

— Мне кажется, пораженческие настроения преждевременны, — протестую я. — Насколько я знаю рынок, место производителя актуальной самобытной норвежской кухонной мебели вакантно.

— В этом я не сомневаюсь, — парирует Йесхейм, — но насколько оно доходно? Мы не можем об этом судить, пока не будет готова смета и подробнейшая калькуляция. Йонсен, сколько времени нам на это нужно?

— Мне нужны более детальные чертежи и недель четыре-пять времени.

— Что ты об этом думаешь? — спрашивает Йесхейм. — Мы можем оплатить эти новые чертежи как предпроектную подготовку.

— Отлично, — соглашаюсь я. —Тем более конструкцию противовеса я уже набросал.

— Вот ещё что, — никак не угомонится Йонсен, — тут у тебя стеклянные дверцы. Если речь о гнутом стекле, то сейчас я зарыдаю.

— Не надо крайностей. Это плексиглас, он много дешевле стекла, — смеюсь я. И вытаскиваю из папки последний рисунок, который я приберёг на сладкое.

— Вот панорама кухни с островом диаметром сто шестьдесят сантиметров; этот остров может быть стойкой, чтобы позавтракать на бегу, или обеденным столиком, да мало ли чем.

Я пускаю рисунок по кругу.

Рисунок не может не завораживать, я это знаю. Конструкция едва заметно как бы кренится к полу, к основанию, которым служит пятнадцатисантиметровый, глубоко задвинутый цоколь; этот фокус зрительно делает его легче, чем он есть. Как вы помните, так же устроен Парфенон. На столешнице круг из светлого дерева частично перекрывает такой же круг контрастного цвета, например из ламината или нержавейки, на манер частичного солнечного затмения. И в этой тёмной зоне веером раскинута вся кухонная тяжёлая артиллерия, включая гриль и вок.

Я вижу, как сотрудники тянут шеи, чтобы поглазеть на рисунок, пока руководство обдумывает вердикт. Это, можно сказать, флагман адмиральской эскадры, радикальное переосмысление всех самых растиражированных дизайнерских клише девяностых.

— А дырки для чего? — нарушает тишину директор по маркетингу. По всей окружности острова, во всяком случае его видимой части, под столешницей на равном расстоянии вырезаны круглые отверстия диаметром восемь сантиметров.

— Для бутылок конечно же, — отвечаю я.

— Понятно, — кивает она.

А я думаю: имя этой кухни «Сильвия». Если не на бумаге, то в моём сердце наверняка.