Декоратор. Книга вещности.

Есть такая комбинация звуков, от которой у меня бегут мурашки по спине в строго медицинском смысле слова, — китч. Он же «кич», как пишет наша дислексичная пресса. В основе китча лежит идея (возможно, правильнее сказать «девиз» или «слоган», в терминологии я вечно путаюсь), что человеку надлежит взирать на окружающую среду как бы с иронией. Предметы, уродливость и аляповатость которых нам с вами абсолютно очевидна, но которые у людей предыдущих генераций вызывали всхлипы восхищения, переживают, как утверждают теоретики, культурную реинкарнацию. Вроде бы мы с вами своим несерьёзным, целиком навязанным эпохой и культурным контекстом отношением и нежеланием воспринимать вещь в исконном значении превращаем её в декоративный и многозначнейший символ. Теоретически. А практически это как жить в дурацком анекдоте.

Ибо, во-первых, это несусветно литературный взгляд на предметную среду и декоративность. Он как минимум предполагает, что всякий человек обязательно «прочтёт» объект «реинкарнированным» образом, но когда эта аксиома не работает и вещь воспринимается непосредственно, то оказывается безвкусной и нелепой, чего у неё, разумеется, и не отнять. Под знаком такого литературного, «постмодернистского» восприятия культурных сигналов прошли все восьмидесятые годы. Конечно, те же упрёки можно бросить англо-американскому поп-арту, но немаловажное отличие состоит в том, что здесь — возьмём хотя бы комиксы и скульптуры Роя Лихтенштейна, паразитирующего на формах и ценностях поп-культуры, — художник сам наполняет объект новым содержанием. Этот творческий процесс весьма разительно отличается от ситуации, когда обыватель в порядке «ироничности» уснащает дом слониками, обложками старых комиксов и рекламными плакатами с блошиного рынка.

Во-вторых, любовь к китчу сплошь и рядом порождена отсутствием у некоего лица собственно вкуса. Или таких его задатков, которые могли бы развиться во вкус при счастливом стечении обстоятельств. Китч этот изъян камуфлирует. Маскирует неразвитое эстетическое чувство хозяина патиной пошловатого стёба. Неаппетитным плодом такого союза становится интерьер, где каждая вещь назойливо требует: «Ну-ка, пойми меня! А истолковать?» И отдохнуть истомлённому этим бесконечным визуальным ребусом глазу не на чем.

Да, среди китча есть милые вещицы с положительной энергетикой. Например, по какой-то причине у меня всегда вызывают прилив оптимизма фигурки Микки-Мауса. Тем более сильный, чем они уродливее. Опять-таки есть и легитимная разновидность китча. Те же деревянные африканские фигурки (часто, по иронии судьбы, слоники!) или музыкальные инструменты. Они не привязаны, как просто китч, к какому-то десятилетию с его обязательным списком поп-культурных аллюзий и просто загадочны. В них пульсирует чудо. Для которого у японцев, в отличие от европейцев, есть специальное слово — «ваби», буквально означающее «обнажённая мистерия вещи». И то, что в области портрета кубизм и сходные с ним школы вдохновлялись африканскими масками и фигурками, объяснимо на все сто. Я всегда призываю своих клиентов не выбрасывать такие безделушки, а сохранить или даже купить и найти им правильное место в квартире.

Но иногда дело оборачивается трагедией — если человек превратно истолковывает предмет, записывает его в китч и помещает среди «сходного» добра. У меня сердце кровью обливается, когда я вижу стулья Арне Якобсена или Ээро Сааринена в гуще вычурных ламп, претенциозного хлама и неких красот, обтянутых розовым плюшем. Кто позволил потребителю взять произведение искусства, которому жить ещё века, опошлить его, выхолостить и приклепать к некой эпохе, из которой оно выросло ещё при рождении? Не говоря уже о том, что и Якобсен, и Сааринен создали свои лучшие вещи не в шестидесятые-семидесятые, а гораздо раньше. Знаменитый стул Якобсена «Яйцо», изображение которого украшает бесчисленные обложки пластинок и поп-записей, был нарисован в 1957 году, к открытию отеля «SAS» в Копенгагене. (К несказанной своей радости я обнаружил, что во время последнего ремонта гостиницы и «Яйцо», и многие другие гениальные шедевры Якобсена заняли свои, мастером предназначенные места. Датчане единственные способны на такое.) Только в 1957 году это творение и могло шокировать своей новизной, по контрасту с царившими повсеместно прямыми неброскими линиями и засильем тика. Когда «Яйцо» втискивают в помещение, забитое округлыми декадентскими фасадами и глянцевым пластиком, это всё равно что... жемчужина в навозной жиже проживающей здесь свиньи.

У меня бывали клиенты, страсть которых к китчу проявлялась ещё на ранней стадии строительства. Хотя это всегда тяжело, но обычно постепенно мне удаётся направить их мысли в более конструктивное русло. Или китч оказывается им не по карману. Характерно, что второе случается гораздо чаще.