Декоратор. Книга вещности.

Фруде знает, как у меня чешутся руки сделать что-нибудь с его конторой. Мы едва ли не с этого начали наше знакомство; в первый сеанс я предложил ему обмен услугами. Я навёл бы глянец в его хоромах, а он соответствующее время вёл бы меня бесплатно. Фруде отказался. Он сказал, что кабинет его устраивает, а денег на ремонт нет.

Сейчас это помещение примерно девять на восемь метров, оборудованное умирающей пальмой, старым, обшарпанным столом красного дерева и парой не грешащих ни элегантностью, ни удобством кресел, обшитые грязно-розовой шерстянкой подушки которых покоятся на треногах из белого крашеного ламината. Особенно кресла меня возмущают. Возможно, это останки какого-нибудь лечебного центра восьмидесятых годов, во всяком случае, стоит мне сесть в одно из них, и я чувствую себя больным. Я бы предпочёл, чтобы Фруде обзавёлся классической кушеткой а-ля Фрейд, желательно кожаной, хотя вообще я лично отношусь к такой мебели с иронией. Но осознание того факта, что я прохожу курс психоанализа, стало бы более вещным и явственным, а за что иначе я плачу? «Такими больше не пользуются», — ответил Фруде, когда я указал ему на недоработку.

Он курит в конторе, особенно когда вечерами возится с записями, поэтому и запах, и никотин въелись в стены некогда цыплячьего цвета. Дощатый пол декорирован жухлой и унылой дорожкой в красно-коричневых тонах, единственным достоинством которой является неоспоримая древность, возможно чего-то стоящая. Выходящие на Акерсгатен окна всегда закрыты пыльными, пошедшими волной жалюзи мышиного цвета. Диплом Фруде красуется в раме из IKEA у него за спиной, рядом с семейной фотографией: жена в толстенных очках, судя по выражению лица, тоже заплутавшая в лабиринтах бессознательного, и два светлоголовых, коряво постриженных вихрастых ребёнка младшего школьного возраста. Огромная картина кричащих тонов доминирует над соседней стеной; оранжево-алый ночной кошмар: мощные, экспрессивные мазки, абрис двух беспомощных, вытаращенных глаз и раскрытого в беззвучном крике рта. Фруде отказывается раскрыть авторство, так что это наверняка подарок от пациента. Во всяком случае, от созерцания сего портрета душевный недуг не утихает, поэтому я всегда сажусь к нему спиной, и перед моими глазами оказывается нормальная, при таком богатстве выбора, Фрудова жена и отпрыски.

Контора провоняла какой-то пакостью хуже никотина, чем-то навязчивым, кислым, вызывающим зуд. Этот дух неистребим, и я думаю, я знаю, что это: запах шизофрении. Один мой знакомый проработал несколько лет в психушке и говорил, что унюхивает шизофреника даже в трамвае.

Сам по себе Фруде Раисе ходячая карикатура на психотерапевта. Его русые волосы всегда на три-четыре сантиметра длиннее приличного, а всякие следы тщетных попыток как-то уложить их исчезают к середине дня, когда я имею обыкновение посещать его. К этому моменту он успевает взъерошить волосы своими потными, жирными пальцами самое малое раз сто. Чтобы Фруде мог думать, он должен чесать голову или тереть подбородок или мять верхнюю губу; последнее раздражает меня безумно по той причине, что во время беседы я никогда не вижу его рта полностью. Он носит короткую бородёнку и любит её скрести, так что меня частенько подмывает рассказать фрейдистский анекдот о бороде, но проблема в том, что от Фруде анекдот бумерангом вернётся ко мне — точнёхонько в физиономию. «А почему ты об этом подумал?» — промямлит Фруде, снимет с носа очки и примется вертеть их в руках. Очки массивные, внушительные, в таких вещают телевизионные метеорологи, и за час нашей беседы он засаливает стекла пальцами полностью. Он беспрестанно то снимает, то надевает очки, без них глаза его становятся маленькими, прищуренными и вглядываются в тебя с той близорукой сосредоточенностью, которую многие принимают за проницательность и смелость.

Ни Фруде, ни его жена не утруждают себя банальностями типа утюжки рубашек. Те, что он носит, хлопочек от Ralph Lauren, столько раз были постираны, ни разу не будучи выглажены, что замины отпечатались в ткани. Рубашки приняли свою собственную форму, не всегда совпадающую с идеальной. Если в конторе совсем холодно, как сегодня, он накидывает коричневый пиджак, бесформенный мешок из твида или вельвета с просвечивающими локтями. Ему сорок пять, но одевается он на шестьдесят.

Сегодня Фруде сердится.

— Что я могу думать? Я думаю, что когда ты, не соизволив меня предупредить, пропускаешь назначенные приёмы, то с твоей стороны это по-детски безответственно. Излишне напоминать, что я выставлю тебе счёт за оба пропавших раза. Не говоря о том, что мы и так движемся вперёд медленно, согласен?

Он уже успел стянуть очки и теперь мучает правую бровь. Они у него заросшие, как лес, их бы надо выщипать. А то и они кустятся, как у старика.

— Последние недели я не совсем в себе, — отвечаю я.

— Да? Но тогда ты должен быть особенно заинтересован в наших беседах, разве нет?

— Наверно, — отвечаю я, прикидывая, как много я собираюсь ему рассказать. Могу ли я тут выбирать? Конечно, выбор есть всегда. Но смысл этой терапии в том, что я не скрываю ничего, включая вещи, которые принято утаивать.

Я совершенно не знаю, с чего начать, сонм разных вступительных реплик вертится на языке, но ни одной недостаёт решимости с него слететь. Фруде близоруко таращится на меня, не отводя глаз. Иногда я вправду предпочёл бы женщину-терапевта. Сегодня, например.

— Я весь в сомнениях, — говорю я наконец. — Видишь ли... не знаю даже... это касается женщины, которую я встретил.

Улыбка, многозначительная настолько, что Фруде находит необходимым немедленно загородить её указательным пальцем. Он молчит.

— Можно, я думаю, сказать, что я влюбился. Во всяком случае, я не могу перестать думать о ней.

— А Катрине? — спрашивает он без обиняков.

— Катрине не в курсе. Если что-то и подозревает, то не говорит.

— Так, так. И долго эта связь длится?

— Не знаю, связь ли это. Пока рано говорить. А длится недели три-четыре. То есть знаком я с ней примерно столько.

— О'кей, спрошу по-другому: сколько раз ты был с ней?

— «Был» имеется в виду «спал»? Ни разу.

— Ни разу или пока ни разу? Это разница.

— Скажем, пока ни разу, — отвечаю я, смущённо улыбаясь.

— Ты рассчитываешь, и даже, возможно, мечтаешь, что из этого разовьются сексуальные отношения, ты это хочешь сказать?

— Да, мне этого хочется.

Фруде положил очки на стол и малюет человечков в своём блокноте. От сидения на неудобном стуле ноет позвоночник. Я втискиваюсь поглубже в кресло и вдруг нахожу себя разминающим подбородок руками. Фрудеизм. Иной раз я копирую людей беспардонно.

— Ты получаешь ответные сигналы от... этой женщины. Кстати, имя у неё есть?

— Сильвия.

Похоже, Фруде помечает имя в блокноте.

— Отлично. Так ты чувствуешь, что Сильвия посылает тебе сигналы, говорящие о её к тебе интересе сексуального характера?

— Чувствую, как мне кажется. Но сам знаешь, женщин не поймёшь. Сигнальных флагов она не вывешивает.

— Но она ищет встреч с тобой?

— Отчасти да. Хотя в последнее время я сам за ней хожу.

— Ты стал проявлять активный интерес?

Я киваю.

— А как она на это реагирует?

— Странно, я б сказал. Вроде идёт на сближение, а потом отступает. Должен сказать, её нелегко понять.

Он запускает пальцы в волосы, потом опять в бороду.

— Она знает, что ты живёшь не один?

— Знает. Не было никаких причин скрывать это. Когда мы встретились, я не думал, что всё так пойдёт.

— То есть не то что тебя как молнией ударило и ты решил соврать для простоты.

— Нет. Всё развивалось постепенно.

— Но уложилось в три-четыре недели, однако. То есть через короткое время озарение всё же случилось?

— Да... был эпизод или пара эпизодов. Она танцевала для меня. Мы были у неё дома на ночной вечеринке.

— Только вы вдвоём?

— Да, только мы вдвоём. Мы немного выпили. И ей захотелось кое-что мне показать. Она включила музыку и стала танцевать. Танец живота.

— Танец живота?! Прямо скажу, Сигбьёрн, ты живёшь куда более полной жизнью, чем я, — хохочет Фруде. —А что именно ей хотелось показать тебе? Себя?

— Насколько я понимаю, да.

— И это сработало, как я вижу?

— Сработало, ещё бы... она разделась. Не полностью, но во время танца на ней почти ничего не было. Знаешь, прозрачные шаровары и узенький топик.

Я жестами пытаюсь показать на себе, о чём речь, но не уверен, что Фруде меня понимает.

— Она хорошо танцует?

— Прекрасно, — отвечаю я со смешком.

— Тебя это возбудило?

— Очень.

— И что ты сделал?

— А ты бы что сделал?

— Хороший вопрос, — отвечает Фруде, наяривая себе подбородок. Потом улыбается: — Наверно, я набросился бы на неё. Особенно будь я выпивши. А ты?

— И я.

— Но тогда и там ничего не состоялось?

— Нет. Честно говоря, я был этому даже рад.

— Почему вдруг?

— Потому что я чувствовал, что веду себя глупо и навязчиво. К тому же и она была в подпитии. Я боялся, чтоб она не стала позже раскаиваться.

— Понимаю, — кивает Фруде. — Правильно ли моё предположение, что в первую очередь ты чувствуешь к Сильвии сексуальное влечение? Что тебе жутко хочется переспать с ней?

— Само собой, — отвечаю я. Вряд ли я бывал правдивее в этих стенах.

— Ты рассказывал мне, что сексуальная сторона отношений с Катрине тебя тяготит, что в интимной сфере у вас дисгармония. Мы обсуждали это не так давно, и я посоветовал поговорить с Катрине начистоту, ясно сформулировать, что тебя не устраивает. Вы обсуждали это хоть раз?

— Да нет, — признаюсь я.

— Ты не видишь здесь никакой связи? Не думаешь, что дело в твоём нежелании или боязни разобраться в том, что тебя мучает? Не предполагаешь, что ты вместо этого предпочёл направить энергию и фантазию на новый объект?

— Этого нельзя исключать, — говорю я. — Но я не могу сказать, что я искал этих отношений. Я не заигрывал с ней, на мой взгляд. Она сама.

— Но ты пошёл к ней домой? Вас было много, а потом все ушли, или вы с самого начала были вдвоём?

— Вдвоём.

— Это сильнейший сигнал. А почему ты пошёл к ней?

— Можешь не верить, если не хочешь, но мне было любопытно посмотреть её квартиру.

— Не наговаривай на себя! А как ты отреагировал на её приглашение?

— Я счёл его вполне невинным. Хотя постепенно стали закрадываться подозрения, особенно после этого происшествия, ну, танца.

— Ты можешь описать, что она за тип? Похожа на Катрине?

Он утыкается носом в свои каракули и добавляет:

— Я спрашиваю о Сильвии.

— Не похожа, как день на ночь. Она эксцентричная, неформалка. Читает какие-то книжки оккультные, собирает слоников. У неё их в квартире сотни две. Богемная штучка, как говорится. Ничего общего с Катрине.

— А внешность? Высокая, нет, худая, полная, блондинка, брюнетка?

— Блондинка, похоже крашеная. Как этот тип называется? Рубенсовский.

— Толстушка?

— Во всяком случае, пышнотелая. Не модель. Я думаю, на общий взгляд Катрине покрасивее.

Меня вдруг осеняет, что Фруде никогда не видел Катрине. Странно даже, я разболтал ему столько интимностей про неё, а сам каждый вторник любуюсь на его жену и конечно же сразу узнал бы её на улице, но, наоборот, ничего о ней не знаю.

— Ну что ж, — тянет Фруде, наливая мне из термоса в бумажный стаканчик мятного чая. — Сигбьёрн, тебе ещё и тридцати нет, и совершенно нормально, что тебе захотелось перемен в сексуальной жизни, что ты ищешь какие-то новые варианты, иные возможности, которые ты, как тебе представляется, упустил. Такое приключается даже со стариками моего возраста.

— Да? — откликаюсь я, вдыхая аромат чая. Мне больше нравится нюхать мяту, чем пить.

— Довольно однозначно, что в отношениях с нынешней партнёршей ты подошёл к этой точке. Ничего опасного в этом нет. Если бы ты выбрал женщину, похожую на Катрине или в чём-то схожую с ней, я бы сказал, что ты вынашиваешь мечту найти ей замену. Сейчас же речь, возможно, и не об этом. Это знак того, что ты увидел полноту своих желаний, отдал себе отчёт в том, что тебе хочется чего-то большего, и это хорошо. Хотя, понятно, может обернуться серьёзными неприятностями.

— И что мне делать?

— По-моему, тебе следует тщательно всё обдумать. Придирчиво взвесить всё, что ты имеешь, оценить, чего ты лишаешься. И пока ты в этом не разобрался, притормози отношения с этой... Сильвией. Не стоит загонять себя в ситуацию, когда ты вынужден будешь обманывать, и вряд ли стоит рисковать сложившимися отношениями, прежде чем ты на сто процентов поймёшь, чего хочешь. Уйди с головой в работу. Разберись в себе.

— Тоже мне совет, — отвечаю я. —А если я не в силах вынести такую ситуацию?

— Ты думаешь, она станет комфортнее, если ты впопыхах наломаешь дров? — говорит Фруде, решительно чиркая что-то в блокноте.

— Не знаю, но эти сомнения — мука. Они меня доводят. Я чувствую, что мне нужна ясность. А так я связан по рукам и ногам. Я даже работать толком не могу.

— Сигбьёрн, давай я скажу тебе всё как есть. В последние полгода дела у нас идут на лад. Ты лучше контролируешь свою жизнь, и в основном ты говоришь, что доволен, хотя некоторые моменты в отношениях с Катрине тебя напрягают и мы несколько раз возвращались к ним. Но это проблемы, которые возникают всегда и у всех людей, это не только твои трудности. И что, по-твоему, будет, если ты разорвёшь с ней ради женщины, с которой знаком три-четыре недели и ничего о ней не знаешь? Ты снова сядешь на лекарства, это я тебе обещаю. Тебе этого хочется?

Я помню эту стёртую, мертвенную заторможенность. Я знаю, как беспросветно это бывает.

— Нет, — отвечаю я. — Не хочется.

— Знаешь, что я думаю? Да, это не самый мудрый совет, но я тебе его дам. Ты достаточно сильный человек, чтобы понять меня правильно. Отдери ты эту козу, и дело таки с концом. Если она согласна, конечно. Отдерёшь — и перестанешь мучиться. Мне кажется, тебя разъедает любопытство. А так оно стихнет. Только расстарайся, чтоб Катрине ничего не узнала. Если уж так чешется, надо почесать.

Я отпиваю глоток чая. Фруде в восторге от своей прагматичной терапевтичности откидывается на стуле и сидит, ничего не ковыряя и не расчёсывая.

— Знаешь, почему я это говорю? — продолжает он. — Потому что по этой части все дамы, в сущности, одинаковые. Сам увидишь. Не жди неба в алмазах.

Я не отвечаю. Его совет не отличается мудростью суфия и уж во всяком случае не тянет на те деньги, которые он с меня возьмёт. До этого я, кстати, додумался самостоятельно. Но Фруде прав; так и надо сделать. Почесать. Потому что чешется ужасно.

— У меня была... галлюцинация, — говорю я внезапно.

Он напяливает очки.

— Ты слышал голоса?

— Ну, не совсем.

Я вспоминаю тот случай. Разве я слышал голоса?

— Нет, насколько я помню, я ничего не слышал, но я разговаривал, как будто я не один.

— А ты был один? - Да.

— Один раз или несколько?

— Один-единственный.

— И кто, тебе казалось, был с тобой?

— Она конечно. Сильвия.

— Так. И о чём ты говорил?

— Да в основном о том же, о чём с тобой. О своих сомнениях. Это плохо?

— Ну, я не могу сказать, что всё в полном ажуре, если человек ведёт беседы с воображаемым собеседником; большинство людей так не делают, — говорит Фруде. — А сам ты что чувствовал?

— Я испугался. Я был совершенно уверен, что в комнате кто-то есть. Когда понял, что заблуждался, то испытал шок.

— Я думаю, если это повторится, не раздумывая звони мне. Ну а один раз спишем на небольшой рецидив. Самое худшее в такой ситуации — излишне тревожиться по этому поводу. На мой взгляд, у тебя нет проблем с осознанием ситуации. Похоже, ты прекрасно отдаёшь себе отчёт, что к чему.

— То есть мне не надо ничего попринимать? — спрашиваю я.

Он опускает очки на кончик носа и смотрит на меня поверх стёкол. Оценивает, как произведение искусства.

— Нет, я думаю, не надо. Тебя мучают страхи?

— Не особенно. Мучительно это ощущение бессилия, что ситуация выскальзывает из рук. Это неприятно.

— Ну, опиши мне его, — говорит Фруде тоном, выдающим его нежелание снова выслушивать то, что он слыхал и прежде.

Я чувствую, что мы закончили. Он откладывает блокнот. Насколько я вижу, он ничего не записал.

— Вот бы кто-нибудь пришёл ко мне и сбацал танец живота, — хмыкает Фруде довольно не к месту.

— Я думал, психотерапевты видели и не такое, — набычиваюсь я.

— Это только в кино. Поверь мне — танец живота нам не достаётся. Никогда.

Я-то понимаю, что шансы Фруде возросли бы, если б он постригся, проредил кусты на бровях, а также растительность в носу и ушах и одевался тщательнее, но этого я не могу сказать вслух.