Декоратор. Книга вещности.

Полюбуйтесь на меня! Середина субботнего дня, на всех столах и открытых поверхностях стоит немытая посуда, в том числе на столике Ногучи полстакана молока, забытого здесь так давно, что на нём застыла твёрдая плёнка. Журналы и книги рассыпаны вокруг стула, на котором я провёл большую часть двух последних суток. На полу рядом с телефоном недоеденный пакет чипсов со вкусом текс-мекс — мой вчерашний обед; пакет перевернулся, и его неаппетитное, трухлявое содержимое разлетелось по дубовому паркету. Разрази меня гром, не знаю, чего я польстился на эти чипсы и тем более как я сумел затолкать в себя полпакета этого лакомства.

Квартира начинает походить на стереотипную карикатуру на тему «мужчина на хозяйстве». Утром я обнаружил, что забыл поднять сиденье, когда мочился; я присел потужиться, а на нём — жёлтые струпья застывшей мочи. Уборщица появится лишь через два дня, я, конечно, попытаюсь до тех пор разыскать тряпку и оттереть унитаз, но остальной срач пусть разгребает сама. До сих пор мы её не напрягали. Как её зовут, никак не запомню.

Катрине где-то в Германии. Она звонила вчера, но я не брал трубку.

Сильвия отказывается со мной разговаривать. Вчера вечером я звонил ей два раза. Поначалу, первый раз, она держалась дружески и учтиво, хотя и отказалась обсуждать тему, более всего меня занимающую. Она сказала, что опаздывает — договорилась встретиться в городе с подругой. Я заметил, что она чересчур увлекается светской жизнью, на что она обиделась и ответила, что это не моего ума дело. К тому же ей некогда. Я сдался:

— Ладно, завтра поговорим.

Занял исходную позицию в коридоре и стал ждать, час, ещё полчаса, пока не понял, что она и не собиралась уходить из дому. Она физически не может проскользнуть вниз так, чтоб я этого не услышал. Тем более я поставил стул впритирку к двери и не отлучался. Она не спускалась. Потом я захотел есть и сходил купил себе чипсов со вкусом текс-мекс, а вернувшись, набрал её номер опять.

Она ответила, это было не разумно с её стороны.

— Зачем ты сказала, что уходишь, если никуда не собиралась? — задал я совершенно правомерный вопрос.

— Сигбьёрн, ты что, шпионишь за мной?

— Ну что значит шпионю. У тебя горит свет.

— Так. И что?

— Я подумал, что-то случилось. Может, встреча отменилась.

Пауза.

— Да, встреча отменилась. Она не смогла.

— Кто не смогла?

— Она. Подруга моя. У неё сын заболел, ей пришлось остаться дома.

— А как её зовут?

— А зачем тебе знать? Что ты меня допрашиваешь? Имею я право встречаться с кем хочу или как ты думаешь?

— Имеешь, — ответил я, — хотя проще, да и не в пример вежливее, было бы назвать любое имя, а не городить риторические вопросы про твои права. Я твоими встречами не распоряжаюсь. Безусловно, ты вольна хороводиться с кем угодно, но мне больно, что ты меня обманываешь. Тем более так неумело.

Она психанула. Я попал в яблочко, кто бы сомневался.

— Знаешь что, Сигбьёрн... я не желаю с тобой разговаривать.

— Жаль, — ответил я. — Потому что я как раз желаю поговорить с тобой. Не по телефону, я хочу подняться к тебе. Раз ты всё равно вечером дома.

— Я хочу побыть одна.

— А я нет. Я и так вечно один. Но сейчас мне хочется общения, теплоты и близости, как некоторые говорят.

Это её слова, что она ценит теплоту и близость чуть не превыше всего.

— Господи, сколько патетики! — ответила она брезгливо. — Слушай, оставь меня в покое. Я пошла спать.

— В полдевятого? — уточнил я насмешливо.

Она бросила трубку.

Разве это патетика? Что высокопафосного в том, что человек собирается признаться в любви, что он борется за неё, даже если ситуация выглядит непростой и отношения складываются шероховато? Так полчеловечества можно обвинить в истеричной экзальтации. Наверно, дело в методе, вернее, его неотработанности. Я, в общем-то, готов признать, что есть нечто мелочное и жалкое в том, что человек сидит под дверью и подслушивает, хотя, как ни крути, а «мелочность» и «низость» такого поступка не может и соперничать с ухищрениями некоторых, кто выдумал несуществующую подругу, лишь бы отделаться от меня. У меня нет впечатляющего опыта по отшиванию красавиц, желающих любезничать со мной в ненадлежащий момент, но я не сомневаюсь, что вышел бы из затруднения менее тривиальным образом.

Я не могу просто проглотить размолвку. Оттого, что наша последняя беседа прошла на таких неприятных тонах, была полна упрёков и кончилась тем, что Сильвия обвинила меня в «патетичности», я впал в чудовищное беспокойство и отчаяние. Думаю, Сильвия ждёт, что я наведу на себя дисциплину и, как подобает мужчине, решительно сделаю первый шаг, чтобы утрясти недоразумение. Сбивчивые разборки по телефону не годятся, я должен подняться к ней и поговорить, глаза в глаза.

Прежде чем идти наверх, я переодеваюсь в чистую рубашку. Я подумал было прибраться и пригласить её к себе, но решил, что ей проще будет отыграть назад на своём поле.

Её звонок издаёт милый старомодный «динь-дон», но никто не отвечает. Неужто она всё-таки ушла по делам? Выждав, чтобы не показаться нетерпеливым, а только решительным и настойчивым, я звоню снова. Дверь распахивается. Передо мной мужчина.

— Ты кто? — выпаливаю я, не успев собраться с мыслями.

Он выше меня, темнее и здоровее, давно небрит и в футболке, но никакого изобличающего беспорядка в одежде нет. Тем не менее моя первая мысль — что меня обманули, наставили рога самым бессовестным образом. Он торчал здесь всё время, может, когда я звонил в первый раз его и не было, но во второй — точно. Так вот в чём дело: она не хотела ранить меня тем, что ждёт посетителя, любовника, и предпочла солгать про ужин с приятельницей. Это с её стороны тактично, но целью всей дипломатии было замаскировать мелким враньём крупное предательство. Я ёжусь при мысли, что он сидел и слушал наш разговор, последний, уничижительный, и что Сильвия улыбалась ему как бы извиняясь, а бросив трубку, наверно, улыбнулась: «Фуф, бывают же такие надоедливые поклонники». Какая гадость! И почему я не слышал вчера, как он пришёл?

— А, ты? — рычит тот тоном, в котором ясно слышно: права лезть к нему с расспросами у меня нет.

— Прошу прощения, — отвечаю я. — Я к Сильвии. Она дома?

Я пытаюсь через его плечо посмотреть, дома ли она, но этот шкаф с прущей наружу агрессивностью занял собой весь проём, и мне ничего не видно. Может, она ещё в кровати, отдыхает после ночных экзерсисов, которых я, насколько в состоянии вспомнить, тоже не слышал.

Он говорит:

— Сильвии нет. — Потом добавляет: — А я знаю, кто ты.

— Вряд ли. Но передай привет от Сигбьёрна и скажи, что я позвоню попозже.

Я разворачиваюсь и начинаю спускаться по лестнице. По правде говоря, я не могу дольше выносить его взгляда, у меня комок в горле, и я не хотел бы доставить этому типу удовольствия увидеть меня плачущим.

— Погоди-ка, — он спускается следом за мной. Я останавливаюсь на площадке между вторым и третьим этажом, у небольшого окошка, выходящего во двор. Он стоит на ступеньку выше меня, что подчёркивает его физическое превосходство, и вид у него грозный.

— Да? — говорю я с нелегко сделанным равнодушием.

— Кончай давай терроризировать Сильвию, — заявляет он.

— Не понимаю, о чём ты.

— Думаю, понимаешь. Это ты живёшь под ней, так?

Я киваю. Я мог бы добавить, что это ещё не преступление.

— Она мне жаловалась на тебя. Что ты надоедаешь, лезешь, звонишь когда ни попадя, шпионишь за ней.

— Ни разу не шпионил, — отвечаю я, не сообразив, что это равносильно признанию в телефонном терроризме.

— Короче. Оставь Сильвию в покое. Усёк?

Теперь он скрестил руки на груди, будто без того опознать в нём пустоголового любителя махать кулаками было трудно.

И почему у многих привлекательных женщин типа Сильвии, думаю я, такой ужасающий вкус по части самцов. Должен сказать, в такой ситуации я нужен ей тем более.

— Придётся тебе простить мои слова, — говорю я, — но тебя это на самом деле ни с какой стороны не касается. Это наши с Сильвией дела, и, если она дома, лучше бы нам с ней сразу об этом поговорить.

— Чего-то ты не догоняешь, — говорит амбал. — Это Сильвия велела мне потолковать с тобой. Она увидела тебя в глазок.

— Покорнейше прошу прощения, — говорю я, — но я не намерен обсуждать эту тему с вами.

От его наглости комок у меня в горле растаял. Я снова могу нормально разговаривать. К тому же мне легче оттого, что я наконец разобрался в ситуации. Соперника я готов иметь. С ним нетрудно разобраться. Меня озадачивало загадочное охлаждение ко мне, которое я заметил. А это всего-то был соперник! Невооружённым глазом видно, что этот крокодил не может конкурировать со мной ни интеллектом, ни личностными характеристиками. Я вижу и то, что насильничать ему не внове, но уверен, что так далеко дело не зайдёт. Мы оба трезвые, стоим на лестнице.

Он делает шаг вниз, на площадку и смотрит на меня разве что не сочувственно.

— Хоре трепаться. Просто дай слово, что отцепишься от неё. Она не хочет больше с тобой водиться.

Этим «больше» он ненароком признаёт, что знает — между мной и Сильвией было нечто; можно понять, какую ревность это в нём вызывает.

— Я готов поговорить об этом с Сильвией. Тебе я вряд ли что-то стану обещать. С чего вдруг?

— Ты совсем кретин? — спрашивает он.

— Я как раз думал спросить тебя о том же, — делаю я выпад.

Тут обрушивается удар. Я не исключал такой возможности, но не заметил его, а когда человек, как я, не практикует сам насилия и рукоприкладства, он не может рефлекторно действовать правильно, чтоб защититься. Удар пришёлся в лицо, он был такой силы, что голова откинулась назад и впечаталась в раму, то есть я дважды пострадал от одного удара. То ли от боли, то ли от шока, но у меня подламываются ноги, я сползаю на пол и сижу, глядя на него снизу вверх. В таком ракурсе он громила громилой. Таких жутких ботинок, как на нём, я ещё не видел. Только бы он не стал бить ногами. Во рту вкус крови.

— Встал, — командует он.

Как же! Я продолжаю сидеть, молчу. Показываю, что признаю его силу: такую позу принимает перед вожаком стаи поверженный павиан. Он не пинает меня.

— Надеюсь, тебе повезло и зубы у меня целы, — шепелявлю я. Слов не разобрать, значит, верхнюю губу уже разнесло. И голос дрожит.

— Живо поднимайся, а то ещё добавлю.

— Сотрясение мозга, — отвечаю я.

— Парень, ты в порядке. Вставай и проваливай. А вот если я тебя ещё встречу, тогда держись.

— Говнюк, — шепчу я.

— Прости...

Он улыбается; где мне до его животной брутальности.

Поворачивается и скрывается в квартире, бросает меня на лестнице с пухнущей губой и ненавистью и не забывает хорошенько шваркнуть дверью. Глаза застилают слёзы гнева. Паразит!

Я обработал рану антисептиком и нашёл выход своей ярости в уборке, но тут звонок в дверь. Ясно, кто пришёл. Сильвия устроила ему грандиозный разнос, теперь притащился извиняться и оправдываться. По-моему, хотя боль в голове и губе говорят обратное, победителем вышел я. Кто первый прибегает к насилию, тот проигрывает. Этого правила я придерживался всегда, оно и на этот раз сработало.

Но за дверью — Сильвия. Она тщательно одета, улыбка заискивает и извиняется. Соперника не видно. Возможно, она уже дала ему отставку.

— Мне очень жаль, Сигбьёрн, — говорит она.

Её точит раскаяние. Она чудо как хороша: щёки чуть раскраснелись, круглые глаза широко распахнуты.

— Что это значит? — удаётся мне выговорить.

— Болит? Дай посмотрю.

Я осторожно раздвигаю губу и показываю ей рану, не забывая улыбаться.

— Фу, — говорит она.

— Куда ты подевала того психопата, что напустила на меня? — спрашиваю я, спотыкаясь на каждом болезненном «п».

— Ула у меня наверху. Боюсь, он понял меня слишком буквально.

— Ты прекрасно могла мне рассказать, что прикормила парня.

— Прикормила? Надеюсь, нет. Ула мой брат. И ему стыдно, что он распустил руки. Так проблемы не решаются.

— Твой брат?

— Да. Он гостит у меня с раннего утра.

Гора с плеч. Конечно, бывают и более удачные способы знакомства с будущим шурином, но возможность разувериться в моих худших подозрениях, можно сказать, стоит мордобоя. У неё никого нет. А если и есть, то во всяком случае не он.

— Может, зайдёшь? — приглашаю я.

— Нет, нет... Мне надо домой. Сам понимаешь.

— Мы и братца пригласим. Можем продолжить здесь, пару раундов, — я пытаюсь засмеяться, но в горле скребёт, и получается неоптимистично.

— Ой бедняжка...

Она улыбается, но я вижу. Слезинка. Она проливает слёзы из-за меня. Глаза чуть порозовели по краям, а в левом, в уголке застыла слеза, большая и круглая, как он сам.

Только она и считается, а не что было сделано, сказано или говорится. Слезинка, которую она не сумела скрыть, а я не показал, что заметил. Этим всё сказано. Я вижу в этой капле отражение нашей любви. Она не сумела её скрыть.

— Передай ему привет и скажи, что ничего страшного. Болит уже меньше, — говорю я; мне кажется, я выиграю, если выкажу сейчас сдержанность и покровительственность.

— Я передам, — серьёзно отвечает Сильвия. — А ты будь поосторожнее пока.

Она наклоняется и целует меня, не чмокает сухим и скользящим городским «сколько-лет-сколько-зим», а угощает тёплой, мягкой и нежной безешкой, которую она сперва приставляет к моей щеке, а потом прижимает, словно отмаливая грехи. Которые я готов ей простить. Поцелуй чудесный, красивый и долгий. Потом её губы прижимаются к моему уху, она дышит в него и говорит, не шепчет, а еле слышно выдувает:

— Сигбьёрн, сделай милость, угомонись.

Я не отвечаю, только киваю, так истово, что она улавливает движение. Она отстраняется, осторожно, нерезко, прикасается губами к моей щеке у самого уха. Поскольку я небрит, я прекрасно чувствую форму её губ, и в ту же секунду они встают у меня перед глазами: налитая, податливая, влажная, пускающая пузыри плоть. Любовный шрифт Брайля. Чтобы любить Сильвию, глаза нужны непременно.

Заперев за ней дверь, я отправляюсь в душ и стою под кипятком, пока все мысли не исчезают. Мне чудится, будто я купаюсь в её слезинке.

Наконец я её понял. Ей кажется, я слишком гоню, она хочет преподать мне ожидание, показать, что иной раз и предвкушение в сладость, что в ожидании свой вкус, немного старомодный для нашего времени истеричного и безотлагательного удовлетворения своих прихотей, но дорогого стоящий.

Вытираясь свежим белым вафельным полотенцем, я думаю, что следующим должен быть знак, жест, скромное напоминание. Мне приходит на ум, что я знаком с одним из лучших флористов Осло; я пошлю ей тонный вальяжный букет.

Но не раньше вторника или среды. Во всяком случае, вторника.