Декоратор. Книга вещности.

Для успеха заведения одного интерьера мало. Никто не знает этого лучше, чем я. Но возможность произвести первое впечатление даётся нам лишь однажды, и упускать её неразумно. Поэтому на открытии «Y2K» я занимаю место в партере: сижу на углу бара и наблюдаю за всеми входящими.

Конечно, сегодняшние гости—не те, кто в реальности будет обживать бар. Приглашены в основном друзья и знакомые владельцев и инвесторов, что в последнем случае сильно сдвигает возрастную планку вверх. Кроме того, полно профессиональных тусовщиков всех мастей, начиная от хозяев баров, пришедших оценить конкурента, до журналистов светских новостей. Многочисленный и громогласный десант из глянцевой еженедельной афиши «День&Ночь». С редактором мы знакомы, он подходит с поздравлениями. Для остальных я аноним. Как и для вездесущих свадебных генералов: модного писателя, двух третей женского трио, подписавшего контракт с заморской студией (обе охают и ахают, замечаю я), олимпийского серебряного призёра в чём-то заковыристом и ведущего вечерних новостей. Все при полном параде. О, вот и Аня, редактор журнала об интерьере «Тенденции». Она передвигается под ручку с итальянским фотографом, имя которого я забыл, и, похоже, чуть навеселе. От алкоголя цвет её лица имеет обыкновение сдвигаться на несколько тонов по цветовой шкале в сторону красного. Она направляется прямиком ко мне и чмокает меня в щёку. В этом кругу так принято. Остаётся только учиться с этим жить.

— Вот ты где, греешься в лучах, — подкалывает она меня.

— Я должен видеть, как публика реагирует, — шепчу я ей в ухо.

— Охи-ахи, сам видишь.

Она отцепляется от кавалера и спрашивает его:

— Сходишь за шампанским, ладно? Сигбьёрн, ты будешь?

— Pourquoi pas? — соглашаюсь я, хотя уже выпил один бокал.

— Pourquoi pas? — откликается, бравируя безупречным прононсом, Аня, автор бесконечного, видимо, сериала «Романтический дом в Провансе» (доступного также в виде относительно неплохо распродающейся книги). В ушах этой коротко стриженной крашеной блондинки болтается нечто цвета ляпис-лазури, в тон которой, может, и найдётся нечто в Провансе, но никак не в глубине её глаз, как то было задумано.

— Как тебе? — спрашиваю я тихо.

— Очень. Очень и очень. Но ведь я никогда не скрывала, что ты чертовски талантлив, а, Сигбьёрн?

— И ты будешь писать?

— А то. Хочешь скажу заголовок? «Место, где начинается новое тысячелетие». Стильно, правда?

— Да уж. А ты была в шампанском кабинете?

— Спрашиваешь! Я попросила забронировать мне постоянное место с именной табличкой. Карло уже отснялся. Лучше успеть, пока всё цело, — хохочет она.

Карло. Как же я забыл. У него вид жиголо, которого Аня в отпуске в ненастный день подцепила на пляже. Редкая удача, что он умеет фотографировать. Если умеет. «Место, где начинается новое тысячелетие». Он протягивает нам по фужеру шампанского и шепчет что-то на ухо Ане.

— Потрясно! — откликается она. — Сигбьёрн, слышал?

Каким образом, интересно.

— Это «Конт-де-Шампань»! Нетухло, однако, — бесплатно наливают «Конт-де-Шампань».

— Спасибо спонсору, — говорю я, но вряд ли они меня понимают. Карло предпочитает говорить на подобии английского. Я работал с ним однажды, едва не поседел.

— Как квартира? — спрашивает Аня.

Я смакую шампанское. По-моему, оно всё на один вкус. Не то чтобы невкусное, но неотличимо одинаковое. Перекатывая во рту щекотящийся пузырь, я придумываю ответ:

— Хорошо. Почти готова.

— И когда мы можем прийти?

— На обед? — поддразниваю я.

— Да нет, снимать.

— С Карло?

— Не знаю. Может, и не с ним. Она у тебя... аскетичная? — спрашивает она с вожделением почти плотоядным. Интересный культурологический феномен: автору «Романтического дома в Провансе» жилище рациональное, проще говоря, минималистское, представляется столь пикантным, что она готова смотреть на меня чуть ли не заискивающе.

Я не спускаю глаз с потока прибывающих гостей, особенно я слежу за их взглядом, проверяю, то ли его притягивает и туда ли он смещается, как я запланировал. Зона бара, по замыслу, — стихия карнавала, здесь взгляд дурманится игрой света, скрещением углов и чувственностью материалов. Трудность заключается в вечности этой конструкции, она создана соблазнять вас и во второй раз, и в третий, и в десятый. Пока вы не влюбитесь в неё по уши — так, что не сможете жить в разлуке.

— Аскетичная? — переспрашиваю я задумчиво и чуть мечтательно. — Ну... это квартира для жизни, а не синтоистское святилище. В ней есть туалет, ванная, спальня и кухня. Даже камин.

— Вот так чудо! Я тоже мечтаю о камине, — признаётся автор относительно неплохо распродающейся книги «Романтический дом в Провансе».

— Между нами, свой я тоже собираюсь переделать, но придётся подождать до лета, когда он не будет нужен.

— Мы можем не фотографировать камин, если не хочешь, — предлагает Аня.

В этот момент я чувствую взгляд, который ни на чём не фокусируется и никуда не перемещается. А утыкается в меня.

Это она. Поклонница Уитни Хьюстон. Соседка. Сильвия. Кого она может знать здесь?

Хотя Осло такой муравейник, где все всех знают. На худой конец все непременно знакомы с тем, кто знает всех. Я напрягаюсь как пружина: сейчас её потянет здороваться! — и не сразу замечаю, что одета она менее вульгарно, чем когда я видел её в последний раз. Очевидно, она приехала не из министерства, или где там признаётся практикуемый ею дресс-код.

Она улыбается. Тёмно-серое пальто распахнуто, под ним синее-пресинее переливчатое платье. По обыкновению излишне глубокий тон помады, но вопиюще безвкусно лишь одно — фигура, вернее, что она и не думает как-то её скрадывать. Так и хочется спросить: «Мэрилин Монро приняла смертельную дозу снотворного, Джейн Мейнсфилд свела счёты с жизнью в аварии, Мае Уэст раз за разом перекраивает лицо — её уже не узнать, а ты что, особенная?» Кстати, она, похоже, одна.

— Как насчёт первой среды после Нового года? — спрашивает Аня.

— Что? А... среда после Нового года? Прекрасный вариант. Ты записываешь в план? Тебя не затруднит позвонить и подтвердить договорённость?

— Да нет, — отчего-то гнусавит Аня. Карло пытается увлечь её за собой. Поклонница Уитни Хьюстон пробирается мимо меня вглубь заведения. Отчего же она не подошла поздороваться?

— А можно один личный вопрос? — внезапно спрашивает Аня.

— Насколько личный? — откликаюсь я, прикидывая, сколько можно зависать на «аскетичных» интерьерах и моём садомазо. Аня однажды проговорилась, что, встретив меня с Катрине и поняв, что я не гомик, «отказывалась в это верить». Интересно, зачем выбирать мудрёные специальности, если ты так повёрнут на сексуальности?

— Беспардонно личный. А ёлка у тебя будет?

Меня разбирает хохот.

— Будет. Причём пихта.

— А чем ты её украшаешь?

— Что значит «украшаю»? — опять смеюсь я. — Ты собралась обнародовать мой ответ?

— Нет. Но просто. На ёлку принято что-нибудь вешать. Что-нибудь блестящее. Или детские поделки.

Она дурачится. Я ей подыгрываю.

— Я присмотрел чёрные треугольники и украшу ёлку ими.

Теперь её очередь смеяться.

— А фонарики?

— Скрытая подсветка. Оттеняющая форму и функцию рождественской ёлки, — откровенничаю я.

— Какую такую функцию?

— Очевидную. Функция ёлки — рассказывать людям, что сейчас Рождество и на работу ходить не надо. Кроме того, она служит своего рода биологическим календарём. Если все крайние иголочки осыпались, значит, оттягивать наступление нового года больше не удастся. Тогда уже шутки в сторону.

Я наталкиваюсь на неё, только когда публика редеет настолько, что я начинаю задаваться вопросом, чего я так засиделся тут. Очевидно, только потому, что Катрине дома нет. Тут-то Сильвия и подтягивается — для определения способа её передвижения «тягуче» подходит хоть как-то — и берёт меня под локоток. Бесплатного шампанского больше не раздают, сверх него я позволил себе бутылочку минералки. У Сильвии в руке стакан красного вина; хотя тон её помады эффективно маскирует объём выпитого, тёмный налёт на зубах выдаёт правду.

— Соседушка, дорогой, — говорит она, — что ты здесь делаешь?

— Не надейся, всё прозаично, — отзываюсь я. — Но чур ты первая.

Я решил быть вежливым и компанейским. И не тревожиться, что кто-нибудь заметит меня за разговором с этой женщиной весьма одиозной наружности. Уже поздно, и все кругом беседуют с кем ни попадя. В более формальной обстановке я б, конечно, двести раз подумал. Но правда такова, что нечто в её взгляде привораживает меня. Что-то в глазах. Но что, я пока не улавливаю.

— О, — говорит она, и румянец густеет на пару тонов, — просто я хороводилась с Туре Мельхеймом. Ладно, мы с ним близко дружили. Бывают же в жизни ошибки, верно? Ты знаешь Туре?

Известие удивляет меня, но не до ступора. У Туре, насколько я посвящён, завидный послужной список.

— Знаю. А о какой «ошибке» речь?

— Да ты чего! Он же подсевши. Это первое, что бросается в глаза. Ну, второе, как в моём случае. Про первое не спрашивай, не скажу. А ты?

— Что я?

— Ты здесь чего делаешь? Кто тебя привёл?

— Туре Мельхейм.

У неё глаза на лоб. В буквальном смысле.

— Я построил им это всё.

— Ты???

Она озирается по сторонам, долго-долго. А потом происходит нечто неожиданное, прежде мне не доводилось сталкиваться с подобной реакцией. Она начинает дико хохотать. В этом хохоте клекочет первозданность и безудержность, интригующий звук, жаль, от него мурашки по спине.

— Знаешь, — удаётся ей наконец вымолвить, — знаешь, за кого я тебя приняла, когда встретила на лестнице? Наверняка он книжный дизайнер, сказала я себе, наверняка. Он весь как большой сериф. Прикинь?

— И что?

— Не так уж сильно я ошиблась!

— Не сильно, вроде как перепутала человека с шимпанзе.

— Чего?

— Видишь ли, у шимпанзе нет объёмного зрения. Эту привилегию получили люди, когда слезли с дерева и научились ходить прямо, возможно, это единственная неповторимая особенность человека. Так что книжным графиком шимпанзе быть может, а вот дизайнером интерьера — уж извините.

— Во как, — тянет она. — А так я тружусь в Министерстве по охране окружающей среды, это жена тебе наверняка рассказала. Только не спрашивай, чего я там делаю. Во всяком случае, объёмное зрение мне ни к чему. В бумажках ковыряюсь.

— Катрине мне не жена, мы не расписаны, — говорю я незнамо зачем. — Ну и как тебе нравится?

— Бар, ты имеешь в виду? Такой... симпатичный вроде. Пришлось повозиться?

— Да уж. Мы сломали тут всё до основания. Сегодня это не очень заметно, но здесь супер вентиляция, лучше уже не бывает.

— Мне это без толку, я ж курю. Тебя не напрягает? — спрашивает она и закуривает, не дожидаясь ответа, решительно выдыхает дым мне в лицо, спохватывается и начинает судорожно разгонять облако рукой, будто его можно аннигилировать. Коричневый лак не сочетается с помадой и наложен кое-как. Впрочем, при таких обкусанных ногтях это неважно. Видно, у неё нервы шалят.

— Мне так стыдно за тот бедлам, — говорит Сильвия.

— Забудь.

— А так — у меня не очень орёт музыка? Я страсть люблю музыку.

— Мы слышим музыку, но не громко. Да нет, совсем не громко.

— Предыдущие соседи жаловались всё время. У них детки маленькие.

— У нас нет. Да всё в порядке.

— Главное, не забывайте жаловаться. Если текст можно разобрать — значит, слишком громко.

Тут уж я хохочу, перебирая по части громкости и заливистости. «I will always love you!» И кошу глазом в её сторону. И понимаю наконец. У неё совершенно непуганные глаза, как у маленького ребёнка. Они круглые и чуть навыкате, дымчато-зелёного цвета. Эти глаза не лгут. Они глядят без смущения и видят меня насквозь; от такого открытия меня бросает в дрожь, хотя я чувствую, что у неё нет в мыслях зла. Одно любопытство. Что за странная женщина.

— Приятно было повидаться, — резко выворачивает Сильвия.

— Ты уже уходишь?

Я еле успеваю закрыть рот, чтоб не брякнуть «Я тоже собирался...»

— Нет, но я тут с компанией, они меня наверняка потеряли.

— То есть интерьер тебя не особенно впечатлил?

— Разве я не сказала, что мне понравилось? Я в этом не секу. Все эти модные навороченные места кажутся мне такими... одинаковыми.

— Одинаковыми?

— Ну да, сталь плюс дерево и побольше галогенок.

— Я буду рад показать тебе различия, — предлагаю я с улыбкой.

— Спасибочки. Только можно в другой раз, лады?

И она поворачивается ко мне спиной. Судя по состоянию платья, ей срочно нужен шампунь от перхоти.

Идя к остановке такси, где по случаю новогодних вечеринок вьётся хвостом очередь из сотни крепко поддавших граждан в исключающей возможность ходьбы обуви, я стягиваю у горла лацканы зимнего пальто. Настоящая зима. Простившись с Сильвией, я просидел в баре ещё с полчаса, прислушиваясь к доносившимся время от времени раскатам её смеха. Я ни разу не оглянулся посмотреть, что у неё за компания. По правде говоря, я взревновал, и это так смешно, так банально и настолько не по делу, что я пытаюсь призвать себя к порядку, отбивая нарочито широкий шаг. От затеи с такси я отказываюсь и прибываю домой пешком, через двадцать минут хода.