Джастин Кейс

18

На следующий день в школе к Джастину подошла девочка. Красивая, с темными волосами, презрительными губками и идеальными миндалевидными глазами. Его боковое зрение само собой стало высматривать, не прячутся ли за углом ее ехидные подружки.

К груди она, как щит, прижимала толстый журнал.

— Ты ведь Джастин. — Она говорила без интонации, глядя куда угодно, только не на него.

— Да.

— Отличные фотки, Джастин.

«Какие еще фотки?»

На этот раз она обратилась к стене напротив:

— Так что, идешь к Анджеле на вечеринку?

Джастин моргнул.

— Ну? — повторила она нетерпеливо. — Идешь?

Он уставился на девочку. У нее были совершенно невыносимо соблазнительные надменные глаза.

— Я даже не знаю, как тебя зовут.

— Миранда, — резко выдохнула она.

«Как ей подходит это имя — такое миражное, мирное, дурманное и надменное».

— Так что? — Она разглядывала потолок, раздраженно щелкая ногтями.

Ему мучительно хотелось ответить «да», пойти на вечеринку, угощать ее пуншем в пластиковом стаканчике, проводить потом домой, вдыхая прохладный вечерний воздух, предложить ей пальто и приобнять за плечи, чтобы согреть. Ему мучительно хотелось танцевать с ней, поцеловать ее на прощание у порога, прижать свои девственные губы к ее шелковистому розовому рту. Ему хотелось увидеть ее снова, позвать на свидание, на чашку кофе, в кино. Он хотел сидеть с ней рядом в темноте, вдыхать ее цветочный женский аромат, ощущать на лице прикосновение ее блестящих волос. Хотел уткнуться ей в шею, сказать, что любит ее, и затем запустить руку под ее лифчик с пуш-апом, погладить ее нежную грудь, зажать сморщенный сосок меж пальцев. У него перехватило дыхание, и он быстро сунул руку в карман, чтобы спрятать эрекцию.

Боб зарычал.

— Нет.

Слово вырвалось откуда-то из его солнечного сплетения, где окопалась его паранойя. Он не доверял этой девчонке. Это ловушка. Она словно ходячая взрывчатка. Противопехотная мина «Венера».

— Но спасибо, что пригласила, — добавил он, уставившись на плакат у нее за спиной, на котором был изображен прием Геймлиха[7].

Миранда побрела прочь, дрожа от злобы и унижения.

Джастин пошел домой и переоделся в спортивный костюм. Моросило. Тротуары блестели от маслянистой влаги и отражали убогую окраинную улочку. Он подозвал Боба. Тот поднял голову ровно настолько, чтобы увидеть серую взвесь дождя, и снова опустил.

— Гупый майсик, — с улыбкой пролепетал младший брат.

Джастин нетерпеливо глянул на Чарли:

— Да? А ты бы что сделал, умник?

Обескураженный мальчик задумался.

«Я не знаю точно всех обстоятельств, — сказал он, — но, как правило, стараюсь, чтобы все было как можно яснее и проще. Если я четко даю понять, чего хочу, остальным легче исполнить мои желания. Звучит банально, но обычно срабатывает».

— Утка, — сказал он отчетливо и указал на деревянную утку.

Джастин машинально встал и принес ему утку.

— Видишь? — сказал Чарли.

Как будто годовалый ребенок разберется с его проблемами, подумал Джастин. Он потрепал мальчика по голове и вышел из дома один, оставив за собой склизкий след жалости к себе.

Чарли посмотрел на утку и вздохнул.

Джастин закрыл за собой входную дверь и побежал, нарочно наступая в каждую лужу. Ему хотелось прочувствовать, каково это — разнести вдрызг все дома один за другим, пока в округе не останется ничего целого, только абстракции из блестящих осколков кирпичей и штукатурки. Кроссовки и носки пропитались грязной дождевой водой, но ему было все равно. Бегите сами, сказал он своим ногам, бедрам, ягодицам, лодыжкам, локтям, торсу, плечам и коленям. Ваше дело механика, а мне надо кое-что обдумать.

Его тело подчинилось, всегда готовое услужить.

Где-то на заднем плане раздавался мерный стук его шагов, ровных и машинальных. А на переднем его мысли свободно парили, как шлейф, за телом, летевшим по мрачным окраинам Лутона.

Он ненадолго прикрыл глаза и дал влажному ветерку охладить разгоряченный мозг. Он попытался его освободить, отключиться от всех унижений дня и слить их в землю, как воду из ванной. Затем медленно, постепенно он стал вдыхать мысли и снова заполнять ими голову. Он глубоко вдыхал носом, и в пустые полости его мозга вливались пары людей, идей, желаний.

Он вдохнул Агнес, кислотно-лимонную и сверкающую. Он — ее телепроект по созданию нового имиджа, вроде тех, где специальная команда профессионалов преобразует вашу кухню, ванную, сад, гардероб, личную жизнь. В отчаянии, в надежде он поручил ей обновить свои душу и тело, и она как могла старалась услужить. Не ее вина, что эксперимент провалился.

Он не сомневался, что Агнес не презирает его, что он действительно ей нравится, хотя бы отчасти. Но почему? Вот чего он не мог понять. Может, он для нее просто идеальный объект для благотворительности, податливый, отчаявшийся и даже сколько-то забавный. Он совершенно точно ей не интересен, не в таком смысле. Или интересен? Неужели это совсем одностороннее влечение? Что, его ломит от похоти, а она тем временем думает о шнурках?

Сколько всего он не знает.

Он подумал о вечно неунывающем Питере, дрейфующем в каких-то мирных экваториальных течениях. Что такого в Питере? По какому такому праву он — неуклюжий и нескладный — остается неуязвимым? А еще он подумал о судьбе, ее безмолвном присутствии. Она заманивает его к краю пропасти, увлекает на тропу опасности, соблазняя уютным чувством защищенности, зазывает играть в нечестную игру, которую он стопроцентно проиграет.

Ему надоело поворачивать налево, когда он собирался направо, говорить «нет» вместо «да».

И все-таки. Стоит ему оступиться…

Его будущая жизнь представлялась ему неким адским забегом с препятствиями по минному полю. Мины хорошо спрятаны, зарыты глубоко в землю. Ему всего-то-навсего надо предугадывать их расположение и стараться не подорваться до второго пришествия.

Он сошел с тротуара и побежал по обочине. На неровной поверхности он стал спотыкаться.

Думай о чем-нибудь другом, сказал он себе. О чем-нибудь приятном. Он вспомнил оригинальный подкат Миранды. Он вдохнул мысль о встрече с ней, золотую, благоухающую пряной и душной двусмысленностью. Он сосредоточился, впустил ее, чтобы она вытолкнула из его головы судьбу и заменила ее мрачные миазмы дурманом своей божественной привлекательности. Он мысленно исследовал ее тело, проводил рукой по чувственному изгибу ее презрения, закрывал глаза и зарывался лицом в упрямую шелковистую глубину ее безразличия. Он позволил сердцу гнать ее свечение по венам, как морфий, как адреналин, от которого тело разогревается, заряжается и скользит, все ускоряясь.

Вспоминая их встречу, он не испытывал нежности. Он не воображал, как они идут рука об руку и перекидываются шутками и ласковыми словечками. Вместо этого он сразу перескочил к вечеринке, на которой они жарко танцуют под какого-нибудь модного диджея. Он берет ее за руку и ведет через беснующуюся толпу в укромное местечко, в спальню, где они ласкают друг друга, распаляясь до удушья, до отчаяния, и доводят дело до конца, но не в худшем смысле, а ровно настолько, чтобы он перестал чувствовать себя громадной ходячей вывеской с пульсирующей розовым неоном надписью «ДЕВСТВЕННИК».

Он несся, едва дыша от изнеможения, и чувствовал, как последние обрывки позолоченного облака рассеиваются, и он остается один, растерянный мальчик, придавленный тяжестью мрачной действительности на фоне унылого пейзажа. Все равно его не Миранда интересует. Казалось, его тело готово реагировать на любую девушку спазмом благодарного вожделения. Он отдан на милость всего женского пола. Он слишком податлив, а потому беззащитен перед самой страшной угрозой. Он вступит в трясину, как слепец, сгинет в омуте неизвестности, беспомощно махая руками. Он утонет.

Наконец он остановился, упер руки в колени, тяжело дыша, посмотрел на часы, и дождался, когда мозг затечет обратно в тело. Под левым коленом скапливалась боль, грудь вздымалась, лицо горело, на мокрых ногах вздулись мозоли.

Лутон остался позади, он добежал до окраин Тоддингтона. Двенадцать миль. Дождь лил как из ведра. Весь мир кругом медленно обращался в грязь. Усталый и вымокший до нитки, он захромал домой.