Джастин Кейс

26

Кто знает, чего ожидать от взрыва такой мощности? Мозг с трудом переваривает информацию, с которой никогда прежде не сталкивался, поспешно ищет объяснение пронзительной боли в плече, неудобному положению ноги, сложившейся и врезавшейся в солнечное сплетение, ноги, которая, оказывается, принадлежит кому-то другому.

Поначалу кажется, что вокруг стоит полная тишина, только не прекращается перезвон невесть откуда взявшихся церковных колоколов.

Потом, когда вам удается сфокусировать взгляд и приподнять голову на негнущейся шее так, чтобы оглядеться, становится ясно, что это вовсе не тишина, а полная потеря слуха из-за взрыва. Кругом все — сплошной звук, но его не слышно, только видно: рты раскрыты в крике, огромные осколки стекла вылетают из погнутых оконных рам. Очень медленно и беззвучно все падает вниз.

Внезапно вы вспоминаете про какую-то девушку, вы не помните ее имя, но знаете, как она выглядит, и знаете, что ее нет рядом, по крайней мере, она не попадает в ограниченное поле вашего зрения. Вы медленно и мучительно поднимаетесь на колени и осматриваетесь неспешно, ведь, в конце концов, вы ждали беды всю дорогу. Вы видите, что все это безумие устроил, судя по всему, громадный самолет, покореженный, дымящийся, почти под идеально прямым углом врезавшийся в пол примерно там, где вы стояли пять минут назад. Самолет практически цел. Он неестественно балансирует на носу, как чудовищный серый толстокожий зверь в дьявольском цирковом представлении. Вы не в силах оторвать взгляд от покачивающегося фюзеляжа или, скорее, той его части, которую не закрывают остатки обрушившейся крыши терминала.

Все даже хуже, чем вы ожидали. Но надо признать, вы самую малость собой довольны.

Я же говорил.

Это я тебе говорила.

Люди начинают шевелиться, и тут вы замечаете, что по поверхности самолета тихо скользят красивые языки пламени, приятно оранжевые, нежные и изящные.

У вас на плече, на том, что болит, лежит чья-то рука, и рядом стоит девушка, чье имя вы не помните. Вернее, покачивается, а не стоит. Лицо у нее в крови, но не похоже, чтобы ей было больно. В одной руке у нее фотоаппарат, и она пытается что-то вам сказать, но вы просто смотрите на нее и улыбаетесь, потому что очень рады ее видеть. Вы смотрите, как шевелятся ее губы, но не слышите обращенных к вам слов.

Она берет вас за руку, поднимает на ноги, и вы оба идете нетвердой походкой, спотыкаясь об обломки, тела и части тел на вашем пути, пошатываясь из-за ушибов и других, еще не известных вам повреждений в собственных телах. Вы прибавляете шагу, почти бежите, на ходу учитесь уклоняться от того, что, как помнится, опасно или отвратительно, и еще вы вспоминаете, как двигаться быстро, хотя и не думали, что такое можно забыть, пусть даже на несколько минут. По дороге вы много всего начинаете вспоминать, например, что огонь — опасный. Вы бежите к дыре, пробитой в стене взрывом, как можно осторожнее прокладывая путь между неподвижными ранеными и трупами, уворачиваясь от капель расплавленного металла, смертельно нависающих сосулек стекла и луж крови.

Вы видите много такого, что в другой, более реальной обстановке могло бы вас испугать, но сейчас кажется занятным. У одного человека ноги совсем неправильные, как будто надеты не той стороной, а на полу сама по себе валяется рука с каким-то даже беззаботным видом. Чуть поодаль лежит тело без рук, и в этот момент вы рады, что не слышите звуков, которые издает голова на этом теле.

Потом вы останавливаетесь, смотрите вниз и видите самое странное за весь день. На полу валяется раскрытый толстый журнал, помятый, закапанный кровью. В журнале фотография мальчика, одетого в смутно знакомые вещи. Это обращенное к вам лицо почему-то напоминает кого-то или что-то, но вы никак не вспомните, кого или что.

Мальчик на фотографии худой и стоит к вам вполоборота. У него длинные волосы и бледная кожа. Руки засунуты в передние карманы джинсов. Лицо немного смазано. Вверху страницы крупный заголовок, часть которого залита кровью. Но начало еще можно прочесть: «Обреченная юность».

Остановиться и подумать о загадочной фотографии нельзя, потому что вас тут же тащат дальше, наружу, и там вы вдыхаете воздух, который не так режет легкие, как едкий спертый воздух внутри аэропорта.

Вы рады оказаться снаружи, подальше от разинутых в беззвучном крике ртов и обрушивающихся развалин. Девушка постоянно фотографирует, но все равно настойчиво тащит вас за руку. Это раздражает, потому что вам больно, но хватка у нее на удивление крепкая, учитывая, какой маленькой и хрупкой она кажется с виду; вдобавок она босиком, и по кровавым следам вы догадываетесь, что ступни у нее кровоточат.

Вы хотите остановиться и осмотреться. Будь и у вас фотоаппарат, вы бы сняли потрясающий кадр: относительно целый самолет стоит на носу посреди вашего нового дома. Но вы послушно следуете за стиснувшей вас рукой, потому что бороться только больнее, а вам сейчас точно не нужно больше боли. Вы чуть ли не кричите от изнеможения к тому моменту, когда она позволяет вам остановиться и оглянуться, указывая пальцем на охваченный пламенем корпус самолета, и тогда, снова повинуясь силе тянущей вас руки, вы пускаетесь бегом, и, когда ноги ударяют по асфальту в привычном ритме бега, в вашей голове сами собой всплывают слова, будто из милой детской песенки с заезженной пластинки: обреченная юность обреченная юность обреченная юность.