Джастин Кейс

40

Джастин снова стал ходить в школу.

О том, где он пропадал, ходили разные слухи, и, хотя они были весьма туманны — или именно поэтому, — он стал всем интересен. Пара одноклассников клялись, что видели его на фотографиях лутонской авиакатастрофы, но качество газетных снимков было таким низким, что наверняка ничего нельзя было сказать. Некоторые учителя поглядывали на него с опаской, и он гадал, какое оправдание его прогулам выдумали родители. Если душевное расстройство, то это хотя бы недалеко от правды.

На уроках он перестал притворяться, что слушает. Он приходил вместе со всеми, изображал на лице что-то отдаленно напоминающее внимание и, пока учителя нудели про Англо-бурскую войну или силу гравитации, думал об Агнес.

Иногда его задирали:

— Эй, конь в пальто.

— Психейс.

Но большинству его ровесников было не до него.

Пока он был в школе, Питер и Боб повсюду ходили за ним, и он радовался их компании. Питера никогда не задирали, у него было что-то вроде дипломатической неприкосновенности, основанной на его уме и добром нраве, и Джастин надеялся, что ему тоже немного перепадет.

Питер первый заметил, что нападали на Джастина в основном одни мальчишки. А девочки, как ни странно, присмирели.

И даже больше: они на него пялились.

Пялились на темные синяки у него под глазами. На его одежду и на ту небрежную манеру, с которой он ее носил, на его затравленное выражение лица. Их манил его трагический ореол, его посттравматическая сексуальность.

У него появились фанатки. Девочки вертелись вокруг него с того момента, как он утром входил в школу, и до тех пор, пока он не уходил домой.

Джастин то и дело замечал их где-нибудь поблизости. Он относился к ним с подозрением и ждал подвоха. Но они всего лишь скользили по нему взглядами, а потом, на секунду засмотревшись, резко опускали глаза. Их притягивало и пугало то, насколько он не похож ни на кого из их знакомых.

Для него они прихорашивались, покачивали бедрами, целили в него своими новоприобретенными бюстами. Они таращились на него пустыми тусклыми глазами.

Их внимание пугало Джастина не меньше, чем привлекало.

— Привет, — сказала ему длинноногая, уставшая от жизни пятнадцатилетка.

Совершенно не зная, что ответить, он ее проигнорировал.

Они читали в его молчании тайну, воображали, какой он истерзанный жизнью и страстный.

Их интерес возбуждал его. У него так часто и произвольно случалась эрекция, что вожделение теперь превратилось в мучительную обузу. Он мечтал отдаться этим девушкам, таким властным и уверенным в своем безразличии. Мечтал отдаться в их холодные жестокие руки. Но все, что он знал о сексе, подсказывало, что в таком случае его ждут еще большие унижения. Очередная ловушка. Ему ничего не стоило оказаться в силках своей похоти. Он уже на три четверти там.

По дороге из одного класса в другой он увидел Миранду и Алекса. Они вышагивали по коридору рука об руку с таким чувством собственного величия, словно они премьер-министр и лорд-канцлер.

Это наши владения, говорило их сексуально удовлетворенное покачивание бедрами.

Когда они проходили мимо него, Миранда остановилась. Она медленно повернулась к нему, как к нижайшему подданному в грязной халупе в самые темные из темных веков, и мгновенной вспышкой своих идеальных миндалевидных глаз, едва заметным подрагиванием королевских ноздрей уничтожила его, направила свои бластеры на место, где он стоял, и — тыдыщ! — опустошила его.

Облачком пара он проплыл в библиотеку, нашел самый темный пустой угол и осел: несколько случайных молекул да израненная душа. Он занимал мало места.

Кругом сновали люди с обычной плотностью тел. Они ходили туда-сюда, мимо и сквозь него, обнимались по углам, обменивались сигаретами или косяками, посылали неприличные эсэмэски. Один даже заглянул в какую-то книгу.

Он заметил, что за ним уже давно наблюдает какая-то девочка.

Очередная фанатка, подумал он с горечью, и просочился сквозь стену книг, не успев увидеть, как она попыталась самую капельку ему улыбнуться. Это была хорошая улыбка без подтекста.

Он скукожился в маленький комок у стопки ежедневных газет, закрыл дематериализованные глаза и попытался утешиться своим относительно выгодным положением в миропорядке. Из заголовков он знал, что в странах со скудными ресурсами люди умирают от голода. Что землетрясения и ураганы убивают тысячи людей, что диктаторы и фанатики обращают свои народы в рабство, убивают детей, пытают врачей.

Питер прав. В сравнении с ними он самый везучий человек на свете. Пусть нелюбимый и не располагающий к любви, но зато сытый, устроенный, вполне здоровый. Не слепой, не хромой, не лишенный благ цивилизации. Если не считать, что он, словно плохой циркач, из последних сил сохраняет равновесие на надувном шаре; что земля бешено вертится и постоянно уходит у него из-под ног.

Он взял себя в руки и вышел из библиотеки.

Вот бы убежать подальше, туда, где районы переходят в окраины, а окраины превращаются в огороды; где тротуары становятся травой, трава становится изгородями, и земля делается мягкой и упругой от палой листвы. Ему нужно было подтверждение плотности его костей и эластичности его мышц. Ему нужен был ровный бодрый темп для поднятия духа, ритмичная дробь шагов в голове.

Он бежал один, все быстрее и быстрее, все дальше; он гнал свое либидо на тот свет и обратно. Он бежал, чтобы выжать похоть изо всех частей своего тела, выкачать панику и страсть из своих мозгов. Он бежал, чтобы перестать думать о шелковистых бедрах и волосах, кровавых обрубках, ледяных губах, о криках, стонах и голосах. Он бежал до изнеможения, чтобы наконец избавиться от бессонницы. Он бежал, чтобы обмануть безжалостный, ужасающе естественный сценарий его судьбы.

Бег ему, конечно, не помог, но, по крайней мере, он слишком устал, чтобы всю ночь не спать и дрочить.