Джастин Кейс

53

На белых накрахмаленных простынях, в жару, под тканым хлопковым больничным одеялом, по капельнице на каждую руку, Джастин неподвижно лежал в темной карантинной палате, и у него не было ни сил, ни желания шевелиться.

Посещать его дозволялось только родителям. В специальной одежде и масках они по очереди молча сидели у его постели, читая газету или книгу, и иногда поднимали глаза, когда он дергался. Они встречали молчаливых медсестер и помощников, которые заходили каждые четверть часа проверить его давление и температуру, шепотом переговаривались с врачами, выслушивая объяснения и осторожные прогнозы с полными благодарности и надежды лицами.

Джастин блаженствовал, как зародыш, в околоплодных водах лекарств, приглушенного света и полной потери ориентации в пространстве. Моча выводилась из пузыря через катетер. Вставать не хотелось. Он не испытывал ни боли, ни голода, ни жажды, ни каких-либо физических желаний.

Он не знал, какой сегодня день, чем он болен, какая погода на улице, как зовут медсестер, где он находится, станет ему лучше или нет. Он и не хотел знать. В темноте и тишине он готов был уютно дрейфовать в лимбе во веки веков, аминь.

Ему только не нравилось, когда его просили что-то делать. Сожми мой палец, велел голос. Пошевели пальцами ног. Ты знаешь, как тебя зовут? Дэвид, это мама. Ты меня слышишь, милый? Вот так, умница, мы только перевернем тебя, чтобы… Он открыл глаза? Дэвид, ты можешь открыть глаза? Тут написано, его зовут Джастин. Какое имя он предпочитает? Джастин? Ты меня слышишь, Джастин? Можешь пошевелить рукой, Джастин? Или пальцем? Можешь моргнуть, пожалуйста, Дэвид, когда слышишь мой голос? Попробуй еще раз.

Пожалуйста, хватит заставлять меня что-то делать. Если бы вы перестали, я был бы наконец счастлив. Я не хочу выздоравливать. И не хочу, чтобы мне стало хуже. Я хочу, чтобы все было так же, чтобы я мягко дрейфовал на искусственном обеспечении, в темноте, в приятной спокойной тихой темноте.

Ничего страшного. Он все еще тут.

Еще как тут, думал Джастин. Я тут и тут и хочу остаться. Так что отвяжитесь и дайте мне быть тут. Дайте остаться тут на месяцы. Навсегда. Дайте мне отдыхать тут вечно.

А иногда, выплывая из себя и заплывая обратно, он думал, интересно, выживу ли я. И так ли обязательно выживать. Нельзя ли просто умереть и вечно пребывать в этом блаженстве.

И вот тут, на этой мысли, он услышал голос.

Не обращай на них внимания, Джастин Кейс. Чувствуешь, как приятно плыть по течению? Отпусти свое тело. Отпусти, Джастин Кейс, отпусти его.

Джастин обмер от радости при звуке этого тихого голоса. Он был властный, но мягкий, глубокий и вкрадчивый. Этот голос усыплял, заставлял снова почувствовать себя ребенком под защитой материнских объятий. Он нежно приподнял Джастина и опустил в теплое бирюзовое море, спокойное и ласковое, где от него ничего не требовалось, только лежать на воде.

Спи, Джастин Кейс, я буду думать за тебя.

Другие голоса, те, что он ненавидел, приставали со всякими просьбами. Сделай то, сожми это, можешь сесть / открыть глаза / пошевелить пальцами ног?

Не обращай на них внимания, теперь ты мой. Иди в мои объятия. Не противься счастью. Видишь, как нежно я тебя убаюкиваю? Ну, ну, Джастин Кейс. Перестань держаться.

Теперь все вокруг него засуетились как будто больше обычного. Он услышал торопливые шаги медсестер, кто-то позвал его родителей. Склонившийся над ним человек просил его отреагировать, запугивал, выкрикивал его имя. Изо всех оставшихся сил он завертел головой и всех их стряхнул.

Ему хотелось крикнуть: «Уходите. Оставьте меня!» Он не мог говорить, но попытался и издал булькающий звук. Он хотел прикрыть лицо рукой, но обнаружил, что забыл, как управлять своими конечностями. На мгновение наступила тишина. Затем мягкие ладони медсестер, укол в одной руке, а потом долгое время ничего, кроме глубокой-глубокой темноты и блаженной тишины, которой он так жаждал.

Когда чувства вернулись к нему в следующий раз, никакого голоса уже не было, и прекрасное умиротворяющее сияние исчезло. У него болело все тело, а сердце колотилось слишком быстро. Он беззвучно заплакал, и соленые слезы, не прекращаясь, закапали из уголков его глаз.

Не плачь, милый, я здесь.