Дитя урагана

28

Ванкувер, окруженный лесами, взволновал меня новизной впечатлений: он словно сошел со страниц Джека Лондона. Главную улицу, казалось, заполонили герои его романов — трапперы[39], золотоискатели с Аляски и лесорубы. Огни магазинов и ресторанов сверкали в утренней мгле. По реке шли плоты, сплавщики занимались своим опасным трудом, с севера дул холодный ветер, насыщенный запахом сырой древесины. Процветающий город щеголял новыми белыми зданиями, а между ними смиренно жались к земле старые, деревянные домишки — напоминание о поселке пионеров и о том, чем он обязан лесной промышленности.

К сожалению, я не могла лучше узнать город — на следующий вечер у меня был заказан билет на поезд в Нью-Йорк. Времени хватило только на поездку в горы по ту сторону гавани, где находилась индейская резервация.

Шофер машины, ожидавший у парома, лихо помчал нас по изгибам узкой дороги, поднимающейся в горы. Попутчиков у меня оказалось всего двое — девушка, сидевшая рядом с шофером, да дородная пожилая женщина на заднем сиденье возле меня. Она поминутно ахала и громко ругала шофера за то, что тот, не боясь риска, несся вверх и вниз по крутым дорогам на бешеной скорости.

— Он безумно влюблен в ту девушку, что сидит рядом, — сообщила она мне, — а она недавно вышла за другого. После ее свадьбы это у них первое свидание, и, судя по всему, ему наплевать, доберемся мы живыми до места или нет.

Страшновато было глядеть в бездну у края дороги и представлять, куда может занести нас один неверный поворот руля. Но водитель не обращал внимания на ужас моей соседки и ее угрозы пожаловаться на него. Ему словно доставляло удовольствие ее испуганное аханье и мольбы девушки, сидевшей рядом с ним. Так он и гнал сломя голову, пока не высадил нас у бревенчатой гостиницы, приютившейся в тени снежного пика. К тому времени стемнело и я изрядно промерзла, но в холле гостиницы жарко пылали в камине толстые бревна, языки пламени слабо отсвечивали на полированном дереве стен, и еловые ветки в больших кувшинах распространяли смолистый аромат. Сюда приятно было войти с холода, после автомобильной тряски, и встретить приветливую чету хозяев, которые от всей души старались устроить поудобнее нежданную постоялицу.

После горячего ужина, кофе и разговоров у камина я рассчитывала, что буду спать крепко. Но за окном, подобно пику Юнгфрау, поднималась в звездное небо снежная вершина, и я не могла оторвать от нее глаз. Не знаю, что тому виной — разреженный ли воздух или таинственность и красота гор, но заснуть мне удалось только под утро.

На следующий день я с огорчением узнала, что индейцы очень не любят допускать в резервацию посетителей. Уже случались всякие неприятные инциденты, и меня об этом предупредили. Когда я собралась погулять, постояльцы посоветовали мне не заходить слишком далеко в лес. Но, судя по всему, я все-таки вторглась в резервацию. Двое вполне кротких на вид молодых людей в европейском платье, назвавшихся индейцами, сообщили мне, что я нарушаю границы, и проводили меня обратно в гостиницу. Я стала объяснять, что приехала из Австралии — они явно впервые слышали о такой стране — и хотела бы узнать, как живут индейцы в этой резервации, ибо в моей стране очень мало сделано для коренных жителей. Молодые люди вежливо выслушали меня, но это не помешало им решительно выполнить свой долг, который, но-видимому, состоял в том, чтобы препятствовать чужакам совать нос в их владения.

Вечером в поезде я все жалела, что мне не удалось подольше пробыть в Британской Колумбии. Поездка в горы, доброта их обитателей, лесные богатства страны — сколько тут крылось новых тем и сюжетов! Но то была чуждая мне среда. Я знала — только долгие годы слияния с этой страной и ее народом помогли бы мне понять их, но я навсегда была уже связана с Австралией.

В Скалистых горах наш поезд задержала метель. Пришлось ждать, пока снегоочистители освободят пути от заносов. В купе стояла такая жара, что я то и дело выбегала глотнуть свежего воздуха на площадку, откуда меня упорно гнал проводник, уверяя, будто здесь человека легко может снести в сугроб, а там поминай как звали!

В результате задержек мы прибыли к месту пересадки на железнодорожные линии Соединенных Штатов с опозданием. Было два часа ночи, и поезд, с которым мне следовало ехать, давным-давно ушел. По словам проводника, следующий поезд в Штаты отправлялся лишь после полудня. Станция была безлюдна, если не считать двух носильщиков-негров. Я спросила, где тут можно устроиться на ночлег. Проводник ухмыльнулся и назвал адрес пансиона, где жил он сам. Сочтя за лучшее не пользоваться его советом, я приготовилась просидеть остаток ночи в зале ожидания. Вблизи не видно было жилья, но напротив станции виднелись огни — по всей вероятности, там помещалось кафе.

Я отправилась туда. Вдоль одной стены кафе тянулась стойка, у которой на табуретах сидели несколько мужчин, судя по виду, жители дикого Запада. При моем появлении они все обернулись и, тараща глаза, следили, как я села за один из столиков и стала ждать, когда женщина, стоявшая за стойкой, подойдет ко мне.

Немного погодя она подошла, и я спросила кофе и пирожков — мне казалось, что именно так положено в Америке. Когда женщина принесла еду, я объяснила, что еду из Австралии в Нью-Йорк и опоздала на поезд.

— Господи! — фыркнула она. — В нам из самой Шотландии добираются, и то ничего.

Она сказала, что поблизости от депо переночевать негде, а до ближайшего городка несколько миль. Я спросила, не может ли она по телефону вызвать такси, чтобы мне добраться туда. Она охотно согласилась, и я услышала, как она кричит в телефон:

— Говорят из Центрального ресторана, прямо против Главной Северной станции, у нас тут одна женщина желает кэб!

Я была несказанно благодарна ей, когда к кафе подкатил древний, запряженный лошадью экипаж и сонный старик извозчик повез меня темной дорогой в городок, в гостиницу. Мне отвели там просторную комнату, и я тут же заснула; разбудила меня цветная служанка, сверкая улыбкой, она говорила:

— Голубушка, может, вам завтрак подать?

Экспресс на восток отходил вскоре после полудня: давешний старик извозчик поджидал меня у гостиницы, чтобы доставить на станцию. Он очень радовался, что увез меня накануне из кафе, и теперь считал своей обязанностью позаботиться, чтобы я успела на поезд.

Экспресс шел из Сиэттла; в пульмановском вагоне было душно, стоял противный дух людей, которые ели, курили и спали здесь. Снег набивался между рамами окон, а внутри с каждым часом становилось все удушливее. Весь день поезд мчался по заснеженной равнине; ближе к ночи пассажиры заваливались спать на койки за зелеными занавесками. Изредка под звон поездного колокола из окружающей белизны вдруг непонятным образом возникал какой-нибудь город. А посреди прерий иногда из сугроба вился дымок. Это топилась печь на одной из погребенных под снегом ферм. Меня пугали эти необъятные снежные поля, в которых словно вымерло все живое.

— А посмотрели бы вы на них весной, — говорила пожилая женщина, моя попутчица. — Все зеленеет, так и кипит разной живностью.

Эта женщина и ее муж сели в вагон на одной из станций среднего Запада, имея при себе внушительную корзину с провизией. Мы мило болтали, пока не наступало время очередной еды, и тогда все свое внимание они отдавали содержимому корзины.

Еда в вагоне-ресторане стоила дорого, и я позволяла себе только самый скромный завтрак и вечером — обед. А в полдень мои попутчики раскладывали на столике у меня перед носом свои припасы и самодовольно жевали цыплят и пироги, в то время как я разглядывала пейзажи за окном. И они ни разу не предложили мне ни крошки, что было бы совершенно немыслимо в Австралии.

У нас в Австралии обычай требует в далеком путешествии предложить хотя бы бутерброд или фрукты каждому, кто окажется рядом с тобой и не ест, когда ешь ты. Мало того, я знаю людей, которые всегда в дорогу берут лишнюю провизию на случай, если попадется нерасторопный попутчик или попутчица, не запасшиеся едой; правда, теперь в поездах дальнего следования торгуют фруктами, печеньем и шоколадом. И позже меня не раз поражала эгоистичность американцев, столь разительно отличающаяся от щедрости и дружелюбия австралийцев. Американцы — те, кого я знала, — обычно были слишком заняты, слишком озабочены своими собственными делами, чтобы интересоваться кем-либо еще.

Спертый воздух и вонь в вагоне стали невыносимы. Я ухитрилась простудить горло и чувствовала себя совсем больной. К моей радости, оказалось, что можно на несколько дней остановиться в Чикаго.

Так я и сделала и два или три дня провела, осматривая этот город. Но очень скоро обнаружилось, что зимой в Чикаго выходить из дому в обычной кожаной обуви довольно рискованно. Отправившись в первый раз побродить по городу, я стала скользить и спотыкаться, словно основательно приложилась к бутылке; пришлось повернуть обратно. До дома, где я снимала комнату, я добиралась, хватаясь за стены и ограды вдоль тротуаров.

— Ну и ну, — отдышавшись после приступа смеха, сказала хозяйка. — Вы что ж, не знали, что в Чикаго в такую погоду шагу не ступишь без галош?

Срочно обзаведясь галошами, я отправилась морозным вечером послушать негритянского оратора Букера Вашингтона, который выступал в небольшом зале на берегу озера. Это по сей день остается самым ярким из моих воспоминаний о Чикаго. Букер Вашингтон был коренаст, с вьющимися волосами и типично негритянским лицом. Впечатление оказалось самым неожиданным — никогда мне не приходилось еще слышать оратора, которому дана была такая сила красноречия и такая власть над слушателями. Он выступал в тот день в зале, буквально ломившемся от публики. Прямота этого человека, его достоинство, наивная ирония его рассказов о борьбе негров за человеческие права в «стране господа бога» вызывали восхищение.

И теперь, когда я уже слышала Джорджа Бернарда Шоу, Ллойд Джорджа и других прославленных ораторов, я по-прежнему вспоминаю Букера Вашингтона с восхищением, хотя его способ решения негритянской проблемы в Соединенных Штатах — возвращение к земле и работа на ней — давно отвергнут как слишком примитивный. Пожалуй, Поль Робсон обладает тем же редким даром власти над слушателями, но кругозор его неизмеримо шире. Трудно забыть звучную музыку мощного голоса Робсона, но та же глубокая взволнованность судьбой своего народа, та же искренность свойственна была и Букеру Вашингтону.

В Нью-Йорке мне поначалу пришлось туго. Когда на улице я просила кого-нибудь указать мне дорогу, одни удивленно таращили глаза и, не отвечая, проходили мимо, а другие никак не могли понять, о чем я говорю. Люди с сомнением покачивали головами и так подозрительно отлядывали меня, что даже самый простой и вежливый вопрос: «Простите, пожалуйста, не скажете ли, как добраться до вокзала?» — стал казаться мне рискованным.

Часть моего багажа затерялась в пути, и я пробовала его отыскать. В конце концов кто-то сообразил:

— А, так это вам надо на станцию!

Но пропавший чемодан мне так и не вернули, хотя железнодорожное агентство отвечало за доставку багажа в Нью-Йорк.

Вдоль тротуаров высились сугробы. После ночного снегопада дворники чуть свет принимались за расчистку улиц. Но в гостинице, где я сняла номер, стояла удушливая жара. Если я осмеливалась выключить радиатор в своей комнате, в коридоре поднимался переполох, а вскоре раздавался стук в дверь и хозяйка сердито выговаривала мне за самоуправство. Когда вечером я выходила из дому посмотреть город, она сурово предупреждала меня, что в Нью-Йорке приличной молодой женщине не полагается бродить одной по улицам. В городе дня не проходит без убийства, добавляла она, а здесь живут все приличные люди, и нашей гостинице вовсе ни к чему дурная слава. Привыкнув дома ходить где и когда мне вздумается, не боясь никаких неприятных последствий, я приуныла, узнав, что в Америке дело обстоит по-иному. Друзей у меня в Нью-Йорке не было; я могла бы прибегнуть к своим рекомендательным письмам, но мне не хотелось навязываться незнакомым людям, так ничего и не добившись собственными силами.

Те несколько человек, с которыми мне довелось поговорить в гостинице, в большинстве были коммерсанты и их самодовольные жены, приехавшие посмотреть Нью-Йорк из провинции.

Их интересовало одно: «Где вы сегодня ели?» и «Что вы ели?» При этом они подробно описывали свои собственные трапезы — со смаком, точно заново пережевывая каждое блюдо. Я питалась в основном яблочными пирогами и сыром в кафе или ресторанах, где посетителям приходилось стоять за стульями обедающих и ждать, пока освободится место, поэтому не могла внести достойную лепту в эти послеобеденные развлечения. Лишь иногда из чувства самозащиты я придумывала какие-то необыкновенные гуляши в венгерском ресторане или блюдо из моллюсков, якобы съеденное в Гринич-Вилледж.

Собрав остатки мужества, я наконец пошла с рекомендательными письмами к редактору одного из ведущих журналов. Он принял меня с любезно скучающим видом, достаточно бесцеремонно, но пообещал прочесть те несколько рукописей, которые я принесла. Даже это было для меня достижением. Когда я пришла снова, чтобы узнать его мнение, он устало сказал:

— Ваши рассказы слишком австралийские. Это нам не подойдет. Нам нужно вот что: непременно о Соединенных Штатах, герой и героиня предпочтительно американцы, побольше любви либо какое-нибудь загадочное убийство и счастливый конец.

Для меня этот рецепт не годился. Вконец подавленная и расстроенная, я уже не могла заставить себя обратиться в другое место. Глядя на свое отражение в витринах магазинов, я казалась себе жалкой замухрышкой, чужой и совершенно неуместной в этом городе с его пышностью, наглой вульгарностью, с крайностями во всем — и в роскоши и в нищете. Я поняла, какой была наивной дурочкой, пустившись в эту поездку; никогда, твердила я, мне не добиться успеха в этой чуждой мне стране, среди людей, столь непохожих на мой народ.

Очутиться без средств здесь, в Нью-Йорке, — при одной мысли об этом меня охватил ужас. Вернувшись в гостиницу, я пересчитала деньги — их было мало, могло не хватить на дорогу домой. Англия была ближе, билет туда стоил дешевле. На следующее же утро я посмотрела расписание пароходов и помчалась в контору покупать билет во втором классе на первое же судно, направляющееся в Ливерпуль.

Много лет спустя американский издатель моих романов немало позабавился, услышав рассказ о первой моей поездке в Соединенные Штаты. От имени своего и своей жены он пригласил меня погостить в их нью-йоркской квартире, пообещав позаботиться, чтобы на этот раз у меня остались более приятные воспоминания о городе и его жителях.