начал работать над статьей, которую с удовольствием пришлю для Вашего сборника, если только не будет поздно. Этот небольшой этюд я предполагаю посвятить теме «литературного жеста», найденного Рылеевым и воспринятого Пушкиным и Лермонтовым (457).
Поскольку мы точно не знаем, было ли это письмо отправлено (в его зачине В. Э. просит извинения за то, что не смог прибыть в Париж на «заседание, посвященное 150-летию восстания декабристов», так как должен был участвовать в аналогичной научной сессии ИРЛИ, – то есть деликатно «отмазывает» не выпустившие его из СССР инстанции), трудно судить, почему этюд не досягнул Парижа (оказалось «поздно», или те же инстанции указали на нежелательность публикации во Франции) – опубликованы «Пушкинские “литературные жесты” у Лермонтова» были почти десятью годами позже (1985). В письме Герштейн В. Э. высказывает «полуфантастическое» соображение о связи лермонтовского «Когда твой друг» со стихотворением Серафимы Тепловой, считавшимся посвященным Рылееву, но даже и получив поддержку от не слишком сговорчивой корреспондентки, не спешит свою гипотезу обнародовать – статья «Лермонтов и Серафима Теплова» увидит свет в 1988 году [187] . Даже глава в коллективной монографии о литературе и фольклоре появилась не вполне по воле автора – книга была плановым пушкинодомским изданием, а раздел о Лермонтове, похоже, кроме В. Э. никто написать не мог. Что не избавило исследователя от претензий коллег – по словам Т. Ф. Селезневой, отношение к трактовке «Песни про царя Ивана Васильевича…» в Пушкинском Доме было неоднозначным, о чем В. Э. ей не раз рассказывал, пока сборник готовился к печати.
Ситуация кажется еще более загадочной, если вспомнить, что Вацуро принимал деятельное участие в медленно и трудно идущей работе по формированию будущей «Лермонтовской энциклопедии». Причем, судя по письму Н. И. Безбородько от 27 марта 1966 года, уже тогда он выполнял редакторско-координаторские функции. Таким образом В. Э., с одной стороны, был одной из центральных фигур лермонтоведческой корпорации [188] , с другой же – «скрытым» лермонтоведом.
Можно ли объяснить этот парадокс только общеизвестной экстенсивностью интересов Вацуро? Видимо, все-таки нет. Пушкинская линия его штудий кажется куда более прямой и логичной, чем лермонтовская. Совсем нетрудно обнаружить связи между диссертацией «Пушкин в общественно-литературном движении 1830-х годов» (1970), написанными в соавторстве с М. И. Гиллельсоном книгами «Новонайденный автограф Пушкина» (1968) и «Сквозь “умственные плотины”» (1972), статьями «К изучению литературной газеты Дельвига – Сомова» (1968), «Пушкин и проблемы бытописания в начале 1830-х годов» (1969), «Уолпол и Пушкин» (1970), «К вельможе» (1974), «Пушкин и Бомарше» (1974), «Великий меланхолик в “Путешествии из Москвы в Петербург”» (1977), «Повести Белкина» (1981), монографией «“Северные цветы”. История альманаха Дельвига – Пушкина» (1978). Тут виден единый смысловой узел – Пушкин в начале николаевского царствования, проблема историзма (с важными политическими и этическими обертонами), осмысление Пушкиным эпохи просвещения и Французской революции, особая роль Фонвизина и Карамзина, формирование «поэзии действительности»… Другой цикл складывается вокруг Пушкина молодого – «К биографии поэта пушкинского окружения» (об А. А. Крылове, 1969), «Пушкин и Аркадий Родзянка» (1971), «Из истории литературных полемик 1820-х годов» (1972), «Списки послания Баратынского “Гнедичу, который советовал сочинителю писать сатиры”» (1974), «К изучению “Дум” К. Ф. Рылеева» (1975), «К генезису пушкинского “Демона”» (1976), «Русская идиллия в эпоху романтизма» (1978), «К истории элегии “Простишь ли мне ревнивые мечты”» (1981); в этот же ряд встраивается подготовленный В. Э. первый том двухтомника «Поэты 1820—30-х годов» (1972). Исследуемые сюжеты непрестанно перекликаются и резонируют, предсказывают будущие труды, как осуществленные, так и лишь задуманные, абрис «пушкинианы», да, пожалуй, и истории русской словесности второй половины 1810-х – 1820-х годов, становится все отчетливее. Параллельно идет работа над интимно-потаенным исследованием о готическом романе – здесь сюжет более пунктирен (прежде всего по причинам, независящим от автора, – припахивающий «мистицизмом» предмет исследования в сильном подозрении), но все же вполне четок – «Литературно-философская проблематика повести Карамзина “Остров Борнгольм”» (1969), «Уолпол и Пушкин» (работа, связывающая пушкинистику и готику В. Э.), «Роман Клары Рив в русском переводе» (1973), «Г. П. Каменев и готическая литература» (1975). На этом фоне избранная в отношении Лермонтова «стратегия умолчания» кажется и особенно выразительной, и совершенно сознательной. Поневоле вспомнишь поздний вздох В. Э.: «Лермонтовым заниматься нельзя…»