Дорога-Мандала

9

Сидзука помогала прибраться после ужина. На душе у неё было тяжело. Такико принялась обиняками напутствовать её, какой должна быть жена торговца лекарствами.

— Как хорошо, что теперь все трое смогут работать вместе. Сидзука, отныне твоя жизнь совершенно изменится. Не подведи!

Сидзука послушно ответила: «Да».

Снова нацепив фартук на выпирающий живот, Такико проворно перемыла всю посуду.

На её цветущем круглом лице проступила лёгкая улыбка — вылитая милосердная Каннон[31] на свитках, распространяемых по почтовой подписке. Вместо нимба завитые чёрные волосы.

— Работе торговца лекарствами неизменно сопутствуют разъезды. Две трети года мужа нет дома. Как же хлопотно присматривать за домом в отсутствие хозяина! Когда Асафуми отправится в путешествие, тебе, Сидзука, надо быть острожней. Весь город будет тебе свекровью. Если заметят хоть что-то странное, это сразу же станет пищей для пересудов.

— Что значит «что-то странное»?

Такико, как рыба-прилипала к акуле, льнущая к новой немецкой кухне за два миллиона иен, мельком бросила взгляд на Сидзуку.

— Ну, не сообщить о путешествии соседям, привести гостя-мужчину в отсутствие мужа, да разные мелочи. Люди обращают внимание даже на такие пустяки и на все лады обсуждают их. Верно, Михару?

— Да-да, — живо поддержала её Михару, накрывавшая остатки еды плёнкой. — Как ты думаешь, что обо мне говорили, когда я начала работать водителем такси? Меня не было дома только днём, так пронёсся слух, что я уехала, оставив детей одних. Это выяснилось в выходной. Когда я отправилась в магазин, меня стали спрашивать: «Хозяюшка, когда вы вернулись?»

Подняв густые брови, и широко раскрыв огромные глаза, Михару весело рассмеялась. Михару, работавшая таксистом с шести утра до трёх часов дня, умела обходиться с людьми. Именно благодаря лёгкости нрава ей удавалось мирно уживаться с подавлявшей все свои эмоции Такико.

— Когда же стало известно, что я работаю таксистом, мои акции сразу взлетели. Ну ясное дело, она работяга! Как она ни молода, она же жена торговца лекарствами, заговорили они. И теперь я считаюсь образцовым зерцалом для жён молодых коробейников! — Михару, обернувшись к Сидзуке, шутливо ударила себя в грудь.

— Мамочка зеркало, — закричала смотревшая в соседней комнате телевизор Мицуми.

Её младший брат Такэсигэ принялся шуметь вместе с сестрой:

— И ничего в тебе не отражается!

Михару шикнула на детей, велев им замолчать. Дети, громко хохоча, снова повернулись к телевизору.

— Сидзука, ты же тоже до сих пор работала, что если тебе снова подыскать место? Ты ведь работала в лаборатории кондитерских изделий. Закончила университет, не годится тебе сидеть дома без дела, — сказала Михару, убирая накрытые плёнкой тарелки в холодильник.

— Верно, в наши дни мы не получали образования. И всё что мы могли делать, это клеить воздушные шарики или пакеты для лекарств. Но ты, Сидзука, закончила аспирантуру!

— Во времена экономической депрессии моя аспирантура небольшое подспорье, — насмешливо ответила Сидзука свекрови и невестке, совместными усилиями наставлявшим её на путь образцовой жены торговца лекарствами.

— В Тояме много лабораторий при фармацевтических фирмах, время от времени там требуются сотрудники, может, стоит попытаться устроиться туда? — с горячностью, словно речь шла о ней самой, подхватила Михару.

Сидзука, горько усмехнувшись, ответила:

— Но ведь речь идёт о лекарствах, а продукты питания — это совсем другая отрасль, не окончив факультета фармакологии, туда трудно устроиться.

— Вот оно как! — вмешалась в разговор Такико. — В семье моих родителей с начала эпохи Сева[32] лекарства изготовляли на дому. Но отец рассказывал, что с тех пор как вышел мудрёный закон о фармакологии, делать лекарства на дому, не будучи фармацевтом или врачом, запрещено. Если бы можно было делать лекарства по старинке, всё было бы проще.

— Дом Нонэдзава тоже раньше занимался приготовлением лекарств. Сейчас торговцы лекарствами объединяются в кооперативы по изготовлению препаратов, а раньше каждый сам делал их на дому. Мама, у нас ведь ещё есть китайские препараты, не так ли?

— Да-да, — ответила Такико под нажимом Михару и, заметив реакцию Сидзуки, добавила: — Сидзука, если тебе интересно, я покажу.

Сидзука с детства любила опыты. Она помнила похожее на опьянение возбуждение во время проведения химических опытов в начальной школе — электролиз воды, реакции с кислородом. Услышав о препаратах, она испытала такое же чувство и ответила, что обязательно хотела бы посмотреть.

Сняв фартук и попросив Михару закончить уборку, Такико направилась в гостиную. В прибранной после ужина комнате Асафуми с отцом и братом пили виски и, разложив карту, искали названия, внесённые в реестр Рэнтаро. Раздвинув перегородки и на коленях миновав порог гостиной, Такико позвала: «Отец». Когда Кикуо поднял голову, она спросила:

— Я покажу Сидзуке китайские медицинские препараты?

— Конечно, покажи, — отвечал Кикуо с видом великодушного хозяина дома.

Такико, склонив голову, задвинула двери-перегородки. Сидзука стало неприятно, когда она заметила, что Такико ведёт себя по отношению к мужу, как служанка. Неужели они не бранятся, как обычные муж и жена? Наверняка, даже когда они спят, у неё такое же по-собачьи преданное выражение лица, едко подумала она.

Такико встала и, поднявшись по лестнице, над которой висела люстра, провела Сидзуку в комнату на втором этаже, обставленную по-европейски. С одной стороны вдоль стены тянулись книжные полки с книгами по фармакологии и с картотеками. У окна стоял стол с компьютером. Это был рабочий кабинет Кикуо и Коитиро, здесь они решали, в каком порядке обходить клиентов, и паковали вещи. Недавно Коитиро решил внести список клиентов в компьютер и в свободное время забивал базу данных, с гордостью за сына объясняла Такико. Только один уголок старины здесь уцелел, несмотря на волну модернизации. Склянки с лекарственными препаратами, напоминавшие маленькие стеклянные банки с рисовыми тянучками и печеньем-сэмбэй, продающимися вразвес в сельских магазинчиках, были закрыты почерневшими алюминиевыми крышками. Выстроившиеся в ряд старомодные склянки напоминали витрины китайских аптек в китайском квартале Иокогамы. На склянках были наклеены ярлыки «имбирь», «орех ареки», «стрихнин», «камфара», «гвоздика», но содержимое склянок высохло до тёмной желтизны.

— Когда дед умер, мы перенесли сюда вещи из его дома. Отец говорит, это ценные экспонаты и их нужно сдать в музей, но привести их в порядок очень трудно, — оправдываясь, сказала Такико, проводя пальцем по склянке, покрытой пылью. Сидзука обратила внимание на её странное содержимое. В ней лежал сморщенный перекрученный предмет цилиндрической формы. На ярлыке было написано «Тайный стебель тигра».

Заметив, с какой склянки она смахнула пыль, Такико криво усмехнулась:

— О, тигриный пенис.

Сидзука смотрела на высушенный пенис свирепого зверя. Хотя он выцвел до светло-коричневого цвета и лежал в прозрачной банке, легко было представить себе его изначально огромные размеры.

— Какой громадный!

Такико тоже склонилась над склянкой и сказала:

— Да, но вид у него жалкий.

Склонившись вместе с Такико над пенисом тигра, Сидзука вспомнила историю трёхлетней давности. Они тогда начали жить вместе в тесной квартирке Асафуми — одна комната, служившая и кухней, и гостиной, да спальня. В воскресенье днём в самый разгар их возни в постели раздался звонок. В то время они были так загружены работой на фирме, что сил на секс не оставалось. Поэтому выходные были драгоценным временем. Хотя они продолжили заниматься любовью, не обратив внимания на звонок, в дверь продолжали назойливо звонить. Кто-то рвался в квартиру, будто в занятый сортир, и никак не желал угомониться. Пенис Асафуми вдруг обмяк.

— Я открою.

Решившись встать, Сидзука натянула большой спортивный джемпер Асафуми, надела штаны из джерси и, пригладив волосы рукой, вышла в прихожую. Она открыла дверь и увидела какую-то женщину, обеими руками держащую пакет. Где-то в глубине души зазвучал набат, но Сидзука не смогла сразу догадаться, о чём он предупреждает, и спросила: «Что вам угодно?» Женщина подозрительно смотрела на джемпер, что был на Сидзуке. На нём были изображены три танцующие в ряд утки. Затем, заглядывая в квартиру из тесной прихожей и сердито глядя на Сидзуку, женщина объявила, что она мать Асафуми. «Ах, вот оно что», — подумала Сидзука, но женщина, не дав ей вставить ни слова, сказала: «Я войду» и, скинув туфли, прошла в спальню, расположенную за кухней-гостиной. Она двигалась проворно, как сбежавшая из клетки дикая кошка. Сидзука в растерянности поспешила за ней. Дверь между гостиной и спальней была распахнута. Сидзука видела спину стоявшей в дверях женщины, а за ней своего мужа — сидя на постели, он впопыхах заворачивался в одеяло, пряча свои причиндалы. «Мама, что случилось?» Асафуми изо всех сил старался сохранить невозмутимость, но обёрнутое вокруг бёдер одеяло не могло скрыть наготы. В довершение всего завернулся он плохо, и его член выглядывал из-под одеяла. Он всё ещё был набухшим и влажным от выделений из влагалища Сидзуки. Несколько секунд Такико стояла, как вкопанная, видимо, впервые на двадцать седьмом году жизни сына осознав, что пенис дан ему ещё и для того, чтобы заниматься любовью с женщинами. Затем она пришла в себя.

— Сколько можно валяться? Нечего спать до обеда. Живо одевайся. Я пойду в туалет, — сказала она и скрылась в туалете.

В отсутствие Такико Асафуми и Сидзука успели одеться. А потом Асафуми представил Сидзуку: «Моя коллега Окамото». И они втроём, как ни в чём ни бывало, пили кофе и разговаривали о всяких пустяках: о том, что наконец-то пришла весна, что сливы в иокогамском саду Санкэй в полном цвету — стараясь этими весенними разговорами растопить гнездившуюся в душе каждого из них неловкость. Спустя тридцать натянутых минут Такико ушла, сказав, что встречается со школьной подругой в Хаконэ. Уже после Сидзука узнала, что надетый ею впопыхах джемпер купила Асафуми его мать.

Стоило Сидзуке вспомнить это, и ей стало казаться, что теперь они вместе с Такико внимательно разглядывают пенис Асафуми, постепенно опадающий под их пристальными взорами. От этой фантазии Сидзуке стало неловко, и она отвела глаза от банки. Под полкой со склянками были расставлены тетради в потрёпанных японских переплётах, прошитых нитками. Точно такие же, как найденная в кладовой дома Рэнтаро.

— Это реестры? — спросила она, и Такико, будто очнувшись от гипноза, вздрогнула и обернулась к ней.

— А, да-да. Начиная с эпохи Эдо.

Сидзука достала тонкую тетрадь большего формата. Надпись тушью была неразборчива, но тем не менее ей удалось прочесть — «Рецептурная книга».

— Здесь записаны рецепты. Раньше в каждом доме была такая тетрадь, по рецептам из неё и изготовляли лекарства.

Перелистнув страницу, Сидзука прочла названия лекарств — профилактические пилюли, красная медь, эликсир «радость души».

— Каких только снадобий ни делали!

— Да, всякие делали лекарства, но самым ходовым был воскрешающий душу эликсир — хангонтан. Изначально хангонтан был китайским лекарством, воскрешавшим даже мёртвых, но и в Японии делали свой вариант. Я слышала, что в эпоху Эдо было уже порядка десяти рецептов приготовления этого эликсира. У дома Нонэдзава тоже был свой рецепт воскрешающего душу эликсира, и это-то как раз и был рецепт подлинно китайское снадобье широко известное тем, что воскрешает даже мёртвых. Говорят, в старину его рецепт передал дому один прибившийся к побережью Тибаси китаец в благодарность за то, что его выходили.

На первой странице тетради Сидзука нашла рецепт воскрешающего душу эликсира. Мелким почерком были записаны названия китайских препаратов — «куркума», «бычий камень», «опермент», «петушиный ветер». Когда Сидзука попыталась разобрать пропорции и способ приготовления препарата, Такико, приподняв тетрадь и поддразнивая её, сказала:

— Не стоит слишком углубляться в это. Сейчас для тебя, Сидзука, важнее не то, как делаются лекарства, а то, как делаются дети.

Наблюдая за тем, как Такико ставит тетрадь с рецептами обратно на полку, Сидзука подавленно ответила: «Да». После их женитьбы Такико часто задавала вопрос о детях, в основном Сидзука узнавала об этом от Асафуми. Такико, убеждённую, что иметь детей это счастье, пугал возраст Сидзуки — тридцать два года. Всякий раз, когда речь заходила о детях, лицо Сидзуки каменело.

Такико, заметив, что Сидзука не в духе, добавила:

— Сейчас все поздно женятся, и, похоже, стало поветрием не торопиться заводить детей, но лучше всего рожать детей пока есть здоровье. К тому же, когда у Асафуми начнутся разъезды, вы нечасто сможете быть мужем и женой. И если вы так и не соберётесь завести детей, то потом может и не получиться.

— Даже если мы собираемся завести детей, это зависит только от воли свыше, — ответила Сидзука, желая поставить точку в разговоре.

— Ну, да я открою тебе тайну.

На цветущем лице Такико появилась полная любви улыбка. Сидзуке ничего не оставалось, кроме как согласно кивнуть. Такико, как будто это и впрямь было тайной, шепнула на ухо Сидзуке:

— Нужно убираться в туалете.

Сидзука пристально посмотрела на неё. Она серьёзно в это верит? Сидзука подумала, что, возможно, свекрови просто неловко открыто обсуждать с ней сексуальные темы, но по лицу Такико, подмигнувшей ей с серьёзным видом, ничего нельзя было понять. Она спокойно и просто, никого не задевая, говорила правильные вещи, но не была похожа на наивную добрячку. Сидзука слышала, что когда перестраивался дом, она сама распоряжалась многолетними накоплениями, договаривалась со строителями в отсутствие мужа и сына, и строительство было завершено в срок. Так что на мякине её не проведёшь.

Такико села на стул перед столом с компьютером и на правах любящей свекрови продолжила разговор.

— Но главное, если появятся дети, ты сможешь отвлечься от тягот одинокой жизни. Ведь жена торговца лекарствами две трети года спит одиночестве. Конечно, женщине по ночам тоскливо одной. И в такие минуты дети становятся отличной поддержкой.

— В нынешние времена и помимо детей много других стимулов жить нормальной жизнью. И когда я снова устроюсь на работу, таким стимулом для меня станет работа, а не дети, — ответила Сидзука, которую изрядно утомил этот град рассуждений о детях.

Они оба потеряли работу, Асафуми ещё не приступил к работе торговца лекарствами, и неизвестно было, как долго они останутся безработными. Сейчас они просто не могли позволить себе думать о детях.

— Работа не станет делить с тобой ложе ночью.

В глубине души Сидзука изумилась этим старомодным словам — «делить ложе» — в устах Такико.

— В молодости тяжко спать одной. Но когда есть ребёнок… Пока успокоишь плачущего малыша, накормишь его, укачаешь на руках, ночь и пролетит незаметно. А когда дети подрастут, пыл молодости угаснет, и жизнь станет легче.

Освещённая флуоресцентной лампой Такико, одетая в платье с короткими рукавами, сцепила обнажённые полные белые руки на коленях — руки, свившиеся, как две змеи.

— Так рассеется тоска одиноких ночей, а там, глядишь, придёт и климакс, верно? Это всё пустое.

Такико невольно выдала свои тайные мысли, но говорила с отстранённым видом:

— Это всё пустое. Надо жить, храня дом, растя детей, благодаря мужа. Это и означает быть женой торговца лекарствами. Ведь пока я с детьми сплю в роскошном доме под тёплым одеялом, отец в дороге спит на свалявшемся тонком тюфяке. И каждый день он обходит клиентов, до отказа натруживая ноги. Главное жить, чувствуя благодарность к отцу за своё нынешнее благополучие, созданное его трудами. Ты, наверное, думаешь, что я говорю очень старомодные вещи. Но люди должны помнить, чего они заслуживают. Ведь как бы мы ни жили, нам всегда будет всего мало.

— Да, но я слышала, что мужья во время путешествий часто развлекаются с женщинами, — сказала Сидзука, раздражённая этими отдающими конфуцианской моралью суждениями, имея в виду историю Рэнтаро.

Прислонившись полной спиной к спинке стула, Такико рассмеялась.

— Так это же мужчины! Разумеется, им иногда хочется развлечься с женщинами. Самое лучшее не проводить на этот счёт дознания.

— Но разве это справедливо? Жена, не смея глаз поднять, живёт изо дня в день, благодаря мужа, а мужу, оказывается, позволительно во время путешествий развлекаться с женщинами!

— Сидзука, ты думаешь, что мужчины и женщины одинаковые существа, но это не так.

Это мнение в корне противоречило тому, чему учили Сидзуку. Согласно биологии, часть женской Х-хромосомы становится Y-хромосомой, и при соединении X- и Y-хромосом зарождается мальчик. И женский клитор, гипертрофируясь, превращается в пенис. Иными словами, мужчина не более чем трансформация женщины.

— Что же это за существа мужчины? — с вызовом спросила Сидзука.

— Мужчины — злые духи, — чистосердечно сказала Такико.

Растерявшая Сидзука переспросила:

— Злые духи?

— Да, большинство мужчин — дети злых духов. Дети же, разумеется, капризны и своевольны. И это счастье для женщин, что своевольные мужчины, с которыми они сталкиваются и нянчатся, остаются детьми. Если по недосмотру неправильно воспитать мужчину, он станет злым Духом. Станет делать только то, что ему вздумается. А для злого духа женщины и дети лишь игрушки, и их можно третировать. В результате такой мужчина становится повесой и забрасывает дом, вот к чему это приводит.

Такико, заметив по лицу Сидзуки, что не убедила её, придвинулась ближе, не поднимая рук с колен.

— Взять хоть нашего отца — попробуй-ка неодобрительно отозваться о том, что он делает. Он обидится, станет развлекаться с женщинами и жить в своё удовольствие. Но если, закрыв глаза на мелочи, сказать ему, что всё, что у нас есть — благодаря ему, то он не станет делать ничего предосудительного. Быть благодарной за всё, почитать мужа. И тогда злой дух перестанет быть злым духом, а останется ребёнком. Это и называется женской мудростью.

— Но ведь тогда получается, что мы обманываем мужчин?!

Такико плавно, как ива на ветру, покачала головой.

— Так уж повелось. Мужчины и женщины живут, обманывая друг друга.

В душе Сидзуки бушевала буря протеста. Но высказать этого она не могла. Ведь в глубине души она знала — Такико права.