Дорога-Мандала

12

— Асафуми, я узнала. В Татэяме и впрямь была Дорога-Мандала, — донёсся из трубки бойкий голос Михару.

Сидзука ушла в магазин. Проспавший от нечего делать до обеда Асафуми спросонья силился вспомнить, что это такое — «Дорога-Мандала».

— Я спросила у дедушки, ему доводилось слышать о такой дороге.

Услышав «дедушка», Асафуми вспомнил — дорога с таким названием значилась в реестре его деда Рэнтаро. В тот вечер, когда они навестили родителей в Тамаиси, сколько ни листали они с отцом и братом атласы дорог, ни дороги с таким названием, ни деревень, расположенных вдоль неё, не нашли. Поэтому они и оставили эту затею.

— Дорога до сих пор сохранилась? — Асафуми сел на новенький, цвета сухих листьев, ковёр. Через распахнутую на веранду дверь комнату заливало осеннее солнце. Листва в саду уже начала терять летние краски.

— Не знаю, но ему известны названия Хатисоко и Сэннинхара, так что, может быть, эти деревни сохранились до сих пор. Асафуми, ты ведь собирался пройти Дорогой-Мандала.

В августе Асафуми в течение трёх недель с девяти утра до четырёх вечера торчал на лекциях о сбыте лекарств в Фармакологическом центре повышения квалификации. И за это время он совершенно позабыл о совете отца и брата проверить, что сталось с деревнями вдоль Дороги- Мандала. Он невольно ответил: «Да, собираюсь», и тут же вспомнилось и ожило то состояние лёгкого возбуждения, охватившее его, когда нашлась тетрадь — казалось, дед протянул ему руку из прошлого.

— Лекции в Центре как раз закончились, так что я могу выехать немедля, — с воодушевлением сказал Асафуми.

— Тогда лучше подъехать в Асикурадзи и разузнать дорогу у моего дедушки. Если хочешь, мы могли бы поехать вместе.

Старший брат и отец только что отправились в поездку. И, похоже, Михару в отсутствие мужа и свёкра расправила крылышки. Асафуми ответил, что будет рад поехать вместе. Он сказал, что заедет за Михару в Тамаиси на своей машине, а оттуда они поедут в Асикурадзи. Он решил отправиться в путь по Дороге-Мандала сразу же после того как разузнает дорогу в доме невестки. Михару же, отдохнув у родителей, поездом вернётся в Тамаиси.

— Отлично. Я провожу тебя до Асикурадзи. Пообедаешь у моих родителей — и в путь, — радостно сказала Михару.

— Прекрасно, — ответил Асафуми, невольно заразившись энергией Михару. Давненько ему не случалось ездить с кем-то, кроме жены — как будто ему назначили свидание.

— До послезавтра, — сказал он, повесив трубку, и тут же чуть не подпрыгнул, услышав:

— С кем это ты разговаривал?

Обернувшись, он увидел во дворе Сидзуку с пакетами в обеих руках.

— Да с Михару, — ответил Асафуми, повернувшись к жене.

В глубине души он почувствовал себя виноватым, будто тайком от жены договорился о свидании. Чтобы заглушить это чувство, он скороговоркой принялся объяснять.

— Речь о Дороге-Мандала из реестра, Михару говорит, что её дед знает об этой дороге. Я решил послезавтра съездить расспросить его об этом.

— Я тоже хочу поехать, — сказала Сидзука, оставив пакеты на веранде и войдя в дом.

— Нет, — ответил Асафуми.

— Почему? — переспросила Сидзука, по-утиному вытянув тонкие губы.

Ответ «нет» невольно сорвался с языка Асафуми, и он поспешил придумать объяснение.

— Прямо оттуда я отправлюсь по Дороге-Мандала. Зайду в деревни, расположенные вдоль неё, проверю, сохранились ли дома, отмеченные в реестре, и если сохранились, попробую заключить новые сделки. Это ведь работа, и потому не годится нам ехать туда вдвоём, как на экскурсию.

— Так-то оно так, — всё ещё недовольно пробурчала Сидзука и понесла пакеты на кухню.

Со времени переезда прошёл месяц, они мало-помалу обжились. На кухне поставили привезённые из Иокогамы обеденный стол и два стула, в гостиной — низенькую софу и стереосистему. Эта обстановка хоть немного напоминала их прежнюю квартиру.

— Но… — замялся Асафуми.

— Что? — переспросила Сидзука из кухни.

Асафуми некоторое время боролся с чувством вины в душе, а затем подчинился ему:

— До дома родителей Михару мы могли бы поехать вместе. Она сказала, что покажет дорогу до Асикурадзи. Вернёшься поездом вместе с Михару.

Сидзука издала радостный возглас.

— Я смотрела путеводитель. Там сказано, что Асикурадзи очень известное место. Уже в эпоху Муромати[33] там была деревня, где жили отшельники и аскеты из Татэямы.

Кивая оживлённо болтающей жене, Асафуми ощутил мимолётное разочарование. Дело было вовсе не в том, что он увлёкся Михару или запутался в любовной страсти. Но осадок вины и половинчатость принятого решения привели его в уныние.

Асафуми подошёл к стереосистеме и прибавил звук. Послышалась мелодия Эрика Сати. Когда он, закрыв глаза, погрузился в чистые звуки фортепиано, перед ним возникли образы Рэнтаро и Саи, какими он видел их в этом доме в детстве.

После занятий в начальной школе Асафуми, сев на велосипед, часто наведывался в дом Рэнтаро. Минут через пятьдесят езды по дороге среди рисовых полей показывались густые заросли деревьев, похожие на храмовую рощу. За ними стоял одноэтажный дом. Когда Асафуми уже помнил себя, Исаму стал взрослым и жил отдельно от родителей. Рэнтаро с Саей жили вдвоём. Асафуми заезжал через ворота и останавливался у самой веранды. На скрип тормозов на веранду выглядывала смуглолицая Сая, которой тогда было, наверное, около шестидесяти. Её круглое лицо всегда было исполнено спокойствия. Хотя оно и было испещрено старческими морщинами, глаза были ясные, пухлые губы напоминали распустившиеся цветы камелии, и нетрудно было представить себе, как хороша она была в молодости.

Сая не говорила Асафуми ни «хорошо, что пришёл», ни «добро пожаловать», а только приветливо улыбалась. Обернувшись, она звала:

— Рэн, малыш Асафуми пришёл.

Рэнтаро обычно сидел в комнате, выходящей на веранду, там, где сейчас находился Асафуми. Когда внук Поднимался на веранду, Рэнтаро, обычно смотревший телевизор, привалившись спиной к пуфику, улыбался. Его глаза тонули в морщинках, обнажались неправдоподобно белые вставные зубы. Он говорил: «А, молодец, что пришёл». Но вряд ли он понимал, что Асафуми сын Кикуо, а не дяди Асацугу и тёти Тано.

Сев рядом, Асафуми упрашивал его рассказать что-нибудь о Малайе, и Рэнтаро радостно кивал: «Ладно-ладно». Сая тихонько выключала телевизор. И тогда Рэнтаро, как всегда, начинал: «В Малайе есть дерево с цветами, свисающими как золотой дождь».

Пока Асафуми, словно прокручивая плёнку, слушал истории деда, Сая приносила сласти и сок. На сладкое было много диковинок: засахаренные бананы, зелёная фасолевая пастила под рисовой мукой. Эти угощения были ещё одной целью его посещений.

Сая не вмешивалась в их с Рэнтаро разговоры, она возилась на кухне, убиралась в доме, ухаживала за садом. Работу эту она делала не суетливо и торопливо, как мать или соседские женщины, а неспешно и плавно — так струятся речные воды. Нарезая зелень ножом, вытирая чайник тряпкой, подметая сад бамбуковой метлой, Сая напевала странную мелодию: «Ффу-ун-ффу-ун». Эта мелодия неприметно обрамляла воспоминания Рэнтаро. Отдавшись этому напеву Саи, Асафуми переносился в мир Малайи, о котором рассказывал ему Рэнтаро.

Пронзительный олений крик «A-а!!!» в ночном лесу. Как ветер, несущийся по лесу кабан, которого вспугнули люди. Сезон дождей, когда ливень продолжается по неделе кряду. Люди, живущие в лесу. Люди, живущие на кораблях. Многолюдность Сингапура. В такие дни они переносились сначала в джунгли, затем на корабль, потом оказывались в шумном городе, но концовка историй была предрешена. Вскоре Рэнтаро говорил: «Ах, как же хороши малайские женщины, как же они сердечны и отважны!» И Асафуми, слушая эти привычные речи, не мог не взглянуть украдкой на Саю. «А спать с ними — всё равно, что перемешивать тёплую кашицу из аррорута — настоящее блаженство». Хоть Асафуми и был ребёнком, от столь откровенных разговоров Рэнтаро о малайских женщинах ему становилось неловко. Но Сая улыбалась и не обращала никакого внимания на разговоры Рэнтаро о том, как хорошо спать с малайскими женщинами. Голос Рэнтаро постепенно слабел, пока дед окончательно не погружался в море воспоминаний, а Сая, напевая гортанное «Ффу-ун-ффу-ун», продолжала заниматься домашними делами. И Сая, и её напев растворялись в атмосфере дома. Она незаметно заботилась о Рэнтаро, не сердилась на Асафуми и не говорила ничего резкого.

Это было существование тихое, как шелест деревьев за их домом. И Асафуми не понимал, отчего отец с матерью говорят, что это страшная женщина, и не любят, когда он навещает этот дом. Дом, где жили Рэнтаро и Сая, был совсем не похож ни на одно из тех мест, где бывал Асафуми. Ни на школу, в окрестностях которой он резвился с одноклассниками, ни на родной дом, где всем заправляла мать, ни на город Тибаси, где он с друзьями играл в прятки и в войну. Здесь смешивались шелест раскачиваемых ветром деревьев, приглушённый голос Рэнтаро и тихий напев Саи. Время, как и истории Рэнтаро, кружило на одном месте. Тут можно было обрести покой — так бывалый путник беззаботно шагает по дороге, примечая малейшие перемены погоды. Асафуми было здесь уютно.

Отец с матерью с явным презрением говорили, что дедушка, воспользовавшись смертью бабушки, зажил с этой женщиной, много лет бывшей его содержанкой. Но у Асафуми это как-то совершенно не укладывалось в голове. За людской молвой он угадывал нечто совсем иное. Что именно, он и сам не понимал. Но речь шла о чём-то непохожем ни на отношения его родителей, великодушно терпевших друг друга, ни на отношения тёти Тано и её мужа, женатых вторым браком и живших Душа в душу.

Ему не доводилось видеть, чтобы Рэнтаро с Саей о чём-то разговаривали. Рэнтаро был погружён в мир минувшего, Сая жила в своём собственном мире. Но эти два мира не были чётко разделены, граница между ними была размыта. Каждый из них оберегал свой собственный мир, но на границах друг с другом эти миры перетекали один в другой. Теперь Асафуми думал, что в доме деда было уютно из-за этого сосуществования двух миров. Погружаясь в воспоминания, Рэнтаро разговаривал с самим собой, Сая приносила сладости и сок, но не выказывала Асафуми особого радушия. Их безразличие было приятно Асафуми. Съев принесённое Саей угощение и наскучив рассказами Рэнтаро, он вставал и говорил: «Ну, я пошёл». Сая улыбалась, Рэнтаро моргал. Асафуми выходил и, сев на велосипед, оборачивался к веранде. Сая убирала оставшиеся после него тарелку с чашкой. Рэнтаро, сидя на сиденье без ножек, рассеянно смотрел в потолок. От приезда внука в атмосфере дома ничего не менялось. Возможно, тогда Асафуми удалось соприкоснуться с вечностью…

Ни Рэнтаро, ни Сая почти не покидали дома. Рэнтаро было уже тяжело передвигаться, а Сая выбиралась разве что за покупками в Тибаси или в город Тояма. Правда, изредка Рэнтаро приглашали дети, и он или приходил к ним в гости, или отправлялся с ними на горячие источники, или же они шли вместе перекусить. Но и тогда Сая оставалась дома.

Насколько Асафуми было известно, она никогда не приходила в дом в Тамаиси. И когда Кикуо отвозил Рэнтаро в Тамаиси на своей машине, Сая оставалась дома.

— Тётушка, почему ты никуда не ходишь? — спросил однажды Асафуми.

Работавшая в саду Сая, удивившись, опустила метлу. «Да я много куда хожу», — ответила она немного погодя. «Но ты ведь всё время дома», — сказал Асафуми, и в тот же миг в её глазах промелькнуло презрение. Иногда на спокойное лицо Саи коршуном налетала судорога. Порой это была жестокость, порой — отблеск пламени бушевавшего гнева, порой — презрение. Она прожила в Японии, наверное, больше тридцати лет. И манерой поведения, и манерой одеваться совсем не отличалась от соседских старушек. Но в такие минуты Асафуми вспоминал — Сая уроженка другой страны! Изображавшая японку маска внезапно покрывалась трещинами, и из глубин извергалось нечто совершенно иное по своей природе, полное страсти. Когда это случалось, Асафуми хотелось отступить на шаг назад и заслониться руками. Но это всегда длилось лишь мгновенье. Вид у Саи сразу же делался растерянный и неловкий, и она спешила поскорее склеить трещины маски. И на этот раз Сая мягко ответила: «Я и сидя дома могу отправиться куда угодно».

— Как это? — спросил Асафуми.

Сая улыбнулась. Положила руку на плечо Асафуми, а потом снова принялась подметать сад, напевая своё гортанное «Ффун».

— Ффу-ун, ффу-у-у-у-у-ун, ун-ун-ун-ун, ун-ун-ун-ун-ун-ун. — Голос Саи, полный удивительных оттенков, всегда переносил Асафуми куда-то далеко-далеко.

— Ффу-ун, ун-ун-ун-ун-ун. — Голос Саи смешался с музыкой, которую слушал Асафуми. Хотя это были совсем разные мелодии, напев Саи слился с глубинной тишиной фортепианной мелодии Сати.

«Что скрывалось за маской, которую носила Сая?» — рассеянно думал Асафуми, лёжа на ковре цвета сухих листьев.

Вдруг он почувствовал сбоку тепло и, открыв глаза, увидел прилёгшую рядом Сидзуку. Асафуми привлёк Жену к себе. Коснувшись его мокрыми от пота волосами, она спросила:

— О чём думаешь?

— О Сае, — ответил Асафуми.

Лёжа на спине, Сидзука обвела глазами дом.

— А Сая после смерти твоего деда жила здесь одна?

— Нет. — Асафуми через бюстгальтер погладил соски Сидзука. Та, прильнув ближе, переплелась с ним ногами.

— Почему же? — зазвучал в ушах её шёпот.

— Она исчезла.

Похороны Рэнтаро проводили в доме в Тамаиси. Был самый разгар холодной зимы. Сая даже не пришла на похороны. В доме Нонэдзава о ней не вели разговоров. Уже взрослый, живший в Осака Исаму потому ли, что с ним не связались, тоже не появился. Только весной Асафуми, прикатив на велосипеде, проведал дом, думая узнать, что с Саей. Дом был пуст. Почти вся мебель и вещи Саи тоже исчезли, в гостиной остались только сиденье и обеденный стол деда. Он помнил, что родители, когда он спросил их о Сае, сказали, что она переехала к Исаму.

— Так значит, Сая живёт у сына? — Сидзука прильнула бёдрами к паху Асафуми. Асафуми почувствовал, как его пенис встал.

— Видимо… С Исаму нет никакой связи и, похоже, никто из наших не знает, где он, — Асафуми засунул пальцы за пояс брюк Сидзука. Сидзука, приняв это за сигнал к действию, сама начала расстёгивать молнию.

Дверь на веранду была открыта, но так как знакомых у них здесь не было, можно было не опасаться, что кто-нибудь нагрянет. Асафуми тоже снял брюки. Сидзука поняла, что он разделся не потому, что ему лень было перебраться в спальню, а потому, что заметил — ей хочется заняться любовью в комнате с настежь распахнутой дверью в сад. Краем глаза глядя на сад, Сидзука разделась ниже пояса и раздвинула ноги.

На ней оставались бюстгальтер и белый пуловер. Их белизна оттеняла тёмные волосы на лобке, притаившиеся внизу белоснежного живота. Асафуми зарылся бёдрами меж её раздвинутых ног. Несмотря на то, что Сидзука сгорала от желания, её влагалище не увлажнилось, и пенис никак не мог проникнуть внутрь. Сидзука, словно требуя близости, обхватила Асафуми обеими руками. Но влагалище отказывалось принять мужчину. Полная желания Сидзука задвигала бёдрами. Кончик члена кое-как попал в устье влагалища, и Асафуми, невзирая на тесноту, задвигался внутри Сидзуки. Та начала медленно увлажняться изнутри, но до гладкого скольжения было далеко.

После женитьбы такое у них случалось каждый третий раз. В таких случаях Асафуми злился. Вот и сейчас: «Вот чёрт!» — в сердцах выругался он и резко всадил в жену свой член. «Больно!» — вскрикнула Сидзука и оттолкнула его. «Прости», — тут же сказал Асафуми и сам на себя разозлился за эти слова. Почему он должен извиняться? Это у Сидзуки влагалище сухое, всё дело в ней! Но, подумав, что скажи он это, будет только хуже, промолчал. Недовольство передалось и пенису — он утратил упругость.

Асафуми с упрёком вздохнул и отстранился от Сидзуки. Сидзука угрюмо прикрыла бёдра валявшимися рядом брюками. И Асафуми, не желая показывать свой обмякший член, укрыл его от глаз жены, повернувшись к ней спиной. Оба лежали так некоторое время, всё ещё голые ниже пояса.

В комнате, где звучала чистая фортепианная мелодия Сати, повисло напряжение.

Сидзука, подняв с пола трусы, что-то сказала. Асафуми, думавший о своём увядшем члене, переспросил: «Что-что?» Сидзука снова прильнула к Асафуми.

— Я про Саю. Она ещё жива?

Она говорила спокойно, будто и не было этой неудачной попытки близости. «И как это женщинам удаётся так запросто переноситься от одного мгновения к другому?! Вот уж действительно они способны переродиться в мгновение ока! Что это — самообман, или они и впрямь моментально восстанавливаются?»

— Не знаю, — резко ответил Асафуми, чувствуя, как нарастает глухое ощущение краха.