Дорога-Мандала

30

Складывавшая на веранде постиранное бельё Сая подняла голову, услышав крик.

На дороге перед домом трое мальчишек окружили Исаму. Они били его кулаками, пинали ногами по коленям. Малыш, которого мальчишки схватили за руки и за плечи, отчаянно сопротивлялся, брыкаясь ногами и отбиваясь головой. Сая, бросив бельё, как была босиком, бросилась во двор и побежала к ним. Трое мальчишек, испугавшись подлетевшей с развевающимся подолом Саи, бросились прочь. Отбежав подальше, они завопили, приложив ладони ко рту:

— Сын аптекарской содержанки!

— Эй, черномазый!

Сая подобрала с земли камень и бросила в них, попав одному из мальчишек в плечо. Дети были потрясены.

— Идиоты! — разгневанная Сая снова запустила в них камнем.

— Идиоты, идиоты! — несколько раз прокричала она.

Мальчишки, развернувшись, бросились бежать. Сая положила руку на плечо тяжело дышащего сына. Одежда у него была разорвана, щёки и руки покрыты ссадинами.

— Мамочка, они… — начал было объяснять по-японски Исаму.

Сая остановила его, давая понять, что всё понимает. Обняв сына за плечи, она вернулась с ним домой.

С тех пор как Исаму начал ходить в начальную школу, она замечала, что он часто возвращался домой со следами побоев. Но он ни на что не жаловался или говорил только, что неудачно упал. И Сая не докучала ему расспросами. Она догадывалась, что над ним издеваются. Видимо, дело было в том, что его ломаный японский и нестандартное поведение слишком выделялись на общем фоне. И Сая гордилась тем, что Исаму молча противостоит этому.

Они зашли в прихожую. Сая раздела сына и промыла ссадины. Затем переодела его в чистое бельё и дала ему варёной картошки. Усевшись на веранде, Исаму с аппетитом принялся за еду. Сая снова принялась складывать бельё.

Весна была в самом разгаре. Солнце припекало так, что выступал пот. В огороде зазеленели всходы.

— Ха-ха! — раздался сдавленный смех Исаму.

— В чём дело? — спросила Сая. Исаму посмотрел на неё своими большими карими глазами.

— Вот идиоты-то! — Снова раздался смех.

Сая, сощурившись, тоже рассмеялась, но тут же помрачнела. Она поняла, что неосознанно выругалась так же, как поносили её японские солдаты. Всякий раз, когда она говорила: «Не понимаю, о чём вы», солдаты кричали ей «Идиотка!», били её и тыкали в неё японскими мечами. Это слово было как заклинание, высвобождающее желание убить.

Когда полицейские схватили её по подозрению в шпионаже и с утра до вечера пытали, когда её отправили в публичный дом и там целыми днями насиловали, это слово звучало постоянно. Сая ненавидела его. Потому что за этим словом всегда приходила боль. И она содрогнулась оттого, что сама выкрикнула его.

«Я заразилась злыми духами солдат, — подумала Сая. — Злые духи вселяются в тех, кто их ненавидит». Разве не об этом говорил колдун? А измывавшиеся над ней солдаты и были злыми духами.

Они — злые духи.

И покойный Кэка тоже говорил это. Брат, нанявшийся на службу в японскую армию, чтобы вызволить её из публичного дома, знал, что говорил.

После побега из публичного дома Сая вместе с Исаму, до сих пор находившимся на попечении Кэка, вернулась в лес, но почти сразу же они снова перебрались в Кота-Бару. Сая боялась, что если её не будет в Кота-Бару, они разминутся с вернувшимся Рэнтаро. Хотя именно из-за Рэнтаро её заподозрили в шпионаже, тогда Сая ещё верила в него. И не думала, что он бросил её.

Хозяйка дома, чей муж умер под пытками в полиции, заявила, что больше не будет сдавать Сае дом в Кота-Бару. Что ж, дом, разворошённый полицейскими, всё равно был перевёрнут вверх дном. Сая с Исаму стали жить вместе с Кэкой в хижине на окраине города. Кэка, работавший надсмотрщиком в японской военной тюрьме, немного зарабатывал. Каждый день он отправлялся в тюрьму, а вечером возвращался совершенно измотанный.

«Там лес, населённый злыми духами. И я тоже стал злым духом», — говорил Кэка и, почти не прикасаясь к ужину, мрачно смотрел на мерцающие в небе звёзды.

Всех подозреваемых в шпионаже японские солдаты сажали в тюрьму и пытали до тех пор, пока человек не признавался, что он шпион. Брат им помогал. «Мне ведь совсем не хочется этого делать. Но если я откажусь, я сам окажусь на их месте», — жаловался он. Раз связавшись с японской армией, уже не сбежишь. У вынужденного помогать палачам Кэки ввалились глаза, он исхудал.

Увиденное было слишком тяжело переживать в одиночестве. И вскоре брат, возвращаясь домой, стал рассказывать Сае о случившемся за день. Кэка рассказывал о жертвах и о чинимых над ними зверствах. О малайце, от которого добивались признаний, поставив его на колени и приставив меч к горлу, об умершем в тюрьме с набитым дерьмом ртом индийце, о сотрудничавшем с английской армией старике, корчившимся от боли, когда ему прижигали пенис.

— Я тоже делал это! Бил ногами женщин по лицу, запихивал им в рот дерьмо, прижигал половые органы горячим утюгом, срывал ногти на руках, кричал им: «Идиоты, идиоты!» — говорил Кэка и плакал.

Кэка хотел вернуться в лес. В лес, лечащий душу тишиной и спокойствием. Там он смог бы забыться от увиденного и пережитого, выплакаться под сенью деревьев. Но здесь, в Кота-Бару, это было невозможно. Если бы у Кэки была любимая, она, наверное, смогла бы заменить ему лес. Но малайцы презирали Кэку и Саю. Они относились к их лесным сородичам, как к людям второго сорта. Поэтому женщины для Кэки не находилось. Сестра заменила ему лес. Окружила его тишиной и лаской. Каждый вечер он рассказывал безмолвной Сае о жестокостях минувшего дня, и ему удавалось ненадолго забыться. В душе Саи запечатлевались рассказы Кэки, и ненависть, которую Кэка питал к японским солдатам, подкрепляла ненависть самой Саи, разгоревшуюся во время допросов и жизни в публичном доме. Вскоре лес Саи наполнился ненавистью. Тишины и ласки больше не было — впитав ненависть брата, лес Саи превратился в лес ненависти.

Скоро война закончилась, и когда вернулись английские войска, сотрудничавших с японскими оккупантами стали преследовать по суду. Это бы ещё ничего, но люди, во время оккупации угодившие в тюрьмы и подвергавшиеся пыткам, тайно выслеживали тех, кто прежде работал на японцев, и устраивали самосуд. И Кэка, почувствовав опасность, заявил, что возвращается в лес. Но Сая настаивала на том, чтобы брат уехал один, без них. По окончании войны должен был вернуться Рэнтаро, поэтому она непременно хотела, чтобы они с Исаму остались в Кота-Бару. Кэка сказал, что не может оставить их. Пока они препирались, вернётся ли брат один или они вернутся все вместе, Кэку убили. Неизвестно, кто убил его. С переломанными руками и ногами, перерезанным горлом и вылезшими из орбит глазами его бросили в лесу в пригороде Кота-Бару. Похоронив брата, Сая окончательно решилась.

Она не вернётся в лес. Она отомстит!

Это Рэнтаро виноват в смерти Кэки! Если бы Рэнтаро не стал жить с Саей, если бы он не приводил в дом людей, имевших отношение к японской армии, ничего бы не случилось.

Лес ненависти Саи был обращён не только на японских солдат, теперь ненависть распространилась и на Рэнтаро. Теперь Сая жила в лесу своей ненависти. Ненависти, которую они взрастили вместе с Кэкой.

Сложив бельё, Сая рассеянно смотрела во двор. В огороде над грядками порхала бабочка. За живой изгородью, беззаботно ведя за собой корову, шёл сосед. Заметив за забором Саю, он склонил голову в поклоне. Сая ответила ему сияющей улыбкой. Вдали, за зеленью рисовых полей, виднелись жилые дома в окружении подступившего к ним леса. Доев картошку, Исаму выбежал во двор и принялся гоняться за курицей.

Этот мирный весенний пейзаж так не вязался с её ненавистью. Прошло полгода с тех пор, как она, движимая ненавистью, добралась, наконец, до Японии. В поезде на Сингапур, на корабле для репатриантов, проверяя, на месте ли её острый клинок, она думала о том, как отомстит Рэнтаро. Как отомстить, Сая толком не знала. Но встретившись с Рэнтаро, она обнаружила, что не настолько ненавидит его, чтобы вонзить в него свой кинжал.

«Да и вообще — ненавижу ли я Рэнтаро?» — спросила Сая у самой себя. Когда она увидела мёртвого брата, она ненавидела. Именно эта ненависть послужила горючим, на котором она добралась до Тоямы. Если бы Рэнтаро бросил их с Исаму на улице, она, наверное, так и продолжала бы его проклинать. Она собиралась вонзить в него свой клинок, бросив ему в лицо всё, что он сделал с ней, всю его подлость и ложь!

Но хотя приезд Саи и привёл Рэнтаро в замешательство, он не прогнал ни её, ни сына. Он позаботился о них и даже нашёл им дом; озлобленность и ненависть Саи ослабли. Но злость, гнездившаяся в её душе, никуда не исчезла.

Она ненавидела. Японцев, пытавших её, насиловавших её, ненавидела тех, кто мучил и убил её брата. Ненавидела в Рэнтаро японца. Можно сказать, что она ненавидела японцев и саму Японию. Но оккупировавшая Малайю японская армия была расформирована, а Великая японская империя, которую эта армия предоставляла, тоже прекратила своё существование. Когда переполняемая ненавистью Сая приехала в эту страну, она столкнулась с японцами, отчаянно пытавшимися выжить в условиях послевоенного хаоса. Среди этих улыбчивых и мягких людей не было искажённых злобой лиц японских солдат времён оккупации. Образ врага растворился в воздухе, и Сая перестала понимать, на кого направить свою ненависть.

Сая вошла в комнату. Уложив чистое бельё в шкаф, она раскрыла свой дорожный баул и достала кинжал. Провела пальцем по его острому лезвию.

Кому же перерезать горло этим клинком? Вставив указательный палец в круглое отверстие рукояти, Сая с ненавистью смотрела на свой нож.