19

Рэнтаро шёл не спеша, обеими руками придерживая тяжёлый груз. Он не обернулся, хотя и чувствовал спиной взгляд Саи. Тянувшиеся вокруг рисовые поля оживали, будто огромный, бьющийся в земле сом взрыхлял землю. На межах показался хвощ; оставив девичью скромность, распускались тугие бутоны белого клевера. Бурлящие каналы, отведённые от реки Дзёгандзигава, возвещали о таянии снегов в горах Татэяма.

Уже около часа он шёл к станции Тэрада тоямской железной дороги. Уложенные в пять ярусов корзины тянули плечи. Уже около тридцати лет он занимался продажей лекарств и был привычен к тяжёлой клади. Но больше, чем тяжёлый груз, его мучила тяжесть на душе. Появление Саи и Исаму для дома Нонэдзава было подобно взрыву атомной бомбы. Взрывной волной снесло всех членов семьи, дому был нанесён невосполнимый ущерб. Рэнтаро, облечённый правами главы семьи, пытался спасти дом от развала, но вся семья повернулась к нему спиной, и он оказался в полной изоляции. Конечно, в лицо никто его не осуждал. Но его мать Канэ взяла за правило разговаривать с ним иронично, жена Ёко затворилась в молчании. Дети были на стороне бабки и матери, и между ними и Рэнтаро возникло отчуждение. Он часто бывал в отъезде, и все пять лет, проведённые в Малайе, возвращался домой в Японию лишь дважды в год. Связь с детьми изначально была ослаблена, и отчуждение возникло естественно. Даже со старшим сыном Асацугу отношения приняли угрожающий характер. Боясь, как бы в его отсутствие снова не пришла Сая, Рэнтаро вместо себя в поездку отправил сына. Когда Асацугу вернулся из путешествия, его переполняли злость и досада на отца, свалившего на него всю работу, в то время как сам развлекался с женщиной. Живший с ним под одной крышей младший брат Томидзиро и его жена холодно наблюдали за происходящим, словно считая это закономерным возмездием за то, что натворил отец. В доме Нонэдзава Рэнтаро теперь чувствовал себя неприютно, как опальный князь в своих владениях.

Жизнь в Малайе была для него другим миром. И именно поэтому в том другом мире можно было обзавестись женой и любить Саю.

В первую встречу с Саей Рэнтаро запомнил лишь большеглазую смуглую девушку. Но когда он приехал в деревню Келинтасан для заготовки сырья, Сая превратилась во взрослую женщину. Ему понравилось и то, что она разбирается в травах, и то, как легко она ступает по джунглям, и её импульсивность, и проступающая за этой импульсивностью необузданная сексуальность.

Жена Ёко напоминала ему сноп соломы. Стоило её обнять, она сразу выбивалась из сил и издавала сухой шелест. Видимо, она считала, что спать с мужем её ночная обязанность. С другой стороны, ему было скучно с женщинами, с которыми он спал во время путешествий, так как они намеренно заискивали перед ним. В Сае было что-то, чего не было ни у Ёко, ни у продажных женщин. В ней угадывалась ещё не оформившаяся женственность.

Рэнтаро красиво одел Саю и приучил её к роскоши. Девушка вскоре расцвела и превратилась в обворожительную женщину. Рэнтаро любил Саю как своё собственное творение. Когда военная обстановка ухудшилась и он бежал в Сингапур, основное место базирования японской армии, думая о Сае, он всегда вспоминал о ней как о женщине, счастливо жившей в изящном малайском доме в Кота-Бару. И его захлёстывала волна самодовольства от того, что это он сделал эту женщину счастливой. Война помогла сохранить это чувство. Поползли слухи о решающем сражении за основную территорию Японии, семья в Тояме умоляла его вернуться, и Рэнтаро решил так и сделать. Рэнтаро знал, что его жизнь в Малайе вместе с Саей не может длиться вечно, поэтому облегчённо вздохнул, получив повод расстаться со здешним миром. По правде говоря, если бы не ухудшение военного положения, он не знал бы, как ему уйти от Саи.

Однако, отплывая из Сингапура, он ещё надеялся после войны вернуться и повидаться с Саей и Исаму. Но когда он возвратился в Японию, начался заключительный этап боевых действий. Город Тояма был разрушен авианалетами, многие фармацевтические предприятия сгорели. Поставлять лекарства стало сложно. Семью и так-то было трудно обеспечить продовольствием, а тут к ним нежданно перебралась ещё и семья младшего брата-погорельца. Даже с окончанием войны жизнь не стала легче. В условиях нехватки товаров и вечных поисков пищи они жили одним днём, изо всех сил пытаясь выжить. И жизнь в Малайе, и Сая, и оставшийся с ней сын стали не то что явлениями другого мира — превратились в увиденный в другой жизни сон.

И вдруг этот сон ожил. Служившая отговоркой война окончилась, даже если бы он захотел убежать, бежать было некуда. Созданная его руками женщина превратилась в оборотня. В тот день, когда на пороге дома Нонэдзава появилась решительная Сая с горящими карими глазами, Рэнтаро настигло его собственное создание. И вот теперь, когда он наконец нашёл для них двоих дом и отделил их от семьи, Сая снова забеременела. Рэнтаро увидел ставший явью дурной сон, и ему стало страшно, что этот сон поглотит его.

Среди рисовых полей одиноко стояла маленькая деревянная станция Тэрада с черепичной крышей. Рэнтаро зашёл в зал ожидания и подошёл к окошку кассы.

— Один билет до Авасуно, — сказал Рэнтаро седому кассиру.

— Поезд будет через пять минут, — ответил кассир, протягивая билет. Под его ногти набилась земля, вероятно, следы полевых работ.

Заплатив, Рэнтаро взял билет. На станции Тэрада было две платформы. Одна для поездов, идущих в сторону Куробэ, другая — для поездов на Татэяму. Опустив свою кладь под ноги, он сел на лавочку и, достав из-за пазухи полотенце, отёр пот со лба.

Шпалы, меж которыми пробивалась трава, вели прямо к гряде Татэяма. Рэнтаро рассеянно смотрел на тянувшиеся вдоль горизонта белые холмы и заслонившие полнеба горы, покрытые снегами.

Покуда пятнадцатилетний подросток не поднимется в горы Татэяма, его нельзя считать взрослым. Следуя этому местному поверью, пятнадцатилетний Рэнтаро под руководством школьного учителя вместе с одноклассниками тоже ходил в горы. Он хорошо помнил, как у него захватило дух, когда после трудного восхождения из долины Мидахара через Адову долину, мимо пруда Микурига, через гору Дзёдо, восхождения, занявшего три дня и две ночи, из святилища Юдзан им наконец-то открылся ослепительный вид на плывущие в море облаков зелёные горы и холмы. На обратном пути они провели день на горячих источниках Татэяма, и он вернулся домой в полной уверенности, что стал взрослым мужчиной.

Теперь, когда ему было сорок семь, он знал, что человек не взрослеет и не перерождается только оттого, что поднялся в горы. Но он решил обойти деревни у подножья гор Татэяма не затем, чтобы найти новых клиентов, а потому что в глубине души ему просто хотелось убежать от создавшейся ситуации.

Послышался шорох. На лавку рядом с ним опустилась женщина лет тридцати с небольшим рюкзаком за спиной и фляжкой через плечо. По её лицу струился пот, к ввалившимся бледным щекам прилипли выбившиеся пряди волос. Одета она была так, как одевались во время войны — в кимоно и рабочие шаровары. Шаровары были перепачканы землёй и сильно потёрты. Женщина изо всех сил силилась разлепить глаза, но они то и дело закатывались — казалось, она вот-вот завалится на бок.

— С вами всё в порядке? — спросил Рэнтаро.

Женщина на мгновение вытянула шею, как плещущаяся в воде птичка, и, взглянув на него, выдавила слабую улыбку и кивнула: «Да». Но ответ прозвучал неуверенно.

Со стороны города Тояма подошёл выгоревший на солнце светло-коричневый поезд. Рэнтаро взвалил на спину свой тюк. Женщина тоже встала, покачиваясь. Похоже, рюкзак был тяжёлый, и под его тяжестью она откинулась назад. Рэнтаро шагнул к подошедшему к платформе поезду.

Из открывшихся дверей стали выходить люди. Пропуская выходящих, Рэнтаро обеспокоенно оглянулся на женщину. Она, прислонившись одной рукой к вагону, тяжело ловила ртом воздух.

— Эй, осторожно! — Рэнтаро, придерживая женщину за руку, помог ей войти в вагон.

— Простите, — раздался в ответ приятный слабый голос.

Вдоль окна тянулись сиденья. Рэнтаро подвёл женщину к двум свободным местам, снял с неё рюкзак и усадил, а затем, поставив свой груз на проходе, сел рядом.

— Вам плохо? — спросил Рэнтаро, когда поезд тронулся.

Женщина смущённо ответила:

— Похоже, я простудилась.

Услышав её выговор, он тут же переспросил:

— Вы из Токио?

Женщина кивнула.

— Приехали сюда из Токио за продуктами?

Рэнтаро подумал, что в таком случае она с вещами должна бы ехать в противоположную сторону. Женщина и сама поняв причину недоумения, улыбнулась уголками глаз:

— Перебираюсь в эти края. Дом и всё имущество сгорели во время бомбёжки.

— Да, Токио ужасно бомбили, — сказал сидевший рядом с Рэнтаро мужчина.

Скуластый и круглолицый, в круглых тёмных очках он был похож на крысу. Женщина обеспокоенно и неуверенно кивнула ему. И удручённо откинула голову назад. Рэнтаро, распаковав тюк, достал из четвёртой корзины завёрнутое в бумагу лекарство и протянул женщине.

— Снимает жар при простуде. Это вам, выпейте прямо сейчас.

Женщина растерянно покачала головой, но мужчина в тёмных очках сказал ей: «Тебе повезло, торговец лекарствами выручает тебя», и она неловко приняла лекарство. Развернув лекарство и свернув листок в трубочку, она высыпала порошок в рот и запила водой из свисавшей с плеча фляги. Горло женщины задвигалось, как рыбье брюхо, и замерло. Поблагодарив, она снова прислонилась затылком к стеклу и закрыла глаза.

Мужчина в тёмных очках, повернувшись к Рэнтаро, оживлённо заговорил: «С окончанием войны вы, торговцы лекарствами, наверное, стали неплохо зарабатывать». Уловив в его речи киотоский диалект, Рэнтаро уклончиво ответил: «Да как вам сказать…»

Сейчас и впрямь было самое время для заработков. Нехватка сырья для лекарств была уже не такой острой, как раньше, принятый во время войны закон о честной конкуренции, согласно которому на одно домохозяйство не должно приходиться больше одного торговца, был отменён. К появившейся возможности свободной торговли добавлялось и то, что после войны нехватка лекарств ощущалась в каждом доме. Продать лекарства не только в кредит, но и за наличный расчёт не составляло труда. Прошлой весной, во времена денежной реформы, все тоямские торговцы лекарствами отправились с поклажей за плечами в богатые рисом районы Ниигата и Тохоку, где благодаря поставкам в города, страдающие от нехватки продовольствия, скопились значительные денежные средства. Торговый оборот был внушительный. Однако Рэнтаро не собирался сообщать об истинном положении дел. Суровому торговцу лекарствами не пристало говорить о барышах, как покрытой морщинами старухе не пристало церемониальное кимоно незамужней девушки.

— Выручка от лекарств невелика, — схитрил Рэнтаро.

Скривив рот, мужчина в очках почесал подбородок.

— Вот уж кто сегодня точно зарабатывает, так это лесоторговцы и строители. Те, кто сотрудничает с оккупационными войсками, тоже не в накладе. В Токио вовсю процветают публичные дома для американских солдат.

Рэнтаро стало неприятно от ощущения низости, исходящей от слов и манер мужчины в тёмных очках.

— Оккупационные войска тоже не вечно будут хозяйничать в Японии.

Мужчина в тёмных очках, сложив руки на коленях, оживлённо подался вперёд.

— Кто в этом мире знает, что ждёт в будущем? Не останутся ли они в Японии навсегда?

— Едва ли, — не согласился Рэнтаро, и тут же его охватило беспокойство. Во время Великой восточноазиатской войны все верили в победу Японии. Правительство Великой японской империи до самого конца продолжало сообщать о благоприятном для японских войск ходе военных действий. Но с окончанием войны стало ясно, что это было сплошным враньём. В Потсдамской декларации предусматривался вывод оккупационных войск с установлением в Японии мира и свободы, но были ли гарантии того, что войска будут выведены? Разве Америка не обманывала японский народ так же, как прежде это делала Великая японская империя?

Мужчина в тёмных очках откровенно сказал задумавшемуся Рэнтаро:

— Да, что бы ни случилось, всегда в цене только деньги. Без денег не добьёшься женской ласки.

И он мельком взглянул на спавшую женщину. Она сидела, свесив голову и согнувшись, как старая тряпичная кукла на ватной подкладке.

— Не все женщины таковы, — ответил Рэнтаро.

Крылья носа у мужчины в тёмных очках дрогнули:

— Да все женщины меркантильны, отец, — сказал он и замолчал.

— Вы ведь из Киото? — спросил Рэнтаро, имея в виду замеченный прежде акцент. Мужчина равнодушно кивнул.

— Я слышал, что Киото не бомбили.

— Похоже, что так, — ответил мужчина. И заметив, что Рэнтаро удивил столь неопределённый ответ, добавил:

— Я из армии, и поэтому толком не знаю.

— Так вы демобилизовались и возвращаетесь домой?

Мужчина в тёмных очках насмешливо хмыкнул. И глядя в окно, пробурчал:

— Ага! — И поднялся с места.

Поезд подъезжал к платформе Камагафути. Мужчина снял с полки пустой рюкзак. Это был большой самодельный рюкзак со множеством заплат. Когда мужчина резко сдёрнул его с полки, лямка угодила в лицо, и очки слетели. На месте левого глаза зияла пустая глазница, вокруг которой кожа была воспалена как от ожога. Мужчина поправил тёмные очки и, держа в одной руке пустой рюкзак, сказал, выходя из вагона: «Ну, всего доброго».

Поезд тронулся. За окном снова потянулась однообразная зелень рисовых полей. «Уж не спекулянт ли он?» — подумал Рэнтаро. Почти все спекулянты были из демобилизованных. Глядя на мужчин в потёртой военной форме, торговавших на чёрном рынке перед станцией Тояма, Рэнтаро чувствовал, что он с ними дышит разным воздухом. Это была разница между теми, кто побывал на фронтах Великой восточноазиатской войны и теми, кто там не был. Но в чём именно заключалась разница, он толком не улавливал.

Рэнтаро, когда ему было двадцать лет, тоже был призван на трёхлетнюю военную службу. Он был командирован в Сибирь[41] и жил там, каждый день глядя в холодное равнинное небо. Никаких военных действий не велось, а когда началась Великая восточноазиатская война, он уже не был даже запасником и мог жить в Малайе, не опасаясь военного призыва. Рэнтаро понимал только, что они с мужчиной в тёмных очках пережили разную войну.

Вскоре поезд поехал вдоль реки Дзёгандзигава. Рисовые поля, теснимые горами и рекой, становились всё меньше и меньше. Дома, ещё укрытые настилом от снега, съёжились, ещё не очнувшись от долгой зимы, но рисовые межи и деревца у подножия гор уже зазеленели весенними всходами. Каждый раз, когда поезд останавливался на безлюдных станциях, пассажиры убывали. В вагон же почти никто не садился. Поезд остановился на безлюдной станции, и ещё двое сошли. И на этой станции никто не сел. Рэнтаро забеспокоился о сидевшей рядом женщине. Она всё ещё спала, опустив голову. «Как бы она не проехала свою остановку». Но разбудить её и спросить, где ей выходить, было уж слишком навязчиво.

Грохоча и покачиваясь из стороны в сторону, состав пересёк по железнодорожному мосту реку Дзёгандзигава. Даже этот шум не разбудил женщину. Рэнтаро часто поглядывал на неё. Женщина сказала, что едет из Токио. Её удлинённая шея и лицо были красивы. Сложенные на коленях руки — маленькие и изящные. Видимо, от непривычной полевой работы пальцы были в трещинах.

Вскоре поезд прибыл на конечную станцию Авасуно. Поезд затормозил, и женщина тут же подняла голову и подобрала с пола свой рюкзак. Будто и не спала. Закинув его на плечи, она, поклонившись, сказала Рэнтаро: «Благодаря вам мне стало много лучше», и быстро вышла из поезда.

Когда Рэнтаро, нагруженный своей поклажей, подошёл к выходу, женщина уже удалялась по дороге, идущей от станции. Рэнтаро было неприятно, что от него хоть и вежливо, но отделались, несмотря на оказанную им любезность. Решив, что и это, видимо, следствие жестокой послевоенной поры, он сошёл с платформы. В окрестностях станции Авасуно, располагавшейся на мысу реки Дзёгандзигава, возвышались новые деревянные строения. Здесь были сосредоточены дома работников электрокомпаний и компаний по перевозке грузов, эта деревня была заселена десять лет назад. Когда Рэнтаро вышел на дорогу, раздумывая, не начать ли с этой деревни, он заметил чуть впереди перед школьными воротами человек двадцать, глазевших на школьный двор. Рэнтаро подошёл ближе и затесался в толпу, чтобы узнать, в чём дело. Перед маленькой деревянной школой, состоявшей всего из одной постройки, деревенские жители, по-видимому, родители и родственники школьников, под руководством мужчины в сюртуке и резиновых сапогах — наверное, директора школы — устанавливали трибуну, выносили на школьный двор орган, расставляли стулья. В школьных окнах мелькали бритые и коротко стриженные головы детей, мывших окна и убиравшихся в классах.

— Что, какой-то праздник? — спросил Рэнтаро у наблюдавшей за всем этим женщины, за спиной которой висел младенец, прикрытый халатом и перепачканный блестевшей на солнце слюной.

— Оккупационные войска могут приехать в школу. Потому все так суетятся, — возбуждённо ответила женщина со вздёрнутым носом, похожая на летучую мышь.

— Оккупационные войска добрались и сюда! — изумился Рэнтаро.

Сразу по окончании войны в начальные школы города Тибаси и соседних городов тоже приезжали на джипах американские солдаты. Они проверяли, нет ли запрещённых учебников или ещё чего-то запретного. Однажды в спортивном зале какой-то школы обнаружили три пулемёта. Говорят, директор школы, которого поймали, когда он прятал эти пулемёты в шкаф, стал оправдываться, будто накануне вечером кто-то подбросил их в его кабинет. Это комичное объяснение с лёгкой руки одного из учителей разнеслось по городу, и авторитет директора школы в этих краях был подорван.

— Неизвестно, заедут ли они в такое захолустье, но в управление поступила информация, что джип выехал в город Оояма. И школам по всему городу и окрестностям пришло распоряжение подготовиться к встрече.

Стоявший рядом мужчина с густыми бровями в таби[42] на резиновой подошве вступил в разговор:

— Наверное, едут проверить, как действует новая система.

С апреля этого года начальные школы были расформированы, и только недавно была введена новая система обязательного образования. Предположение мужчины было вполне обоснованным, поскольку реформа проводилась под эгидой оккупационных войск.

— Хорошо, коли сюда приедут оккупационные войска. Я ещё не видала иностранцев, — сказала румяная девушка с горящими глазами.

Из школы вышел мужчина, обутый в гэта,[43] и, зажав что-то подмышкой, вприпрыжку двинулся к школьным воротам. Чтобы пропустить мужчину, толпа расступилась. Подмышкой у него была зажата надпись: «Моление об установлении Великой восточноазиатской империи».

— Господин секретарь, это что же, до сих пор было в школе? Да ведь это военное преступление! — поддел его один из зевак.

Секретарь ответил:

— Да разве у тебя самого в доме до недавних пор не висели военные плакаты?

Среди односельчан поднялся хохот, а секретарь с надписью подмышкой побежал к станции. Среди затихающего хохота женщина с ребёнком за спиной вдруг, взглянув на узлы Рэнтаро, спросила:

— Вы торговец лекарствами?

Ответив: «Да», Рэнтаро не упуская случая, заговорил о деле.

— Я впервые в здешних краях, после войны к вам приходили торговцы лекарствами?

— Да, вот как раз месяц назад приходил наш прежний поставщик.

— Что ж, прекрасно, — сказал немного разочарованный Рэнтаро. — Вы знаете, что система «один дом — один склад» больше не действует, и теперь в любом доме можно складировать сколько угодно лекарств? Не важно, пользуетесь вы ими или нет. Можно мне оставить лекарства в вашем доме?

Когда женщина со свисавшим с плеча полотенцем в задумчивости склонила голову, послышались крики: «Оккупационные войска приехали!» На ведущей из леса разбитой дороге показался джип. Жители деревни, судачившие о приезде американцев, но не думавшие, что они и впрямь доберутся в такую глушь, замерли в изумлении. Крик «Оккупационные войска приехали!» пронёсся по улочкам деревни, и люди поспешно высыпали из домов.

— Что, и впрямь оккупационные войска?!

— Да, вон они!

На улицу вышли женщина с подвязанными рукавами кимоно и в фартуке, видимо готовившая обед, старуха, очищавшая на солнышке рис от шелухи, мужчина с мотыгой в руках, бросивший полевую работу. Защитного цвета джип подъехал к замершим жителям деревни. В машине было двое американских офицеров и двое японцев. Один молодой японец был, похоже, переводчиком, другой — старик в штанах-хакама[44] с гербами.

Завидев старика, жители стали здороваться, видимо, он был здесь влиятельной фигурой. Джип подъехал к толпе, сбавил скорость и повернул к школе. Человек сорок-пятьдесят детей, учителя и директор школы, выстроившись в шеренгу, поклонились джипу. Увидев это, местные жители тоже стали кланяться. Когда машина въехала на школьный двор, из него вышли американцы. Жители деревни пожирали глазами светлокожих, светлоглазых белых людей с огромными носами. Подошёл директор школы и поблагодарил офицеров за то, что они приехали. Переводчик перевёл его слова.

— И впрямь, кожа у них другого цвета.

— А носы-то какие огромные! Как у слонов!

— Да ты слонов-то отродясь не видал!

Тихонько перешучиваясь, жители не сводили глаз с белых офицеров.

— Да они же убийцы! — послышался тихий голос.

Стоявший в толпе подросток лет пятнадцати-шестнадцати с ненавистью и ожесточением смотрел на офицеров оккупационных войск.

— Кё, будешь так говорить, угодишь в тюрьму, — одёрнул подростка мужчина в таби на резиновой подошве.

«Трусы!» — выругался подросток и вылетел из толпы. Жители, сокрушённо покачав головами, тут же заняли освободившееся место, не сводя глаз с офицера, что-то говорившего переводчику. Все были поглощены приездом оккупационных войск, никому не было дела до покупки лекарств в кредит. Рэнтаро осторожно, стараясь никого не задеть своей поклажей, выбрался из толпы. Раздумывая, как быть дальше, он огляделся вокруг, и на глаза ему попалась старуха, подметавшая дорогу перед маленькой мелочной лавкой напротив школы. Ей, похоже, не было дела до происходящего на школьном дворе, она молча сметала пыль со скамейки, где были разложены резиновые таби и шнурки, керосиновая лампа и свечи. У Рэнтаро затеплилась надежда, и он подошёл к старухе.

Когда он поздоровался, старуха повернула к нему своё маленькое желтоватое как лимон лицо. Едва взглянув на узлы Рэнтаро, старуха сказала: «Лекарства не требуются». Рэнтаро был обескуражен, но с горячностью продолжил:

— Не говорите так, бабушка. Можно мне только оставить у вас лекарства?

— Лекарства для тех, кто собирается жить. А я уже отжила своё, мне лекарства не к чему. Когда подходят сроки, готовишься к смерти, — просто сказала она.

— Бабушка, все, наверное, радуются вашему долголетию.

Старуха краем глаза взглянула на Рэнтаро:

— Разве я живу для того, чтобы радовать людей?!

Зацепиться было решительно не за что. Процедив сквозь зубы: «Ну что ж», Рэнтаро повернулся и собрался уходить.

— Попытайте счастья в окрестности Дороги-Мандала, — услышал он за спиной голос старухи.

Он обернулся. Старуха, потирая нос, продолжила:

— В деревнях вдоль Дороги-Мандала, кажется, нет лекарств. Говорят, после войны там поселились чужаки. Этой зимой к нам оттуда приходил человек, спрашивал, нет ли у нас жаропонижающего.

Рэнтаро спросил, где находится Дорога-Мандала. Ему не доводилось слышать такого названия. Старуха метёлкой указала на ведущую в лес дорогу, по которой приехал джип оккупационных войск.

— Вон там. На перекрёстке, где стоит изваяние бодхисаттвы Дзидзо,[45] свернёшь налево. Дорога идёт через вершину Якуси — вершину будды Целителя, да видно Дзидзо не очень-то снабжает их лекарствами, — обнажив беззубые дёсны, старуха рассмеялась.

Со школьного двора донеслись звуки органа. Дети громко запели песню «Яблоко».[46] Провожаемый высокими детскими голосами, Рэнтаро направился к лесной дороге, по которой приехал джип оккупационных войск.

Загрузка...