Дорога-Мандала

18

Утром, когда выпал первый снег, Сая решила, что умерла. И земля, и заросли бамбука во дворе, и рисовые поля, и далёкие горы — всё было белым-бело. Такое возможно только в мире мёртвых. Влекомая этой тишиной Сая через веранду вышла во двор. Холодный снег больно обжёг подошвы. Сая подобрала ноги и подумала, что всё-таки ещё жива. Она зачерпнула рукой, скопившийся на краю веранды снег и положила в рот — прохладный и мягкий, он растаял на языке. И только тогда она подумала — это же снег! Глядя на невиданное в лесах Малайи чудо холодных земель, Сая сделала глубокий вдох. Окутавший её тонкий запах был похож на аромат вздох-травы, когда зарываешься в неё лицом.

«Люди всё никак не умирают», — подумала Сая. Когда её держали в публичном доме, она умирала сотни раз. Но всякий раз оказывалась жива.

Публичный дом был устроен для войск, дислоцированных в Кота-Бару. Это был огороженный колючей проволокой участок в лесу на окраине города. Саю держали взаперти в грубом длинном бараке, покрытом листьями мангровой пальмы и бананов. Каждый день её заставляли отдаваться японским солдатам.

Это были страшные дни! С утра один за другим приходили японские солдаты. Войдя в комнату, они немедленно вонзали в неё свои дубины. Сая думала, что её убьют. Убьют этими своими дубинами!

Она хотела бежать, но за женщинами следили с утра до вечера. Хозяином борделя был японец. У него было семь женщин-кореянок. К ним прибавились Сая и ещё одна девушка-малайка, которую обманули, сказав, что у японцев есть для неё работа.

В тесной, как тюремная камера, комнате Сая принимала за день от десяти до двадцати японских солдат. Их обязывали пользоваться презервативами, но многие, приговаривая: «Обнажим клинок!», входили в неё без презервативов, не обращая внимания на то, что промежность Сая была ещё липкой от спермы предыдущего мужчины. Когда Сая противилась, кололи её остриём японского меча, тушили окурки об её шею и в промежности. Когда Сая кричала, они громко смеялись.

Они злые духи, думала Сая. Эти мужчины в грязной военной форме, бритоголовые, заросшие щетиной, были похожи на обернувшихся людьми злых лесных духов.

Сае казалось, что она заблудилась в лесу, из которого нет выхода. Здесь были страшные злые духи, и выбраться невозможно. Заблудившиеся вскоре падают навзничь, выбившись из сил, и больше не могут подняться. О таком лесе рассказывали в её племени.

Лес этот замешан на поте и крови. Сае хотелось вырвать члены своих мучителей, хотелось, чтобы её промежность превратилась в лезвие клинка. Но влагалище её было мягким, как беззубый рот младенца. И когда, разрывая внутренности, в неё вонзался очередной злой дух, она не сопротивлялась, а лишь рыдала.

«Я сортир!» — так сказала Канэ Тосика. Тосика была кореянка, по-японски её звали Аяко, она хорошо знала японский. Когда она узнала, что Сая прилично понимает по-японски, то стала жаловаться ей на жизнь в коротких перерывах во время стирки и мытья. «Полицейский заманил меня, сказав, что нужно будет только обстирывать раненных японских солдат, что мне будут платить зарплату и обеспечат ночлегом, едой и одеждой. Бессовестное враньё! Вместо ночлега — эта тесная комната, похожая на тюремную камеру. Здесь меня держат взаперти, заставляя принимать в день по двадцать-тридцать мужчин!

В этом городе просто рай. Здесь же не передовая. Здесь можно жить припеваючи. Вот в Китае мне пришлось тяжело. Спать приходилось в тесной комнате, застеленной грязными циновками, питались мы рисовыми колобками; когда обслуживали солдатню, одеждой нам служили мужские пот и грязь. Всю зарплату крал хозяин борделя. Меня трахали с утра до вечера, солдатне не было дела до того, что внутри у меня всё разодрано и распухло, что я вот-вот лишусь чувств! Им бы только влезть на тебя и засадить. Потому что для этих парней проститутка всего лишь сортир. Ходячий сортир! Они говорили ужасные вещи: «А ну, соси член, ну, давай показывай, раздвигай ноги, дай-ка засуну туда руку!» И чем более высокое положение занимали эти мужчины, тем более заносчивыми и жестокими они были. Некоторые пробовали воткнуть во влагалище меч, заставляли совокупляться с псами и ухмылялись, глядя на это. У этих людей не было сердца. Проявить неповиновение было смертельно опасно. Они рубили нас мечами, избивали до переломов, обращались с нами хуже, чем с собаками. Одна из девушек, которых забрали вместе со мной, покончила с собой, другая заразилась болезнью и умерла. Из-за этой войны и мы огрубели, и нам нужен был роздых. Иногда попадались эдакие добренькие, но дело лишь в том, что они были просто слабы душой и только из-за войны слегка огрубели. Один такой молодой солдат после всего с достоинством поклонился и сказал: «Спасибо, здесь я обрёл решимость умереть». Но всё равно, мы для них не женщины, а сортиры. Сортиры, в которые можно облегчиться перед смертью. «Спасибо, мне было так хорошо у тебя внутри». Он всего лишь поблагодарил божество сортиров».

Тосика, для которой японская речь была привычнее корейской, выплёскивала накопившееся в душе. Нечистоты ненависти текли стремительно, как лесные реки в сезон дождей, они затапливали Саю, поднимаясь от колен к животу, от живота к груди. «Ты, по крайней мере, у себя на родине. А мне, заброшенной так далеко, и бежать-то некуда. Ненавижу! Ненавижу японских солдат! Они все дьяволы!»

— Не все же японцы такие! — возразила Сая, думая о Рэнтаро.

Тосика презрительно посмотрела на неё:

— Они все одинаковы!

— Но среди гражданских встречаются добрые! Мой знакомый был добр.

— И что сталось с этим японцем? Где он сейчас? — язвительно спросила Тосика.

— Вернулся в Японию. Он скоро приедет за нами с сыном, — ответила Сая.

Тосика расхохоталась. Это было жутковатое зрелище — нескольких передних зубов у неё не хватало, но, как ни странно, выражение её лица стало чувственным.

— Разве мужчина, уехавший в Японию, должен вернуться за тобой?

— Не сейчас, но когда война закончится, он обязательно вернётся! — пылко сказала Сая.

— Не вернётся. Уж я-то знаю, каковы эти японцы. Я проститутка. Дырка для членов японских солдат. В меня входили сотни японских членов. Я всем своим нутром знаю этих парней! — заявила Тосика, издеваясь над самой собой. — Эти добрые мужчины, став солдатами, ведут себя одинаково, особенно когда им грозит передовая. Да ты знаешь, что вытворяли эти парни в Китае? Я слышала разговоры офицеров. Десятками или сотнями тысяч они убивали всех подряд, от младенцев до стариков. Они похвалялись этим! Похвалялись! Японские солдаты убивают всех вокруг, на фронте — японскими мечами, в борделе — своими членами. У этих парней вместо сердец мечи. И им доставляет удовольствие вонзать свои мечи в плоть!

Тосика говорила правду. Когда в Саю вонзались мужские члены, ей казалось, что её надвое рассекает меч. И каждый раз она умирала. И сколько бы она ни умирала, она никогда больше не возрождалась. За то время, что Сая была в борделе, две женщины умерли. У одной был выкидыш, другая умерла после жестокого полового акта.

Если бы на третий месяц ей не пришёл на помощь Кэка, Сая тоже, наверное, умерла бы там. Чтобы разыскать её, Кэка стал осведомителем японской армии. Затем, умело подкупив стражу, ночью он тайком выпустил сестру. Но воспоминания об этом борделе глубоко врезались в душу Саи. Она понимала, что эти воспоминания не сотрутся уже никогда.

«Мамочка», — донёсся сквозь дверную щель голос Исаму. Сын звал её по-японски. Сая вошла в дом и нырнула к нему под одеяло. И глядя на заснеженный двор, сказала ему:

— Снег, Исаму, это снег.

Исаму, широко раскрыв глаза, посмотрел на улицу и вдруг испуганно обнял её. Позже Сая подумала, что это было животным страхом. Не зная, что такое снег, малыш инстинктивно воспринял его как угрозу.

Снежная зима была, конечно, нелёгким временем. Сая и Исаму дрожали от холода. В поисках дров для очага, стоявшего в комнате с земляным полом, они доходили до реки. Соседи ходили за дровами в общественный лес, но пришлая Сая не могла к ним присоединиться. Вдвоём с маленьким Исаму, привязав соломенными верёвками сплавное бревно к спине, они, пошатываясь, тащили его домой. Многие, как и Сая, спасаясь от холода, собирали сплавной лес, поэтому дров не хватало. Когда дрова заканчивались, они с Исаму, обнявшись, грелись под одеялом. С наступлением зимы еды тоже перестало хватать. Хотя благодаря Рэнтаро они получали дешёвую еду по продовольственным карточкам, этого было решительно недостаточно. Вся надежда была на Рэнтаро, раз в четыре-пять дней приносившего еду и всякую всячину. Когда Сая ходила за дровами, она искала у речного берега съедобные травы. Она пробовала любую пригодную на вид траву. И тут ей пригодилась наука знахаря. «Сначала попробуй, совсем чуть-чуть. Затем прислушайся к ощущениям, чтобы понять, как трава действует; попробуй на язык, нет ли в ней яда. Всё проверить можно только на самой себе». Знахарь учил её, что если хоть немного заболит живот, или появится сыпь на коже, или появятся неприятные ощущения в груди, то какой бы вкусной ни была трава, она не годится в пищу. И всё-таки несколько раз её скручивало от боли. Из-за того, что она искала съедобные травы в холодной речной воде, пальцы на руках и ногах и пятки у неё потрескалась, как дно пересохшего болота.

Иногда, отправившись в Тибаси, она покупала на чёрном рынке одежду и уголь, цены там были в пять-десять раз выше, чем по продовольственным карточкам, и деньги, обмененные в Управлении по оказанию помощи репатриированным, растаяли в мгновение ока. Когда в сумке не осталось ни одной купюры, Сая, не поверив, несколько раз всё перерыла. Деньги, ради которых она убила ту женщину, оказались сущими грошами.

После того как она объявила Рэнтаро, что сбережения закончились, он стал приносить ей понемногу. Жить, глядя, как таят твои сбережения, совсем не то, что жить на чужие, пусть даже и небольшие деньги. Отправиться в город, сжимая деньги в руке, стало для Саи в радость. Деньги для неё обладали магическими свойствами. В лесу они были не нужны. Сая росла, ничего о деньгах не зная, и впервые узнала об их силе, только когда отправилась с братом в Кота-Бару. Сая была поражена, когда Кэка, протянув бумажные клочки, обменял их на одежду и сладости. Тут же Сая вспомнила подаренный Рэнтаро воздушный шарик. Образ маленькой бумажки, чудесным образом раздувающейся и превращающейся в плывущую по воздуху круглую радугу, и образ клочков бумаги, превращающихся в сладкие тянучки и ткани чудесных расцветок, наложились друг на друга и оставили в душе Саи неизгладимый след.

Даже не делая покупок, а просто гуляя по городу за руку с Исаму и с деньгами в сумке, Сая испытывала то же радостное волнение, что и при виде тех воздушных шариков. Люди знали, что Сая из репатриированных и не находили подозрительным её ломанный японский. В городе было много репатриированных из Манчжурии или с островов Южных морей.[40] Некоторые родились в колониях или очень долго там прожили и, как и Сая, плохо говорили по-японски. «Ах, вы из Малайи, верно, вам пришлось тяжело. Ведь это там Персиваль намертво блокировал генерала Ямасита», — приветливо заговаривали с ней люди. Но Сая отделывалась натянутой улыбкой и односложными «да» или «нет». И люди отступались от неё как от задетой по ошибке ящерицы. Она назвалась именем Сая. В городе её прозвали — «Сая из Юго-Восточной Азии». Это прозвище очень подходило ей, смуглянке.

Через полгода всем стало известно, что Сая находится на содержании Рэнтаро. Но люди делали вид, что ничего не замечают, так же как они делали вид, что не замечают проходящих мимо составов с оккупационными войсками. Это была эпоха, когда овдовевшие женщины становились проститутками, осиротевшие дети жили на обочинах дорог, школьники чистили обувь, а молодые девушки готовы были скорее расплачиваться собственной кровью, чем торговать своим телом. Было бы удивительнее, если бы репатриированная женщина с ребёнком смогла выжить без мужской поддержки.

Когда приходил Рэнтаро, Сая выпроваживала Исаму из дома, отправляя его гулять. Холодной зимой они занимались любовью под одеялом. Это было единственное тепло. Крепко обняв Рэнтаро, прильнув к нему бёдрами, она чувствовала опьянение. И Рэнтаро опять и опять жадно пил из бьющего из её плоти источника. Когда Рэнтаро кончал, Сая играла с его ослабевшим пенисом. Гладила его, с удивлением думая о том, как только что теряла голову.

Это был такой же пенис, что и у заходивших в бордель японских солдат. Такой же как вонзавшиеся в Саю, убивавшие её мечи. Движимая ненавистью, притягиваемая ею, Сая постепенно начинала энергичнее ласкать член Рэнтаро, и он напрягался так же, как и члены японских солдат. Он точно такой же, думала она.

Это был меч. Мужской меч. Сая хотела сломать этот меч и, оседлав Рэнтаро, неистово вращала бёдрами, требуя от него кончить ещё раз. Чем более измождённым уходил от неё Рэнтаро, тем большее удовлетворение она испытывала.

Во время занятий любовью, мгновенно переносясь от опьянения к чувству мести, Сая больше не чувствовала охватившей её в комнате-каморке животной страсти. Рэнтаро со своим вставшим членом превращался в одного из японских солдат в борделе. Когда ненависть оживала, Сае хотелось своим нутром разорвать его член в клочья. Но когда Рэнтаро уходил, ею овладевала страсть. Ей нестерпимо хотелось снова оказаться в его объятиях и погрузиться в это страстное опьянение. В такие минуты, чем труднее было этого достичь, тем больше она этого жаждала. Так Сая и жила между страстью и ненавистью. Рэнтаро, накрываемый этими волнами, провёл зиму, так и не отправившись в путешествие. Пока он разрывался между своим домом и Саей, год подошёл к концу.

Когда начал таять снег и, пригретая солнцем, показалась чёрная земля, а Исаму пошёл в начальную школу, Сая заметила, что в этом месяце красные цветы не распустились. Когда она объявила, что, кажется, у неё будет ребёнок, Рэнтаро промолчал. После этого он не появлялся в доме Саи десять дней.

Возделывая промёрзшую от снега землю, она терзалась подозрением, не бросил ли он её снова. Когда Рэнтаро появился в следующий раз, на нём была походная одежда, на ногах ботинки с обмотками, а за спиной торчал огромный тюк. Стоя на пороге и не заходя в дом, он объявил, что уезжает продавать лекарства. Исаму только что ушёл в школу, и в голове Саи, мывшей в прихожей посуду, пронеслись самые разные мысли. Но, не успев прислушаться к ним, Сая обняла Рэнтаро:

— Рэн, ты вернёшься? — жалобно спросила она.

— Скоро вернусь. Это ненадолго, — словно оправдываясь, ответил Рэнтаро и протянул Сае бумажные деньги.

Уезжая из Кота-Бару, Рэнтаро тоже сказал, что вернётся, но не вернулся. Сая смотрела на него и думала о том, что он, может быть, снова хочет от неё сбежать.

— Где бы ты ни был, я найду тебя повсюду!

Рэнтаро вздрогнул и только кивнул.