Дорога-Мандала

35

Ведущая в город дорога местами была разрушена горными обвалами. Асафуми, прикрытый лишь обёрнутым вокруг бёдер полотенцем, весь исцарапанный ветвями деревьев, обходя завалы, был вынужден передвигаться на четвереньках. Но ужаснее всего были комары — его белоснежная и гладкая кожа распухла и покраснела от укусов.

«Как в игре на выживание», — подумал Асафуми. Он словно оказался внутри компьютерной игры. И за ним, терпящим лишения, откуда-то наблюдал настоящий Асафуми.

«Но где же моё настоящее, я»?» Асафуми попытался отыскать в себе своё настоящее «я», но ему показалось, что он лишь роется руками в грязи. Всё было тщетно.

Он, работающий в научно-исследовательской лаборатории, он, встречающийся с Сидзукой, он, в одиночестве лежащий в своей комнате, он, прибирающийся в доме покойного деда. Он вспоминал себя в самые разные моменты, но всякий раз оказывалось, что он, как и сейчас, словно находился внутри компьютерной игры.

Впрочем, он мог предаваться таким размышлениям лишь поутру. Сейчас его босые ноги натыкались на острые камни и корни деревьев, иногда его пронзала острая боль — боль от укусов муравьёв. Высоко стоявшее в небе солнце нещадно палило, по телу, как потоки дождя с крыши, струился пот. Потом стало сводить пустой желудок, и в голове вертелись мысли только о том, как бы передохнуть и поесть. И не удивительно, ведь он ничего не ел со вчерашнего вечера.

— Есть хочется, — наконец проронил Асафуми, обращаясь к Кэсумбе, торопливо шедшей впереди вместе со своей двухголовой собакой.

— Мне тоже, — безучастно ответила Кэсумба, продолжая шагать.

Девочка не проронила ни единой жалобы, и Асафуми поневоле снова зашагал вслед за ней.

Он заметил, что дорога пошла вниз, но от этого ему не стало легче — она, как дикое поле, по колено заросла травой, пробившейся сквозь потрескавшийся асфальт. К разнотравью примешивались колючки. Судя по изгибу дороги, они вот-вот должны были дойти до лесопосадок кипарисовиков, но те исчезли, а вместо них тянулся широколиственный вечнозелёный лес.

Постепенно Асафуми овладела мысль — уж не перенёсся ли он во времени? Это определённо была Дорога-Мандала, но не начала двадцать первого века, в котором он жил. Для таких перемен мало десяти-двадцати лет. Так какое же сейчас время? Эпоха, наступившая после климатического сдвига, или доисторические времена, населённые чудовищами? Но это слишком дикое, слишком невероятное предположение. Ему казалось, что он бредёт во сне.

Асафуми вспомнилось, как в конце лета он вместе с Сидзукой на своём голубом «фольксвагене» отправился к родителям в Тибаси. Тогда он легкомысленно заявил, что прежде, чем человечество погибнет из-за наступления пустыни или глобального потепления, его уничтожат нейтронные бомбы или вторжение инопланетян. Теперь он стыдился этой сорвавшейся у него тогда пустой болтовни. Он спокойно высказывал фантастические идеи, но, оказавшись в невероятной ситуации, не мог толком постоять за себя самого.

«Как там Сидзука? Наверное, волнуется из-за того, что я пропал. А может, как в сказке про Урасима Таро,[60] время, в котором находится Сидзука, и время, в котором я блуждаю по Дороге-Мандала, текут неодинаково?» Продолжая идти, Асафуми задавался праздными вопросами и постепенно потерял чувство реальности, словно затерявшись в компьютерной игре на выживание.

Остановившись, Кэсумба присела на корточки. На земле валялся плод тёмно-фиолетового цвета размером с теннисный мяч. Ветви росшего у обочины дерева были унизаны такими же тёмно-фиолетовыми плодами. Кэсумба разломила подобранный с земли плод надвое и протянула половинку Асафуми. Прервав замкнутый круг своих мыслей, Асафуми взглянул на плод. Выглядел он необычно. Посередине — белая желеобразная масса, а вокруг светло-лиловая мякоть сантиметровой толщины.

— Ешь только белую сердцевину, — сказала Кэсумба, поддевая пальцами белую сердцевину.

Вслед за ней и Асафуми попробовал отведать плода. Вкус был чуть сладковатый, как у молочного желе. Поедая свою долю, Кэсумба и Асафуми озирались вокруг в поисках других осыпавшихся плодов. На глаза им попались штук пять, свисавших с дерева. Жадно доев оставшееся, они стали осматривать росшее у обочины дерево. Кэсумба, подобрав камушек, попробовала сбить им плод. Но хотя ей и удалось попасть, плод так и не упал. Асафуми тоже стал швырять мелкие камушки. После нескольких попыток ему наконец удалось сбить три плода. Но один был изъеден червями, другой засох. Единственный пригодный в пищу плод Асафуми с Кэсумбой поделили пополам.

— Впервые ем такой фрукт. Как он называется? — спросил Асафуми. Его губы стали лиловыми.

— Не знаю.

Кэсумба снова зашагала. Асафуми хотелось немного передохнуть, но сказать об этом ему было неловко, и он устало побрёл следом за ней.

— У тебя нет дома? — спросил Асафуми, шагая рядом с Кэсумбой.

— Мой дом — Дорога-Мандала, — нараспев ответила Кэсумба и вдруг снова остановилась у обочины.

Здесь росли кустики, усыпанные красными ягодами лесной земляники. Собрав горсть ягод, Кэсумба высыпала их в рот. Следом за ней и Асафуми принялся есть землянику. Кисло-сладкий вкус ягод немного рассеял его усталость. Видимо, Кэсумба прекрасно разбиралась в съедобных растениях, росших вдоль Дороги-Мандала.

— Обочины дорог заменяют тебе холодильник, — весело сказал Асафуми, углубляясь в заросли и поедая землянику. Найдя еду, он приободрился.

Кэсумба растерянно посмотрела на него и переспросила:

— Холодильник?

И Асафуми понял, что она не знает, что это такое.

— Ну, я имею в виду, что еду ты находишь на обочине дороги, — объяснил он, и Кэсумба взглянула на него презрительно:

— Если бы этим можно было насытиться!

Ну, конечно же, растущими у обочины фруктами сыт не будешь. Асафуми раскаивался, что сморозил глупость.

— Но где же вы достаёте еду?

— Когда мы идём на поклонение к Якуси, нас кормят там, где мы ночуем. Так заведено.

— Что значит заведено?

Кэсумба моргнула своими чёрными ресницами:

— Заведено — значит заведено!

Ждавший их у обочины дороги Кэка вдруг зарычал. Он навострил все четыре уха. Обе его пасти оскалились белыми клыками. Асафуми пригляделся — на кого он рычит? Среди деревьев мелькали взъерошенные головы. Похоже, это были такие же полуголые дикари, что напали на Асафуми.

— Это люди-обезьяны! — прошептала Кэсумба.

Асафуми напрягся. В нём ожил страх, испытанный во время недавнего нападения.

— Всё в порядке. — Кэсумба тронула Асафуми за руку и, подозвав собаку, не спеша зашагала по дороге.

Асафуми, нервно оглядываясь на заросли, в сторону которых рычал Кэка, медленно двинулся вперёд.

Под защитой продолжавшего рычать пса они зашагали по Дороге-Мандала. Вскоре Кэка, перестав рычать, снова побежал впереди.

— Что, на Дороге-Мандала полно таких людей-обезьян? — спросил Асафуми у Кэсумбы когда они оставили заросли далеко позади.

— Да, люди-обезьяны живут в горах. Они нападают на путников на Дороге-Мандала и грабят их. Обычно они охотятся на животных, питаются горными плодами, но когда никакой пищи им достать не удаётся, они нападают на деревни и едят захваченных там людей.

Узнав, что его могли съесть, Асафуми содрогнулся. Потому ли, что люди-обезьяны были ослеплены его сумкой и одеждой, потому ли, что по случайности не были голодны, но они его не тронули.

— А ты не боишься ходить по дороге, где в любую минуту могут появиться люди-обезьяны?

— Люди-обезьяны боятся паломников, идущих к Якуси. Потому что мы совсем другие. И Кэка они боятся из-за того, что у него две головы, так что нас не тронут. Раз с нами Кэка, всё в порядке.

Услышав своё имя, пёс обернулся. На мощной шее торчали могучие головы. Сверкавших в его пастях клыков и двух пар горевших глаз действительно было довольно, чтобы напугать кого угодно. Асафуми понял, как ему повезло, что Кэсумба с Кэкой присоединились к нему.

Дорога шла, то сужаясь, то расширяясь. Это была не та лесная дорога, которой Асафуми проезжал вчера. Она была уже, не было и намёка на асфальтовое покрытие. Похоже, машины здесь не ездили. Но люди явно хаживали — трава была примята. Кэсумба видимо отлично знала дорогу и шла уверенно. На ней была мешковатая одежда с чужого плеча, вьющиеся волосы распущены. Шагая впереди Асафуми, она мурлыкала себе под нос: «Фу-у-ун, фу-ун». Асафуми был очарован этой малышкой.

Кэсумба шагала среди тёмно-зелёной вселенной. Она шла одна со своей чёрной двуглавой собакой. Асафуми отделяли от Кэсумбы всего три шага, но ему казалось, что это расстояние в тридцать тысяч световых лет. Отчего ему так казалось, он и сам не знал.

«Фу-ун, фу-у-у-ун» доносился до него голос из космоса, сквозь тридцать тысяч световых лет. Вскоре Кэсумба остановилась и показала на серый камень, выглядывавший из травы у обочины:

— Здесь начинается Дорога-Мандала.

На камне был выбит указатель, полустёртые буквы гласили: «Дорога-Мандала». Впереди снова шла широкая дорога, покрытая потрескавшимся асфальтом. Вначале Дороги-Мандала, на обочине, стояла хижина. Маленькая хижина, крытая тростниковой крышей. Рядом с хижиной лежали обгоревшие дрова, были видны следы от кострища.

— Здесь мы отдыхаем, а потом снова возвращаемся на Дорогу-Мандала. Так и ходим туда и обратно.

Не обращая внимания на объяснения Кэсумбы, Асафуми зашагал по широкой дороге. Увидев каменный дорожный указатель и автомобильную дорогу, он подумал, что город уже близко, и при этой мысли его охватило нетерпение. Но скоро он заметил, что девочки нет рядом. Он обернулся и увидел, что она в нерешительности стоит рядом с хижиной. И Кэка сидит у её ног и с беспокойством смотрит на неё.

Когда он спросил: «В чём дело?», Кэсумба смущённо улыбнулась. «Наверное, ей страшно, она же говорила, что никогда не покидала Дорогу-Мандала», — подумал Асафуми. И тут Кэсумба, сжав кулаки опущенных рук, будто решившись прыгнуть в воду, сделала шаг вперёд. Широко раскрыв глаза, она крикнула рычавшему Кэке: «Идём!» Ей пришлось ещё трижды окликнуть его, прежде чем пёс наконец сдвинулся с места.

— Боишься, что случится что-нибудь, если сойти с Дороги-Мандала? — спросил Асафуми поравнявшуюся с ним Кэсумбу.

Кэсумба сердито ответила:

— Вовсе нет.

Под вздёрнутым носом розовели пухлые губы. Украдкой взглянув на её простодушное лицо, Асафуми улыбнулся. Как ни свыклась эта девочка с Дорогой-Мандала, а всё-таки она ещё ребёнок. Ему больше не казалось, что от Кэсумбы его отделяют тридцать тысяч световых лет. Рядом с ним шла девочка лет двенадцати-тринадцати.

— Ты родилась на Дороге-Мандала? — спросил Асафуми.

— Не знаю, — как обычно ответила Кэсумба.

— Ничего-то ты о себе не знаешь! — изумился Асафуми.

— Меня зовут Кэсумба. Сколько я себя помню, я вместе со старицей хожу по Дороге-Мандала и обратно. Разве нужно знать что-то ещё?

Впервые Кэсумба произнесла связную речь. Оживившись, Асафуми ответил:

— Конечно, многое. Кто твои родители, что есть в мире кроме Дороги-Мандала, твоё будущее…

Кэсумба непонимающе нахмурилась.

— Ведь ты живёшь в этом мире, потому что кто-то тебя родил. Родила тебя мать. Мать вместе с отцом. Они и есть твои родители. Где твои родители?

— Я росла на Дороге-Мандала, как почки растут на деревьях, — весело сказала Кэсумба.

Ни дать ни взять — Кагуя-химэ,[61] подумал Асафуми и спросил:

— Это кто же тебе сказал?

— Старица, — ответила Кэсумба.

Решив, что бесполезно расспрашивать её о чём бы то ни было, Асафуми замолчал.

Солнце клонилось к закату, тени людей и собаки, падавшие на потрескавшуюся заросшую травой дорогу, удлинились. Дорога выровнялась, на обочинах стали попадаться развалины бетонных домов и ржавые машины. Среди росших на отлогом склоне деревьев торчали, как высохшие деревья, железные остовы. Судя по видневшейся вдали гряде Татэяма и по очертаниям гор справа, Асафуми решил, что это район Авасуно. Но склон, где некогда была лыжная база, зарос высоченными деревьями.

Когда они перевалили через пологий холм, открылся вид на окрестности. Раскинувшись среди широких берегов, неторопливо текла река. Река Дзёгандзигава. Но прибрежные террасы выглядели не так, как вчера, когда Асафуми проезжал на машине вдоль реки. Верхушка горы, заросшая полузасохшими деревьями, была погребена под бетонным хламом. Даже издали было понятно, что прежде там были дома. Не устояло ни одно здание. Крыши обвалились, торчали лишь столбы и стены. Для небольшого городка эти руины были великоваты, а застройка слишком уж хаотична. Вдоль речки Дзёгандзигава, спускаясь к равнине Тояма, тянулись бесконечные груды бетонного мусора. Да и сама равнина была погребена под хламом, похожим на пластиковый мусор.

В студенческие годы Асафуми побывал в Стамбуле. Во время весенних каникул, перед тем как начать работу в фирме, он с рюкзаком за плечами в течение месяца путешествовал по Европе. Стамбул был конечным пунктом путешествия. Когда он увидел город с Галатской башни, у него перехватило дыхание. Рассказывали, что в османское время один человек, как Икар, приделав себе деревянные крылья, спрыгнул с этой башни и перелетел Босфорский пролив.

Все холмы, окружавшие Стамбул, были усеяны небольшими домиками. Несчётные толпы людей во все времена стекались сюда и оседали здесь. «Население Стамбула постоянно растёт», — говорил гид. И правда, этот город непрерывно рос. Он занял холмы, заполонил долины и как амёба протягивал свои щупальца всё дальше и дальше. Точно также и долину Тояма, прорезанную рекой Дзёгандзигава, сплошь покрывали дома, будто панцирь на гигантском животном. Но жизнь уже ушла отсюда, город захирел. Не видно было людей, смолкли голоса, доносилось лишь журчание речных вод.

— Это город? — спросила Кэсумба.

Асафуми кивнул, всё ещё не веря собственным глазам. Клонившееся к закату солнце освещало превратившийся в руины город. Красное закатное солнце выхватывало лишь фрагменты руин на западе. Город был похож на надоевшую кому-то сломанную игрушку. Там, куда дотягивались солнечные лучи, обломки этой игрушки отливали красноватыми бликами. Чёрные вороны, расправив крылья, кружились над руинами, как чёрный снег.

— Здесь… был город… — Асафуми показалось, что его собственный голос донёсся откуда-то издалека.