Древнегреческая застольная, шутливая и эротическая эпиграмма

«Гелиодору любить опасайся», — душа говорит мне:

Знает она, сколько слёз в ревности выплакал я.

Нет! Не хватает мне сил испугаться: бесстыдница эта,

Предупреждая меня, предупреждает — любя.

За Гелиодору я пью, за Пито-Гелиодору-Киприду!

Вновь за здоровье её — сладкой Хариты — я пью:

Стала она для меня подобна богине, чьё имя

Я вожделенное пью, с чистым мешая вином!

Кто из друзей познакомил меня с Зенофилой-болтушкой,

Кто из трёх милых Харит выбрал одну для меня?

Нет и сомнения, друг, оказавший такую услугу,

Выбором этим воздал милость Харите самой!

Наглые комары, жужжащие кровопийцы

Рода людского, зверьё, чудища ночи и тьмы!

Полный спокойствия сон Зенофилы, прошу, пощадите,

Тело, злодеи, молю! лучше пожрите моё.

Речи пустые к кому обращаю: жестоких ведь тварей

Нежная кожа — увы! — радует больше моей.

Предупреждаю я вас, о премерзкие звери: уймитесь —

Или познаете всю силу завистливых рук!

К Гелиодоре моя негасимая страсть! Муки ночи!

Вы, кто всю ночь до зари часто проводит в слезах,

Любит, скажите, меня хоть немного? Тепло сохранилось

От поцелуев моих на неприступном челе?

Плачет, скажите, как я? Обнимая, обманчивый призрак

Мой прижимает к груди, нежно целует его?

Или влюбилась?.. Доверил, светильник, её тебе, стражем

Будь и, прошу, не свети новым проделкам её!

«Эрос жестокий! — шепчу. — Ты жестокий!» — К чему повторяю,

Снова и снова одно, плача, «жестокий» твержу?

Тешат младенца слова, и упрёками он не терзаем —

Вновь веселится, а брань лишь распаляет его.

Но удивляет меня, как Киприда, из светлой и влажной

Выйдя волны, ты смогла этот огонь породить?

Клятву Киприде даю, что сожгу я, Эрот, твои стрелы,

Скифский колчан подожгу стрелообильный, клянусь!

Нос к небу гордо задрав, насмехаешься, нагло хохочешь —

Скоро заплачешь, Эрот, смех свой забудешь навек!

Крылья обрежу твои, что томленья любви нам приносят,

В медносплетённую цепь ноги твои закую.

Гибель несёт нам обоим победа такая, я знаю:

К сердцу приблизить тебя — в стадо пустить только рысь.

Ну же, ступай, непреклонный, к ногам привязавший сандальи,

Лёгкие крылья расправь над человеком другим!

Странного нет ничего в том, что Эрос, людей истребитель,

Стрелы пускает, смеясь, нагло глазами блестя:

Мать его разве, супруга Гефеста, не любит Арея,

Разве она не близка равно к огню и мечу?

Разве праматерь его не пучина, ревущая гулко?

Кто же отец его? Сын чей он? Не знает никто.

Вот почему обладает огнём он Гефеста. Как волны,

Может он в ярость прийти, стрелы Арея пустить.

Не удалось обмануть меня! Клятвы к чему?! Я всё знаю!

Хватит божиться теперь: стало известно мне всё.

Лгунья, так было? Так было... Одна возлежишь на постели?..

Дерзкая, ты и теперь снова твердишь: «Я одна».

Небезызвестный Клеон не ласкал тебя? Нет?! — Бесполезно

Я говорю. Что ж, ступай, шлюха, ступай — и скорей!

Хочешь его повидать — окажу тебе милость большую:

Что ж — в наказанье сиди запертой здесь на замок!

Вы, ненавистные волны Эрота, бессонные вечно,

Ревность несущие, ты, бурное море страстей,

Где окажусь, если разум лишится руля совершенно?

Может, увижу ещё Скиллу роскошную я?

В дар, дорогая Киприда, тебе Мелеагр преподносит

Лампу: полночных твоих бдений свидетель она.

Каплями сладкой росы опьянённая вдосталь, цикада,

Песню в честь нимф полевых звонко поёшь без конца.

Цепко за кончики листьев держась и умело сгибаясь,

Ножкой по тельцу стучишь, лире подобно звуча.

Новую песенку спеть, дорогая цикада, попробуй

Нимфам прекрасным лесным, Пану вторя вослед,

Как, убежав от Эрота, хочу задремать в жаркий полдень

Там, где высокий платан тенью укрыл бы меня.

Есть три Хариты и Горы — три милые девы, а Эрос,

Стрелы пустив, распалил страсть мою к женщинам трём.

Точно пустил в цель стрелы три из лука он, будто желая

Ранить жестоко, но я сердце имею одно.

Нимфами Вакх был, младенцем когда тот в золе копошился,

Вымыт, едва из огня он появился на свет,

Дружит поэтому с нимфами Бромий. Его если выпьешь,

Ты, не мешая с водой, в пламени жгучем сгоришь.

О удручённое сердце, какую зажившую рану

Растеребил вновь Эрот в самых глубинах твоих?

Но, я прошу тебя, ради Зевеса, прошу, о желанный,

Не разжигай ты огонь, тлеет который в золе!

Мигом бегущего Эрос, о ужас, настигнет и жертву

Сгубит, в полон захватив, радость доставя себе.

Думал я, что убегу от Эрота, — меня всё ж настиг он,

Воспламенить из золы маленький факел сумел.

Нет, не натягивал лук, но, рукой прикоснувшись чуть, искру

Отъединил от огня, бросил тайком он в меня —

Жаром своим охватил моё тело всё! Маленький факел...

В целый разросся пожар, Фаний, в моей он душе!

Стрелами Эрос не ранил и маленький факел, как прежде,

Он не зажёг, а его в самое сердце вложил!

Пахнущий миррой Киприды, в гореньи он, спутник весёлый

Страстных желаний, мои пламенем очи спалил.

Жаром своим растопил всего меня, маленький факел,

В огненном сердце моём, видно, устроил пожар!

Страсти лелеют, Филоклес, тебя и Хариты, что любят

В поле цветы собирать, вся в благовоньях Пейто!

Ты Диодора объятья прими, Калликрат на колени

Сядет к тебе, Доротей сладко пускай запоёт,

Меткий твой «лук» пусть возьмёт в свои руки пламенный Дион,

А Улиад же с него кожу по-скифски сдерёт.

Филон пусть сладко целует, а Терон пускай поболтает

И под хламидой сожмёт Евдема груди сильней.

Если же бог утолит вожделенье своё — о счастливец! —

Римское блюдо юнцов сможешь отведать сполна.

Сам даже Эрос крылатый, пленённый твоими глазами,

В горнем пареньи попал, Тимарион, всё ж в силки.

«Факел зажги! Мне пора уходить». — «Безрассудство какое!

Пьяный, задумал ты что?» — «Буду я бражничать вновь». —

«Пить? О чём думаешь ты?» — «Но какой же у Эроса разум?..

Свет же давай поскорей!» — «Где твой рассудок и страх?» —

«Дела до мудрости нет, угнетающей душу, но только

Знаю одно я: и Зевс воли Эротом лишён».

Дерзость, клянусь тебе, Вакх, я снесу твою! Так начинай же

Пиршество, бог: управлять душами смертных привык.

Искру раздуешь ты в пламя, оно разжигает Эрота,

И неотступно опять тащишь с собою меня.

Ты, от рожденья, предатель коварный, о тайне заботясь

Праздников, хочешь, чтоб я разоблачён был теперь!

Сладкий увидел я сон: восемнадцатилетний, в хламиде,

Юноша ночью ко мне Эросом был приведён,

Нежного мальчика груди ласкал я, покоясь на ложе,

И невзошедший цветок словно срывал на лугу.

Страсть и теперь ещё память мою воспаляет, в глазах же

Сон тот стоит. И когда призрак никчёмный уйдет?

О полюбившее сердце, забудь о страданьях: зачем же

Будут напрасно сжигать грёзы пустые его?

Ранний певец, трижды проклятый вестник несчастий, ты машешь

Ночью крылами и шум распространяешь вокруг.

Каркаешь, наглый, над ложем моим: бесполезно мол ночью

Ласок мне мальчика ждать. Муки мои — тебе смех.

Это ли плата за то, что кормлю тебя? Карканье как бы

Не оказалось сейчас пеньем последним твоим!

О соблазнители! Кто же решится бороться с Эротом

И у кого хватит сил, чтобы с ним в битву вступить?

Дай мне огня поскорей! Что за шум? — это Гелиодора...

Сердце, прошу, в грудь мою снова, скорей возвратись!

Быстрые крылья, Эрот, когда за спиною расправив,

Скифские стрелы начнёшь острые метко пускать, —

Скроюсь, Эрот, от тебя я под землю... Но нет в том резона!

Сам усмиритель Аид мощи твоей не избег.