Древнегреческая застольная, шутливая и эротическая эпиграмма

Если любовь одолела тебя, то разбитое сердце,

Полное тщетных молитв, пусть не сдаётся вовек.

Сдержанный в чувствах своих, бровь держать высоко постарайся

И с снисхожденьем смотри на окружающий мир.

Женщин обычай таков: презирают нещадно спесивых,

Громко смеются над тем, плачется кто без конца.

Как-то среди двух молоденьких женщин пришлось возлежать мне.

Нежно одну я любил, но полюбился другой.

Та, что любила меня, всё к себе привлекала, и скупо,

Вор словно, я целовал первую — ту, что любил.

Ревность соседки хотел обмануть, всё боясь её гнева:

Он предвещал бы конец страстной взаимной любви.

Горько вздохнув, я сказал: «В самом деле, двойное несчастье!

Тяжко, когда ты любим, но и любить нелегко».

Долгая старость приблизится скоро к Мелите изящной,

Прелесть же лет молодых ей не дано потерять:

Щёки пылают огнем, в глазах непрерывная жажда

Взглядом своим обольстить. Пусть ей немало и лет —

Дерзость девичья осталась. Понятно теперь мне всё стало:

Не победит никогда время природы закон.

Враньих три века почти скоротавшей старухе от смерти

Часто на нашу беду случай отсрочку даёт:

Злющее сердце её не прельстит золотая монета,

Добрая чаша вина чистого не ублажит!

С девушки глаз не спускает. Заметив, как та начинает

В разные стороны взор тайный порою бросать, —

Наглость! — по нежному личику тут же наносит удары —

Девушка плачет навзрыд, просит её пощадить!

Если и вправду Адонис любим был тобой, Персефона,

В нашем несчастье помочь общем, богиня, прошу,

Милость одну окажи нам обоим: избавь от старухи

Девушку, чтобы беды прежде не вышло какой!

«Меру во всём сохраняй!» — поучает философ. Я, словно

Некий красавец и хлыщ, вдруг о себе возомнил:

Думал, я целиком завладею сердечком девчонки!

Скоро, однако, узнал, что за плутовка она:

Голову гордо задрала и, брови насупив, хотела

Мне показать, что была слишком развязна со мной.

Я, неподатливый, важный, надменный, спесивый и жёсткий,

В небо вознесшись в мечтах, свергнут теперь с высоты!

Всё вверх дном встало. Теперь, унижаясь, взываю к девчонке:

«Не отвергай, пощади! — молит мальчишка тебя!»

Выбрать дорогу какую в любви? Ведь от алчных до денег

Девок на улицах ждать только несчастий одних.

Девушку коли затащишь на ложе, заставят жениться,

Иль соблазнителем став, бед на себя навлечёшь.

Кто из женатых снести может ласки жены ненавистной,

Если супружеский долг требует выплатить вновь.

Можно ль любовью назвать услаждение юношей? Гнусность!

Худшее место для всех — спальня любовниц твоих.

Ну, а вдова? Коль развратна, любовником стать сможет всякий...

Штучки такие тогда будет с тобой вытворять!

Если стыдлива она, то, отдавшись любимому, тут же

Тяжко страдает: позор горький снедает её.

Скромные крохи покуда её сохранились стыдобы,

Нового мужа она тотчас готова прогнать.

Если любовные шашни начнёшь заводить со служанкой,

То непременно рабом станешь рабыни своей.

Имя твоё опозорит сближенье с чужою прислугой:

Ведь самовольно чужим телом ты станешь владеть.

Всех неудобств Диоген избежал: он своею рукою

Пел для себя Гименей и о Лаидах не знал.

Пафии в дар Каллироя приносит венки, Артемиде —

Пояс, Палладе же свой локон она отдаёт:

Ей приглянулся жених, о котором мечтала, разумно

Юность свою провела и родила сыновей.

Сладостным Вакхом старик свой наполнил бездонный желудок,

Выпив хмельное вино: чашу оставить не смог.

Жаждой нещадной томимый грозил беспрестанно бокалу.

Был недоволен, что пуст некогда полный сосуд.

Юноши, выпив, храпят, а кто бодрствует, счесть не желает,

Сколько бокалов вина выпить ему довелось.

Пей же, старик, и живи! Ведь даже Гомер богоравный

Нам говорил — молодежь бедную старость теснит.

Тело твоё словно тень, незаметное глазу дыханье —

Не подходи ни к кому, остерегайся людей!

Кто-нибудь втянет иначе, вдыхая, тебя прямо в ноздри:

Легче воздушной струи тело намного твоё.

Смерть не пугает ничуть: ты и мёртвым останешься прежним.

Призраком станешь тогда точно таким, как сейчас.

К ритору раз, Диодору, бедняк подошёл и судебный

Каверзный задал вопрос — вот что ему он сказал:

«Раз у меня убежала рабыня — нашел её некто,

Отдал рабу своему в жены её, хоть и знал,

Что не его, а другого рабыня была господина.

Дети пошли. Кто же прав больше имеет на них?»

Долго обдумывал ритор вопрос и хватался за свитки,

Брови сводя на чело. Вот что ответил закон:

«Тот, кто присвоил рабыню, тот может считаться владельцем

Этих детей, но и ты право имеешь на них.

Милость судей завоюй, тогда дело мгновенно решится

В пользу твою на суде, если всю правду сказал».