Древнегреческая застольная, шутливая и эротическая эпиграмма

Тело омывши, Продика, наденем венки и пригубим

Чистое наше вино, полные кубки подняв!

Коротки радости жизни, и всё, что от них нам осталось,

Старость отнимет, за ней следом пожалует смерть...

Если Европа к губам моим только приблизится или

Уст лишь коснётся слегка — сладок её поцелуй...

Если губами не только коснётся, а страстно прижмётся, —

Душу мою из глубин самых исторгнет она!

Лучше с рабыней-служанкой сойтись, чем с её госпожою:

Знатную надо ловить — радость какая нам в том?

Гордость в осанке видна, аромат испускает их кожа,

Но разве могут они сделать счастливыми нас!

Нежны рабыни, их тело приятно, готово их ложе —

Сладости можно вкусить, не потеряв головы.

Пирр, сын Ахилла, — пример: Андромаху, служанку, любивший,

Он супругу свою, Гермиону презрел!

Юношелюбом был, стану теперь женолюбом — придётся

Возле трещоток, зеркал время теперь коротать.

Кожу мальчишек, подарок природы, увы! променял я

На многослойность белил и на сиянье румян.

На Эриманфе лесистом пускай же резвятся дельфины,

А быстроногий олень в волнах пасётся седых!

Сладкий Эрот, Боопида, твоим меня сделал слугою.

Стал подъярёмным быком бурных любовных страстей

Без принужденья, по воле своей принял полное рабство:

Я не имею пока в горькой свободе нужды.

Тихая старость придёт, голова сединой убелится...

Лишь бы не сглазил никто эти надежды мои!

Делась куда красота твоя, чары и нежность, Мелисса?

Милое личико где, прежде знакомое всем?

Вид где надменный, изящная шея высокая, брови,

Ноги в браслетах златых, гордая поступь твоя?

Волосы редки теперь, стали жёсткими, ноги — сухими.

Вот он, распутниц удел, любящих в роскоши жить!

«Здравствуй», — теперь говоришь. Как с лица красота вся исчезла,

Прежде с которой едва мрамор сравнится бы смог?

Вижу, что льнёшь ты ко мне! — Когда кудрей не стало, что раньше

Вились так пышно вокруг шеи высокой твоей?

Не приближайся теперь ты ко мне, на пути не встречайся!

Нет! Мне не надо шипов вместо прекраснейших роз.

Голые три предо мною, судьёй, распластались подружки,

Чтобы узнать, чей же зад более нравится мне!

Как от улыбок, один был весь в ямочках круглых и нежных,

Словно прекрасный цветок белым бутоном блистал.

Тело второй белоснежное было, с румянцем не меньшим,

Чем краски роз полевых, ранней зардевших весной.

Мерно другая покачивать бёдрами всё принималась,

Словно морская волна, переходящая в рябь.

Если б нашёлся судья, и ценитель богинь бы увидел

Девушек этих, не смог ни на кого б он смотреть!

В спор Родоклея, Мелита, Родопа вступили однажды:

Чья драгоценность милей, что от природы дана.

В судьи избрали меня и предстали, одежды все скинув:

Будто богини стоят и излучают нектар!

Тайное место Родопы блистало красою своею,

Словно раскрытый бутон розы при ветре большом...

(пропуск в рукописи)

У Родоклеи оно как изящный кристалл! Я сказал бы:

Храмовой статуи часть, дивной, — творенье резца!

Зная, какие Парис, сделав выбор, познал испытанья:

«Этим богиням, — шептал, — трём отдаю я венки!»

Толстую не обнимай и к тощей не прикасайся,

Между обеими ты среднее что-то ищи.

Плоти ведь много в одной, у другой недостаток того же.

Малого ты не желай, но и избытка беги.

Кто за дверь голою выбросил, в доме любовника встретив? —

Пифагореец! Тебе верность хранил до конца.

Плачешь, девчонка, лицо раздирать начинаешь руками,

Возле дверей наглеца мёрзнешь от холода ты!

Девочка, плакать зачем? Вытри слёзы. Найдём мы другого:

Пальцем не тронет ничуть он за измену твою.

Сколько, Талейла, тебя обнимал я ночною порою;

В страстных безумствах любви ты насыщала меня.

Ну, а теперь, когда вновь, обнажённая, нежно целуешь,

Тело слабеет моё и призывает ко сну.

Что же случилось, о сердце, с тобою? — Проснись! Неустанным

Будь — и тогда обретёшь высшее счастье любви.

Щёки так нежны твои, так прекрасен твой взгляд лучезарный!

Разве сравнится бутон с пурпуром трепетных губ?

С мрамором схожи упругие груди и белая шея,

Ярче сверкают твои ноги Фетиды самой.

Если и в кудрях нежданно появятся белые пряди,

Взгляд мой тогда пробежит мимо седых стебельков.

Сереброногая дева в воде, у неё налитые

Груди. Подобны они яблочкам, сладким, златым!

Непроизвольно округлые бёдра трепещут красотки,

Телом колеблет слегка, словно волна на воде.

Хочет рукою прикрыть возвышенье — Эврот, назову я, —

Но не Эврот целиком... то, что удастся прикрыть!

С черноглазой Филиппою в колышки как-то играя,

Расхохотавшись, сказал, нежно взглянув на неё:

«Бросил двенадцать я колышков. Завтрашним утром придёшь коль,

Бросить двенадцать ещё или поболе смогу!»

Утром явилась ко мне... Не сдержавшись от смеха, сказал ей:

«Думал, Филиппа, придёшь этой же ночью уже!»

Время цветенья придёт к тебе, девушка, ждать уж недолго.

Более нежной поры знаки однако хранишь.

Пусть вечно юные помнят Хариты тебя, не исчезнет

С розовых яблочек-щёк прелесть улыбки твоей!

Богоподобную девушку воспламени, моё сердце!

Я на ресничках её вижу: расцвет настаёт.

С Продикой встретился наедине — упустил бы я случай?

К ножкам прижавшись её, к ней обратился «Спаси!

На волоске я теперь, раб твой верный, от гибели — сжалься!

Жизни дыханье верни, коль покидает оно!»

Слушая, слёзы она проливала... затем, их смахнувши,

Нежной рукою своей мне показала на дверь.

Да, Амеона, соседка моя, Афродите подобна,

В сердце моём разожгла пламя безумной любви!

Стала меня завлекать! Как представился случай, решился...

Краской пошла. Что затем? — Сладость вкусили сполна.

Много трудов положил. Родила — я недавно прослышал.

Что же мне делать? Бежать? В доме остаться своём?

Нежною кожей она восхищала, бровями и грудью,

Прядями лёгких волос, стройностью тела и ног.

Всё изменили года, наступила гнетущая старость —

Не увидать и во сне прежней теперь красоты!

Кудри фальшивы её, а лицо испещрили морщины.

У обезьяны и той в старости краше лицо.

«Я не люблю», — утверждает Мелисса, но тело кричит, что

Стрелы пронзили его; весь истощился колчан.

Дышит неровно Мелисса, порывист в волнении голос,

Взгляд отвлечённый, глаза впалыми стали теперь.

Ради Киферы, увенчанной матери вашей, Эроты,

Воспламените её, чтобы сказала: «Горю!»

Продика, сколько ещё мне придётся рыдать пред тобою

И безуспешно просить, слова не слыша в ответ?

Пряди седые, смотрю, уже ниспадают на плечи.

Скоро отдашься и мне: был ведь с Гекубой Приам!