Древний Восток в античной и раннехристианской традиции

География

(...) Так вот, об Индийской земле Гомер не знал, так как если бы он знал, то упомянул бы ее. (...)

(...) Так вот, во-первых, эфиопы, сопредельные Египту, и сами делятся надвое: одни — в Азии, другие — в Ливии, ничем не отличаясь друг от друга. Далее, Гомер разделяет эфиопов не потому, что он знал, что инды приблизительно таковы телом (ведь Гомер, вероятно, совсем не знал об индах, если даже Эвергет, по этой Эвдоксовой басне, не знал ничего об Индийской земле и о плавании в нее), а скорее по указанному нами выше разделению[110]. (...)

[С685] (1) Остальные части Азии это части по ту сторону Тавра, кроме Киликии, Памфилии и Ликии, то есть лежащие от Индийской земли до Нила между Тавром и Внешним Южным морем. После Азии — Ливия, о которой мы скажем позднее, а сейчас следует начать с Индийской земли, потому что она первая расположена на востоке и самая большая.

(2) Однако, надо со здравомыслием внимать о ней, потому что и дальше всех она, и не многие из наших побывали в ней. Да и видевшие ее видели какие-то ее части, больше же говорят понаслышке. И даже все то, что они видели, они узнали во время быстрого войскового передвижения. Потому-то они даже об одном и том же сообщают не одно и то же, притом в своих сочинениях они написали обо всем этом как о будто бы тщательно исследованном, а некоторые из них и вместе участвовали друг с другом в походе, и вместе пребывали там, совершенно так же, как те, которые вместе с Александром покорили Азию. Но часто все они противоречат друг другу. А если они так расходятся относительно виденного, что же следует думать относительно сообщаемого понаслышке?

(3) Да ведь и ни многие написавшие в сочинениях много времени спустя что-то обо всем этом, ни плавающие туда сейчас не сообщают ничего точного. [С686] Так, например, Аполлодор, автор сочинения «О Парфии», упоминая и об эллинах, поднявших Бактрийскую землю к отпадению от сирийских царей, преемников Селевка Никатора, говорит, что они, усилившись, совершили нападение и на Индийскую землю, но не освещает дополнительно ничего из уже прежде известного, а даже противоречит тому, говоря, что они покорили больше индийской земли, чем македоняне[111]. Вот, например, что Эвкратид имел подвластными тысячу городов. А те-то авторы говорят, что самих народов между Гидаспом и Гипанисом — числом девять тысяч и городов у них — пять тысяч, ни один из которых не меньше Коса на Меропиде, а что всю эту землю Александр, покорив ее, передал Пору.

(4) Да и плавающие сейчас из Египта торговцы по Нилу и Аравийскому заливу до Индийской земли редко доплывают до Ганга, к тому же это профаны и они совершенно непригодны для исследования мест. А оттуда, из одного места, от одного царя, Пандиона, по другим, Пора[112], прибыли к цезарю Августу послы с дарами и инд мудрец, который сжег себя в Афинах[113], как и Калан, явивший Александру такое же зрелище.

(5) И все же, если пренебречь этим и рассмотреть упоминания до похода Александра, то они окажутся гораздо более смутными, чем это. Так вот, Александр, естественно, верил таким россказням, помраченный при стольких своих успехах. Неарх, вот, говорит, что он преисполнился сопернического честолюбия провести войско через Гедросию, услышав, что и Семирамида предприняла поход на индов, и Кир, но она вернулась, спасаясь бегством, с двадцатью человеками, а тот — с семью: какое это великое дело, тогда как те претерпели столько бедствий, самому с победой благополучно провести войско через те же самые народы и места! Значит, он поверил.

(6) Какое же у нас может быть основание верить россказням об Индии по такому походу Кира или Семирамиды? Высказывается и Мегасфен так или иначе в согласии с этим доводом, не советуя верить старинным рассказам об индах: ведь ни от индов никогда не было послано войско за пределы своей земли, ни извне не приходило и не покоряло, кроме войска с Гераклом и с Дионисом и, в нынешнее время, с македонянами; между тем как Сесострис, египтянин, и Теаркон, эфиоп, дошли до Европы; [С687] Набокодросор, прославившийся у халдеев более Геракла, дошел даже до Столпов, до них и Теаркон дошел, но тот и из Иберии повел войско во Фракию и Понт; Идантирс, скиф, прошел Азию до Египта; но Индийской земли никто из них не достиг; и Семирамида умерла до своей попытки; персы же призывали из Индийской земли наемниками гидраков, но туда походом не ходили, а только подошли близко, когда Кир шел на массагетов.

(7) Рассказы о Геракле и Дионисе Мегасфен с немногими считает достоверными, а большинство остальных, в том числе и Эратосфен, — недостоверными и баснословными, как и предания у эллинов. Вот, Дионис в «Вакханках» Эврипида по-юношески похваляется так:[114]

А у Софокла кто-то воспевает Нису как гору, посвященную Дионису:[115]

И так далее. А называется он и Меротрафе́с[116]. И поэт о Ликурге, эдонийце, говорит так:[117]

Таковы рассказы о Дионисе. А о Геракле одни рассказывают, что он ходил только в противоположную сторону, до западных пределов, а другие — что и в ту, и в другую сторону.

(8) И вот неких нисейцев из таких рассказов назвали народом, город у них — Нисой, основанной Дионисом, и гору над городом — Мерос, в объяснение, ссылаясь и на растущие там плющ и виноградную лозу, хотя виноград там и не созревает, потому что гроздья опадают, прежде чем успеют потемнеть, из-за ливмя льющих ливней. А сидраков назвали потомками Диониса, на основании виноградной лозы у них и пышных выездов, поскольку цари по-вакхически совершают и выступления в походы [С688], и прочие выезды, под бой тимпанов и в яркоцветных одеяниях[118], что распространено и у остальных индов. Когда Александр одним приступом взял Аорн, какую-то скалу, у основания которой течет Инд вблизи своих истоков, возвеличивающие его стали утверждать, что Геракл трижды ходил приступом на эту скалу и трижды был отбит, а что сибы — это потомки участников его похода, сохраняющие как признаки своего происхождения то, что они одеваются в шкуры, как Геракл, носят палицу, выжигают на коровах и мулах клеймо, изображающее дубину. Подтверждение этому мифу они находят и в том, что относится к Кавказу и Прометею. Они ведь и это перенесли с Понта сюда под ничтожным предлогом, увидев пещеру священную в земле паропамисадов: ее-то они и представили узилищем Прометея, утверждая, что сюда и прибыл Геракл для освобождения Прометея и что это и есть тот Кавказ, который эллины объявили узилищем Прометея.

(9) Что все это измышления льстецов Александра, ясно, прежде всего, из того, что между авторами нет единогласия, но одни говорят об этом, а другие вообще не упоминают. Ведь невероятно, чтобы о столь славных и громких деяниях не узнали, а узнав, не сочли достойными упоминания, притом наиболее достоверные из авторов. Затем — из того, что и промежуточные народы, через земли которых должны были бы дойти до индов Дионис и Геракл и их спутники, не могут привести никакого очевидного доказательства пути тех по их земле. Да и такое облачение Геракла появилось гораздо позднее троянских времен, измышлено сочинителями «Гераклеи», будь то Писандр, будь то кто-то другой, а древние статуи изображают его не в таком виде.

(10) Так вот, в таких случаях следует принимать лишь то, что наиболее близко к достоверности. Но мы уже разобрали, по возможности, все это в первых книгах, о науке географии[119]. И теперь мы и воспользуемся всем тем, уже готовым, и добавим другое, все то, что покажется нужным для ясности. Из разбора, сделанного тогда[120], в особенности было видно, что наиболее достоверным представляется кратко изложенное Эратосфеном в третьей книге его «Географии» о считавшейся тогда Индийской земле, когда Александр достиг ее: Инд был границей между ней и Арианой, которой, расположенной рядом, к западу, владели персы, — [С689] ведь позднее инды заняли и большую часть Арианы, получив ее от македонян[121]. Вот что говорит Эратосфен.

(11) Индийскую землю ограничивают с севера от Арианы до Восточного моря крайние отроги Тавра, которые местные жители соответственно по месту называют Паропамисом, Эмодом, Имаем и так далее, а македоняне — Кавказом; с запада — река Инд; южная и восточная стороны, которые гораздо больше других, выдаются в Атлантическое море[122], и очертание страны получается ромбовидным, причем каждая из больших сторон превосходит противоположную на три тысячи стадиев — сколько составляет общий мыс[123], образуемый восточным и южным побережьями, выдаваясь наружу одинаково с обеих сторон по сравнению с остальным берегом. Так вот, длина западной стороны от Кавказских гор до Южного моря составляет почти тринадцать тысяч стадиев вдоль по реке Инд до его устьев, так что противоположная, восточная сторона, с прибавлением трех тысяч стадиев мыса, будет в шестнадцать тысяч стадиев. Так вот, это ширина страны, наименьшая и наибольшая. А длина — с запада на восток. Ее до Палиботр можно назвать с большей уверенностью, потому что она измерена схенами, и есть царская дорога в десять тысяч[124] стадиев. А по ту сторону она определяется предположительно плаваниями, совершаемыми с моря по реке Ганг до Палиботр, — будет она стадиев тысяч в шесть. Вся же длина будет, там, где она наименьшая, в шестнадцать тысяч стадиев, как определяется, говорит Эратосфен, и из «Перечня дорожных стоянок», особенно пользующегося доверием. И Мегасфен тоже, как и он, заявляет так, а Патрокл называет на тысячу стадиев меньше. Если, в свою очередь, к этому расстоянию прибавить расстояние мыса, на которое он простирается далеко к востоку, то с этими тремя тысячами стадиев получится наибольшая длина — это длина от устьев реки Инд вдоль по дальнейшему берегу моря до указанного мыса и восточных пределов его[125], где живут, как их называют, кониаки.

(12) Из всего этого можно видеть, насколько расходятся заявления остальных, поскольку Ктесий говорит, что Индийская земля не меньше остальной Азии, Онесикрит — что она составляет треть ойкумены, Неарх — что путь по самой только равнине занимает четыре месяца, [С690] а у Мегасфена и Деимаха больше чувства меры, так как они определяют расстояние от Южного моря до Кавказа в свыше двадцати тысяч стадиев, Деимах же определяет расстояние в некоторых местах в свыше тридцати тысяч стадиев. Против них сказано в первых книгах[126]. А сейчас достаточно лишь сказать, что просящим снисходительности оправданием служит и то, если говорящие что-то об Индии не настаивают на своем утверждении.

(13) По всей Индийской земле протекают реки, одни из которых впадают в две самые большие, Инд и Ганг, а другие своими устьями впадают в море. Все они начинаются с Кавказа и несутся к югу, прежде всего, далее одни продолжают течение в том же направлении, и особенно впадающие в Инд, а другие поворачивают на восток, как и река Ганг. Так вот Ганг, с гор достигнув равнин, повернув к востоку и миновав Палиботры, самый большой город, течет дальше к тамошнему морю и образует одно устье — это самая большая из рек в Индийской земле. А Инд впадает в Южное море двумя устьями, охватывая ими область, называемую Паталеной, сходную с Дельтой в Египте. От испарения стольких рек и от этесий, как говорит Эратосфен, Индийская земля заливается летними ливнями, и равнины затопляются. И вот во время этих ливней сеют лен и просо и, кроме того, сезам, рис, босмор, а в зимнее время — пшеницу, ячмень, бобовые и другие дающие съедобные плоды, которые у нас неизвестны. В Индийской земле водятся почти, что все те же самые животные, что и в Эфиопии и в Египте, и в индийских реках водятся все те же речные животные, кроме гиппопотама, но Онесикрит говорит, что водятся и гиппопотамы. Люди, живущие на юге Индии, по цвету, кожи похожи на эфиопов, а по лицу и волосам — на всех прочих (ведь из-за влажности воздуха волосы у них не курчавятся), а живущие на севере — на египтян.

(14) Тапробана, говорят, остров в открытом море, отстоящий от самых южных пределов Индийской земли в области кониаков на расстоянии семи дней плавания к югу, длиной около восьми тысяч[127] стадиев по направлению к Эфиопии; есть там и слоны. Таковы заявления Эратосфена. А добавленные заявления и остальных, [С691] если они где-то что-то сообщают еще и подробно, войдут в это описание.

(15) Так, например, о Тапробане Онесикрит говорит, что величиной она в пять тысяч стадиев, не определив, в длину ли, в ширину ли, отстоит от материка на расстоянии двадцати дней плавания; но что плыть их кораблям трудно, так как у них плохая парусная оснастка, а сооружены они с обеих сторон без ребер;[128] что есть и другие острова между ней и Индийской землей, а Тапробана — самый южный из них; что вокруг нее водятся чудища земноводные, похожие на быков, на коней и на других наземных животных.

(16) Неарх относительно наносных отложений, образованных реками[129], приводит такие примеры: и равнина[130] Герма, и Каистра, и Меандра, и Каика названы так по их сходству, оттого что наносимая на равнины земля наращивает их, а скорее — порождает, притом с гор уносится вниз земля плодородная и мягкая, а уносят ее вниз реки, так что равнины — это, можно сказать, их порождения, и правильно говорится, что это их равнины. Это то же самое, что сказано Геродотом по поводу Нила и земли у его берегов, что она — его дар. Поэтому Неарх говорит, что Нил правильно называли и соименно Египту[131].

(17) Аристобул говорит, что дождь и снег бывает только в горах и в предгорьях, а на равнинах не бывает ни ливней, ни снега, заливаются же они только во время подъема уровня рек; снег бывает в горах зимой, а с наступлением весны начинаются и ливни, и они все более усиливаются, а во время этесий уже льют непрерывно ночью и днем и изо всей силы до восхода Арктура; и вот наполняемые от снегов и дождей реки поят равнины. Он говорит, что и сам он наблюдал это и все другие, когда они двинулись в Индийскую землю из земли паропамисадов после захода Плеяд, провели зиму в горной местности, в земле гипасиев и в земле Ассакана[132], а с наступлением весны спустились на равнины, в большой город Таксилы, а оттуда к Гидаспу и в землю Пора: так вот, зимой они не видели воды, но только снег, а впервые дождь пошел в Таксилах, и когда, после того как они спустились к Гидаспу и одержали победу над Пором, путь их лежал к Гипанису на восток и оттуда обратно к Гидаспу, дожди шли непрерывно, и особенно во время этесий, а с восходом Арктура они прекратились; проведя время в сооружении кораблей на Гидаспе, отплыв за несколько дней до захода Плеяд, проведя в плавании вниз всю осень, зиму и следующую весну, и лето, [С692] они прибыли в Паталену около времени восхода Пса; и вот, хотя плавание это продолжалось десять месяцев, они нигде не заметили дождей, даже когда этесии достигли наибольшей силы, равнины же были залиты от наполняемых рек, а выйти в море было невозможно, так как ветры дули встречные, а с земли не было никакого дуновения вперемену.

(18) Так вот, об этом же самом говорит и Неарх, но относительно летних ливней его сообщение не согласуется с этим. Он говорит, что на равнинах дожди бывают летом, а зимой не бывают. Оба они говорят и о подъеме уровня рек. Что касается Неарха, он говорит, что стоявшие военным станом вблизи Акесина вынуждены были переменить место на другое, возвышенное, во время подъема уровня реки, а произошло это во время летнего солнцестояния. Аристобул приводит и размеры подъема уровня, сорок локтей, из которых двадцать составляет поток до краев выше прежнего уровня, другие двадцать — перелив через край на равнины. Они сходятся и в том, что получается так, что города, расположенные на верху насыпей, имеют вид островов, так же как и в Египте и Эфиопии, а после восхода Арктура половодье прекращается, так как вода сходит; что земля засевается еще полупросохшей, взборожденная любой мотыгой, и все же плод урождается зрелый и прекрасный. Рис, говорит Аристобул, стоит в запруженной воде на грядках; высота растения — четыре локтя, оно колосистое и плодовитое; жнут его около захода Плеяд и вышелушивают, как ячмень; произрастает он и в Бактрийской земле, Вавилонии, Сусиде, а также в Нижней Сирии. А Мегилл говорит, что рис сеют до ливней, но он требует[133] орошения и пересадки, поимый запруженной водой. О босморе Онесикрит говорит, что это хлебный злак, мельче пшеницы, что он растет в междуречьях; после обмолота его прокаливают, предварительно давая клятву в том, что не вынесут его с тока непрокаленным, чтобы не вывозилось семя.

(19) Аристобул, сопоставив сходные явления в этой земле и в Египте и Эфиопии, и, в свою очередь, противоположные, а именно, что у Нила наполнение происходит от южных ливней, а у индийских рек от северных, [С693] задается вопросом, как это в промежуточных местах не бывает дождей: ведь их не бывает ни в Фиваиде вплоть до Сиены и окрестностей Мерое, ни в Индийской земле от Паталены вплоть до Гидаспа. Он говорит, что земля выше этих частей, в которых бывают и ливни и снег, обрабатывается так же, как и земля в остальных местах вне Индийской земли, потому что она поится от ливней и снега.

По тому, что он говорит, вероятно, эта земля подвержена и землетрясениям, поскольку от обильной влаги она становится рыхлой, и в ней получаются расселины, так что даже русла рек меняются. Во всяком случае, он говорит, что, посланный по какому-то делу, он видел обезлюдевшей землю с более чем тысячью городами с деревнями, так как Инд, оставив свое русло, повернул в другое влево, гораздо более глубокое, как бы обрушившись в него, так что покинутая справа земля уже не поится переливами через край, поскольку она находится выше не только уровня нового русла, но и уровня переливов через край.

(20) С тем, что реки переполняются и что не дуют ветры с суши, согласуется и сказанное Онесикритом. Он ведь говорит, что морское побережье мелководно, и особенно у устьев рек, из-за наносов, приливов и господства ветров с моря[134]. А Мегасфен отмечает и благоденствие Индийской земли благодаря тому, что она дважды в год дает урожай зерновых и плодов. Так же и Эратосфен говорит, назвав один сев зимним, а другой летним, и ливни — таким же образом. Он ведь говорит, что ни один год не оказывается в ту и другую пору без ливней, так что благолетие, получается, от этого, поскольку земля никогда не бывает бесплодной; что и древесные плоды рождаются в изобилии и коренья растений, и особенно больших тростников, сладкие благодаря и своей природе и варению, так как вода нагревается от солнечных лучей и падающая с неба и речная. Он, конечно, хочет неким образом сказать, что то, что у всех других называется поспеванием и плодов и соков, у них есть варение и оно, затем, настолько доводит до приятного вкуса, насколько и доводимое на огне[135]. Поэтому и ветви деревьев, говорит он, гибки, из которых делают колеса; по этой же причине на некоторых деревьях даже расцветает шерсть. Неарх говорит, что из этой шерсти ткут искусные синдоны, а македоняне пользовались ею вместо подушек и для набивки седел; [С694] такого рода и серские ткани, из виссона, вычесываемого из каких-то кор[136]. Он говорит и о тростниках, что они производят мед, без пчел; и что есть дерево плодоносное, из плода которого производят мед, а съевшие сырой плод пьянеют[137].

(21) Много, конечно, и необычайных деревьев растет в Индийской земле, и одно из которых — с ветвями, клонящимися вниз, с листьями не меньше щита[138]. А Онесикрит, слишком даже дотошно описывающий землю Мусикана, которую он называет самой южной частью Индийской земли, рассказывает о каких-то огромных деревьях, ветви которых, отрастя до двенадцати даже локтей, затем продолжают расти книзу, как бы сгибаясь, пока не коснутся земли, затем, проникнув в землю, укореняются, подобно саженцам, потом, раздавшись, образуют ствол, ветви из которого опять таким же образом согнувшиеся от роста производят другой саженец, потом другой, и так далее, так что из одного дерева образуется обширный тенник, подобный палатке с множеством подпорок[139]. Говорит он и о величине деревьев, такой, что ствол еле могут обхватить пять человек. И Аристобул говорит о деревьях со сгибающимися вниз ветвями, там, где течет Акесин и сливается с Гиаротидом, и об их величине, такой, что под одним деревом могут проводить полдень в тени пятьдесят всадников, а Онесикрит говорит, что — четыреста. Говорит Аристобул и о другом дереве, небольшом, со стручками, как у боба, длиной в десять пальцев, полным меда, а съевшие их не легко спасаются. Но всех превзошли относительно величины деревьев те, которые говорят, что видели по ту сторону Гиаротида дерево, в полдень дающее тень в пять стадиев. И он говорит, что цветок шерстоносных деревьев содержит зерно, по извлечении которого остальное вычесывают, подобно шерсти.

(22) Он говорит, что в земле Мусикана растет и самородный хлебный злак, близкий пшенице, и виноградная лоза, такая, которая дает вино, хотя остальные говорят, что в Индийской земле нет вина, так что, по Анахарсису, нет ни флейты, ни других музыкальных инструментов никаких, кроме кимвалов, тимпанов и трещоток, которые имеют фокусники. И он говорит, и другие, что она богата зельями и кореньями, и целебными и противоположными, как и красками. Он добавляет, будто есть и закон, по которому тот, кто изыщет что-нибудь губительное, но не изыщет еще и средства против этого, карается смертью, [С695] а если изыщет, то удостаивается почести у царей. Что есть и киннамом, нард и прочие благовония в южной части Индийской земли, подобно тому, как в Аравии и в Эфиопии (...)

[С697] (26) (...) затем Александр повернул прямо к Индийской земле, к западным границам ее, к рекам Коф и Хоасп, который впадает в реку Коф напротив города Племирий, пройдя в своем течении мимо Горида, другого города, и через Бандобену и Гандаритиду. (...)

(27) После Кофа был Инд, затем Гидасп, затем Акесин и Гиаротид, а самым последним — Гипанис. Дело в том, что продвинуться дальше ему помешало отчасти то, что он принимал во внимание какие-то предсказания, отчасти то, что он был принужден к этому войском, изнуренным уже от тягот; в особенности же они изнемогали от дождей, ливших непрерывно. Таким образом, нам стали известными вот эти из простирающихся к востоку частей Индийской земли, все те, которые по сю сторону Гипаниса, [С698] и кое-какие другие, о которых добавили сведения прошедшие после него далее Гипаниса до Ганга и Палиботр. Так вот, после Кофа течет Инд. Пространство между двумя этими реками занимают астакены, масианы, нисеи и гипасии, затем земля Ассакана, где город Масоги, столица этой земли. А уже у Инда — еще другой город, Певколаитис, у которого наведенный плавучий мост позволил переправить войско.

(28) Между Индом и Гидаспом находятся Таксилы, город большой и управляемый наиблагими законами, и окружающая его земля многолюдна[140] и очень благоденствующая, уже непосредственно примыкая и к равнинам. Эти люди и царь их Таксил и приняли человеколюбиво Александра, и получили больше, чем сами дали, так что македоняне завидовали и говорили, что Александру, видать, некого было облагодетельствовать до того, пока он не перешел Инд. Некоторые говорят, что эта земля больше Египта. Выше нее, в горах, — земля Абисара, у которого, как сообщили послы от него, содержались две змеи, одна в восемьдесят локтей, другая в сто сорок, как говорит Онесикрит, которого скорее можно было бы назвать главным кормчим не Александра, а небылиц. В самом деле, все спутники Александра скорее принимали чудесное за правду, но он, кажется, превосходит их всех в диковинных россказнях. Однако он говорит и кое-что правдоподобное и стоящее упоминания, так что и не доверяющему не следует обходить это молчанием. Так вот, о змеях говорят: и другие: их ловят в Эмодских горах и содержат в пещерах.

(29) Между Гидаспом и Акесином находится земля Пора, большая и благодатная, почти с тремястами городов, и лес у Эмодских гор, из которого Александр срубил и доставил по Гидаспу много пихты, сосны, кедра и прочей всяческой судостроительной древесины, из которой он построил флот на Гидаспе у основанных им городов по обе стороны реки, где он, перейдя ее, одержал победу над Пором, один из которых он наименовал Букефалией, по своему коню, павшему во время сражения с Пором (...) [С699], а другой назвал Никеей, по своей победе. Рассказывают, что в указанном лесу водится чрезвычайное множество хвостатых обезьян чрезвычайной величины, так что однажды македоняне, увидев их на голой вершине холма во множестве стоящими в ряд к ним лицом (ведь это животное — весьма человекоразумное, не менее чем слоны), вообразили, что это военный стан, и двинулись было на них как на неприятелей, но узнав от Таксила, который был тогда у царя, действительность, остановились. Ловят это животное двояким способом. А оно способно подражать и стремительно спасаться на деревья. Так вот, охотники, увидя его на дереве, ставят на виду миску с водой и протирают из нее свои глаза. Затем, поставив миску с птичьим клеем вместо воды, они отходят и подстерегают издали, и, когда животное спрыгнет и намажется птичьим клеем, а при моргании у него склеются веки, они нападают на него и хватают живьем. Так вот, это один способ. А вот другой: они надевают мешки, как штаны, и отходят, оставив другие, мохнатые, обмазанные внутри птичьим клеем, а когда обезьяны наденут их на себя, они легко ловят их.

(30) Катею тоже некоторые и[141] землю Сопита, одного из номархов, помещают в этом междуречье[142], а другие — за Акесином и Гиаротидом, граничащей с землей другого Пора, который был двоюродным братом[143] захваченного в плен Александром, а подвластную ему землю называют Гандаридой. Совершенно небывалое явление, то, что рассказывается относительно красоты в Катее, что она ценится особо, как красота коней и собак: и царем выбирают самого красивого, говорит Онесикрит, и относительно ребенка, через два месяца после его рождения, решают общественным образом, имеет ли он правильную внешность, достойную жизни, или нет, и по решению, вынесенному о нем назначенным должностным лицом, его оставляют жить или умерщвляют; и окрашивают себе бороды в различные ярчайшие цвета ради самого этого, прихорашиваясь, и это старательно делают также очень многие другие инды (ведь земля эта дает и замечательные краски) с волосами и с одеждой, и хотя люди во всем прочем просты, однако любят украшаться. Как особенность катеев рассказывается и то, что жених и невеста сами выбирают друг друга, и жена сжигается вместе с умершим мужем по той причине, что, влюбившись, бывало, в молодого, [С700] она могла бросить мужа или отравить его, поэтому был установлен этот закон, чтобы пресечь отравление. Однако же то, что говорится об этом законе и об этой причине, — неубедительно[144]. Говорят, что в земле Сопита есть гора с ископаемой солью, могущая удовлетворять солью всю Индийскую землю[145]. Рассказывается и о прекрасных золотых и серебряных рудниках немного поодаль, в других горах, как указал Торг, рудознатец. А инды, неопытные в рудном деле и плавке, даже не знают, чем они богаты, и они ведут это дело слишком просто.

(31) Рассказывают и об удивительных качествах собак в земле Сопита: Александр получил от Сопита сто пятьдесят собак, и для наглядности испытания напустили на льва двух собак, а когда они были одолены, напустили еще двух других, и тогда они уже вступили в схватку с равными силами, и вот Сопит велел, чтобы кто-нибудь схватил за ногу и оттащил одну из собак, а если та не послушается, то отрезать ей ногу; Александр сначала не соглашался на то, чтобы отрезали ногу, желая сберечь собаку, а когда Сопит сказал «Я дам тебе четырех взамен», согласился, и собака не обращала внимания на то, что ей отрезали ногу медленным сечением, пока у нее не ослабла мертвая хватка.

(32) Так вот, до Гидаспа путь лежал большей частью к югу, а оттуда более к востоку до Гипаниса, и по всему этому пути держались ближе к предгорью, чем к равнинам. Однако Александр повернул от Гипаниса обратно к Гидаспу и якорной стоянке, собрал флот[146], затем поплыл по Гидаспу, а все упомянутые выше реки впадают в одну, в Инд. Самая последняя из них — Гипанис. Говорят, что всех их вместе стекается пятнадцать, одних только значительных. Пополненный всеми ими, так что в некоторых местах ширина его достигает, как говорят те, у кого нет чувства меры, даже ста стадиев, а как говорят те, у кого больше чувства меры, самое большее — пятидесяти, самое меньшее — семи (и вокруг — много народов и городов), затем он изливается двумя устьями в Южное море и образует остров, называемый Паталеной. Решение же это Александр принял[147], оставив восточные части, прежде всего, потому, что ему не дали перейти Гипанис, затем потому, что убедился в ложности распространенного прежде слуха, будто равнинные места раскалены и могут быть обитаемы скорее для зверей, чем для рода человеческого. Поэтому он двинулся в эти места, оставив те, так что эти места и стали известны нам больше тех.

(33) Так вот, землю между Гипанисом и Гидаспом, говорят, занимают девять народов, [С701] а городов там — до пяти тысяч, ни один из которых не меньше Коса на Меропиде, однако мне кажется, что число это преувеличено. Что касается земли между Индом и Гидаспом, уже сказано,[148] в общем, кем она обитаема из сто́ящих упоминания. Ниже их следуют, как их называют, сибы, о которых и прежде мы упомянули[149], маллы и сидраки, большие народы. Это те маллы, у которых чуть не погиб Александр, раненный при взятии какого-то городка, а сидраки — те, которые, как мы сказали[150], по преданию происходят от Диониса. Близ самой уже Паталены называют землю Мусикана и землю Саба, где Синдоманы[151], и еще землю Портикана и других, которых всех покорил Александр, обитающих в поречье Инда, а последней — землю Паталены, которую образует Инд, разделившись на два устья. Так вот, Аристобул говорит, что они отстоят друг от друга на тысячу стадиев, Неарх добавляет к этому восемьсот, а Онесикрит определяет каждую сторону заключенного между ними острова, треугольного по очертанию, в две тысячи стадиев, а ширину реки там, где она разделяется на рукава, стадиев в двести, называет же он этот остров Дельтой и говорит, что она равна Дельте в Египте, однако он неверно говорит это. Ведь Дельта в Египте, говорится, имеет в основании тысячу триста стадиев, а каждая из обеих сторон — меньше основания. В Паталене есть значительный город, Паталы, по которому и назван этот остров.

(34) Онесикрит говорит, что большая часть морского побережья здесь[152] очень мелиста, и особенно у устьев рек, из-за наносов, приливов и из-за того, что не дуют ветры с суши, но преимущественно господствуют в этих местах ветры с моря. Говорит он и о земле Мусикана, превознося ее, из чего кое о чем рассказывается как об общем и с другими индами, как, например, о долгожительстве, таком, что к ста годам они присовокупляют еще тридцать (и ведь некоторые говорят, что серы живут еще дольше их), о простоте жизни и здоровье, хотя земля изобилует всем; особенность же их в том, что у них устраиваются общие трапезы вроде лаконских, поскольку они трапезничают общественно, а мясо добывают охотой; они не пользуются ни золотом, ни серебром, хотя у них есть эти руды; вместо рабов они пользуются молодыми людьми в расцвете лет, как критяне афамиотами, а лаконяне илотами; они не разрабатывают знания, кроме врачебного искусства; ведь чрезмерное занятие на деле некоторыми из них они считают злодеянием, [С702] как, например, военным и тому подобными искусствами; а судов у них не бывает, кроме судов за убийство и за насилие, так как не от самого зависит не подвергнуться этому, а все то, что касается деловых отношений, зависит от самого у каждого, так что следует терпеть, если кто-то обманул доверие, но и обращать внимание на то, кому можно доверять, и не наполнять город судами. Все это говорят участвовавшие в походе с Александром.

(35) Однако, издано и некое письмо Кратера к своей матери Аристопатре, рассказывающее много прочих необычайных вещей и не согласующееся ни с кем, и, вот, то, что Александр дошел до Ганга. Он говорит, что сам видел эту реку и чудовищных водных животных в ней, и размеры и ширины и глубины ее скорее далеки от достоверности, чем близки к ней. Ведь в том, что это величайшая из упоминаемых рек на трех материках, а после нее — Инд, третья и четвертая — Истр и Нил, достаточно единогласны. Что же касается подробностей, все говорят о ней по-разному. Одни говорят, что наименьшая ширина ее — тридцать стадиев, а другие — даже три, Мегасфен же говорит, что когда она бывает в своей средней мере, то ширина ее достигает и до ста стадиев, а глубина наименьшая — двадцать оргий.

(36) Что у слияния ее и другой реки[153] расположен город Палиботры, длиной в восемьдесят стадиев, шириной в пятнадцать, в виде параллелограмма, обнесенный деревянной стеной с прорезями, так чтобы через эти проемы можно было стрелять из лука, а перед стеной лежит также ров, и для защиты, и для приема стоков из города; народ, на земле которого находится этот город, называется прасиями, он наиболее отличающийся среди всех; царь должен носить имя по городу — называться Палиботром вдобавок к своему личному имени, полученному при рождении, как вот Сандрокотт, к которому прибыл посланный Мегасфен. Такого рода и обычай у парфянских царей: ведь все они называются Арсаками, а лично — кто называется Ородом, кто Фраатом, кто как-то иначе.

(37) Самой лучшей всеми признается вся земля по ту сторону Гипаниса. Однако они не точны, а из-за незнания и отдаленности обо всем говорится с преувеличениями или невероятными чудесами. Как, например, россказни о муравьях, выкапывающих золото, и о других зверях и людях, своеобразных и отличающихся какими-то свойствами: так, говорят, что серы — долгоживущие и им переваливает даже за двести лет. Говорят также, что там некое аристократическое устройство государственного правления, состоящее из пяти тысяч членов совета, каждый из которых поставляет государству слона. [С703] Мегасфен говорит, что в земле прасиев и тигры рождаются самые огромные, почти что вдвое больше львов, такие сильные, что какой-то из прирученных, которого вели четыре человека, закогтил задней лапой мула и силой притянул к себе; что хвостатые обезьяны больше самых больших собак, белые, кроме морды, а она черная (у других — наоборот), хвосты у них длиннее двух локтей, они совершенно кроткие и незлонравные касательно нападений и воровства; что выкапывают камни цвета ладана, слаще смоквы или меда; что в других местах есть змеи в два локтя с перепончатыми крыльями, как летучие мыши, и они летают ночью, испуская капли мочи, а другие — пота, вызывающие гноение кожи у неуберегшегося; что скорпионы есть крылатые, чрезмерной величины; что растет и эбеновое дерево; что есть и собаки лютые, которые, вцепившись зубами в свою жертву, не выпускают ее, пока им в ноздри не нальют воды, а у некоторых собак от ярости при этой мертвой хватке выворачиваются глаза, а у которых и выпадают; что был удержан и лев собакой, и бык, а бык, схваченный за морду, даже издох прежде, чем был отпущен ею; (38) что в горной местности есть река Сил, на поверхности которой ничто не держится, однако Демокрит не верит этому. (...) И Аристотель не верит этому (...)

(39) Он[154] говорит, что все множество индов разделено на семь каст и первые по почести, но наименьшие по числу это философы; обращаются к ним частным образом — к каждому в отдельности, совершающие жертвоприношение или приносящие заупокойную жертву, а общественным образом — цари, на Великой, как она называется, сходке, на которой, когда на новый год все философы сойдутся к царю к его двору, каждый из них выкладывает все свои предписания о полезном или наблюдения относительно благолетия в плодах и животных и в государственном правлении; а кто будет уличен в том, что он трижды оказался сказавшим ложно, тот, по существующему закону, должен всю жизнь хранить молчание; [С704] а кто окажется сказавшим правильно, тот, по решению, освобождается от податей и от пошлин.

(40) Что вторая каста — это каста земледельцев, самая многочисленная и самая дельная благодаря освобожденное от военной службы и обеспеченной безопасности в работе, и они не приходят в город ни по прочим, ни по общественным беспокойным делам; во всяком случае, часто случается так, что в одно и то же время и в одном и том же месте одни выстроены в боевом порядке и вступают в сражение с противниками, а они пашут или вскапывают в безопасности, под их защитой. Земля, вся, — царская. Они возделывают ее за плату в четверть урожая[155].

(41) Третья — это каста пастухов и охотников, которым только одним можно охотиться и разводить скот, продавать и отдавать внаем упряжных животных. За то, что они освобождают землю от зверей и от птиц, склевывающих зерно, они получают от царя определенную меру хлеба, ведя кочевую жизнь в палатках. Коня и слона держать нельзя частному человеку. Тот и другой признаны царским владением, и существуют ведающие ими.

(42) А охота на этих зверей[156] такова. Окружив, голое место стадиев в четыре или пять глубоким рвом, наводят для входа очень узкий мост. Затем впускают туда трех или четырех самок, наиболее прирученных, а сами подстерегают из засады в укрытиях. Днем дикие слоны не подходят туда, а ночью входят поодиночке. Когда они войдут, незаметно перекрывают вход, затем, введя самых сильных из прирученных боевых слонов, сражаются с теми, вместе с тем изнуряя их голодом. Когда те уже доходят до изнеможения, самые смелые из наездников незаметно спускаются и подбираются каждый под брюхо своего слона, а оттуда подбирается под дикого и связывает ему ноги. После этого подстрекают прирученных бить связанных, пока те не упадут на землю, а когда упадут, привязывают их за шеи ремнями из сыромятной бычины к шеям прирученных, а чтобы они, встряхиваясь, не стряхивали с себя пытающихся взобраться на них, вокруг их шеи делают надрез и перехватывают полосу надреза ремнем, так чтобы они от боли были покорны узам и держались спокойно. Отпустив прочь из пойманных слишком старых или слишком молодых для службы, остальных отводят в стойла, связывают им ноги, привязывают за шеи к прочному столбу, укрощают голодом, [С705] потом подкрепляют зеленью тростника и травы, а после этого учат повиноваться, одних словом, других завораживая каким-то напевом и битьем в тимпаны. Но редко кто из них с трудом поддается приручению. Ведь они по природе мирны и кротки, так что близки к разумному существу. А некоторые даже, подняв своих обескровленных наездников, павших в сражении, уносят с поля битвы, некоторые спасали подобравшихся в середину между их передних ног, обороняя их. Если же они в ярости убьют кого-нибудь из тех, кто дает им корм и учит их, то они так тоскуют, что с горя отказываются от пищи, а иногда и умирают голодной смертью.

(43) Случаются и рождают они, как лошади, весной главным образом. Пора эта наступает у самца, когда он охвачен страстью и буйствует. Тогда, вот, у него выделяется и нечто жирное через поры, находящиеся у висков. А у самок она наступает, когда у них откроются эти же самые поры. Носят они самое большее восемнадцать месяцев, а самое меньшее — шестнадцать. Кормит мать шесть лет. Живут многие из них столько, сколько самые долгоживущие люди, а некоторые достигают и до двухсот лет[157]. Они подвержены многим болезням и трудноизлечимы. Средством от глазных болезней служит коровье молоко, которым промывают им глаза, от большей части болезней — темное вино, которое дают им пить, для ран им дают выпить коровье масло (оно ведь выводит железные куски), а нарывы припаривают свининой. Онесикрит говорит, что они живут и до трехсот лет, а в редких случаях и до пятисот, что наибольшей силы они достигают в возрасте около двухсот лет, а способны к зачатию в десять лет. И он и другие говорят, что они крупнее и сильнее ливийских, что они, встав на задние ноги, хоботом сносят крепостные зубцы и вырывают деревья с корнем. Неарх говорит, что и ножные силки при охоте на них ставят на некоторых перепутьях, а прирученные слоны загоняют туда диких, поскольку они сильнее и управляются наездниками; что они так легко поддаются приручению, что даже научаются метать камни в цель и пользоваться оружием; что они распрекрасно плавают; что величайшим владением считается колесница, запряженная слонами, а ведут их в упряжи, как и верблюдов; что женщина пользуется доброй славой, если в дар от любовника получит слона. Это сообщение не согласуется с сообщением говорящего, что конь и слон — владение только царей[158].

(44) Неарх говорит, что видел шкуры муравьев, выкапывающих золото, похожие на леопардовые. А Мегасфен говорит об этих муравьях так: [С706] в земле дердов, большого народа живущих к востоку горных индов, есть плоскогорье около трех тысяч стадиев в окружности; под ним находятся золотые россыпи, а рудокопы — муравьи, звери величиной не меньше лисиц, обладающие чрезвычайной быстротой и живущие охотой; они выкапывают зимой землю и скучивают ее у входов в норы, как кроты; это — золотой песок, требующий незначительной плавки; за ним являются на вьючных животных окрестные жители тайком, потому что, если являться открыто, муравьи защищают его и преследуют убегающих, а настигнув, истребляют и их, и вьючных животных; для того чтобы остаться незамеченными, они разбрасывают мясо зверей по частям, а когда муравьи отвлечены им, они увозят этот песок и продают его купцам по какой попало цене в необработанном виде, так как не умеют выплавлять.

(45) Поскольку в сообщении об охотниках мы упомянули и о зверях[159], о которых и Мегасфен говорит, и другие, то следует добавить и вот что. Неарх поражается множеству пресмыкающихся и их зловредности; они взбираются с равнин в заселенные места, не затопляемые во время разливов, и кишат в домах; вот поэтому и устраивают ложа высоко, а иногда и покидают дома, когда их становится слишком много; если бы большая часть этого множества не погибала от воды, то земля обезлюдела бы; и мелкость их опасна, и чрезмерная крупность, та — из-за трудности уберечься от них, эта — из-за силы, поскольку встречаются змеи и в шестнадцать локтей длиной; заклинатели ходят повсюду, и люди верят, что они врачуют; и существует почти, что только вот это врачевание, потому что благодаря простоте образа жизни и непотреблению вина у них не много болезней, если же они случаются, то врачуют мудрецы. А Аристобул говорит, что таких пресловутых громадин он не видел никаких, но видел только змею длиной в девять локтей и одну пядь. И мы видели в Египте привезенную оттуда почти такой же величины. Он говорит, что много гадюк, гораздо меньших величиной, аспидов, а скорпионы — большие, но никто из них не донимает так, как тонкие змейки, величиной не больше пяди: они оказываются спрятавшимися в палатках, в утвари, в изгородях, а пораженные их укусом истекают кровью из всех пор с мучениями, затем умирают, если не помочь им сразу, а помощь оказать легко благодаря превосходным свойствам индийских кореньев и зелий[160]. [С707] Он говорит, что крокодилов в Инде не много и они не причиняют вреда людям, а прочие животные в нем водятся по большей части те же, какие и в Ниле, кроме гиппопотама. А Онесикрит говорит, что водится и гиппопотам. Аристобул говорит, что в Нил из-за крокодилов не заходит с моря ни одно животное, кроме триссы, кестрея и дельфина, а в Инде их — множество; кариды мелкие поднимаются до гор[161], а крупные — до слияния Инда и Акесина. Вот и все, что говорится о диких животных. Возвращаясь к Мегасфену, продолжим прерванное нами.

(46) Он говорит, что после охотников и пастухов четвертая каста — это ремесленники, торговцы и те, которые зарабатывают телесным трудом. Одни из них платят подати и несут установленные повинности, а оружейникам и судостроителям положены от царя плата и пропитание, потому что они работают только на него. Предоставляет вооружение воинам ведающий войском, а суда внаем плавающим и торговцам — командующий флотом.

(47) Пятая — это каста воителей, которые всю остальную жизнь проводят в праздности и попойках, живя на плату из царской казны, так что, когда нужно бывает быстро собраться к выступлению, они не приносят с собой ничего другого, кроме своего тела.

(48) Шестые — это наблюдатели. Им поручено следить за всем, что делается, и доносить тайно царю. Они берут себе в помощь гетер; те, которые в городе, — гетер в городе, те, которые в военном стане, — гетер тамошних. Ставятся на эту должность самые лучшие и самые доверенные.

(49) Седьмые — это заседающие в совете царя, из которых выбираются высшие должностные лица, судьи и управляющие во всех делах.

Но недозволительно ни брать в жены из другой касты, ни менять занятие или заработки одни на другие, ни одному и тому же заниматься более чем одним чем-то, — кроме как если из философов кто-то будет, потому что ему позволяется за добродетель[162].

(50) Из должностных лиц одни — смотрители земли[163], другие — смотрители города, третьи — ведающие войсковыми делами. Первые тщательно следят за состоянием рек, снова измеряют землю, как в Египте[164], и следят за запертыми каналами, из которых вода распределяется по отводным канавам, чтобы все могли пользоваться водой поровну. [С708] Они же и об охотниках имеют заботу, и в их власти награждать и наказывать по заслугам. Они также собирают подати и смотрят за ремеслами, связанными с землей, — дровосеков, плотников, медников, рудокопов. Они проводят дороги и через каждые десять стадиев устанавливают столб с указанием поворотов и расстояний.

(51) Смотрители города разделены на шесть пятерок. Первая смотрит за ремесленными делами. Вторая занимается приемом гостей: поселяет их, следит за их жизнью, дав им спутников, препровождает или их самих или имущество умерших, заботится о болеющих и хоронит умерших. Третья занимается установлением случаев рождений и смертей, когда и как, и для податей, и чтобы не были безвестными лучшие и худшие рождения и смерти. Четвертая смотрит за лавками и торговлей. Она заботится о мерах и плодах времен года, чтобы плоды продавались с применением меры, имеющей клеймо. Одному и тому же нельзя торговать более чем одним чем-то без уплаты двойного налога. Пятая ведает изделиями ремесленников и следит за тем, чтобы их продавали с клеймами, отдельно — новые, отдельно — старые. А на того, кто смешивает их, налагается наказание. Шестая, и последняя, взимает десятину с продаваемого. Увильнувшему от налога полагается смерть. Обо всем этом заботятся каждые из них в частности, а все они сообща заботятся о частных и общественных делах, об исправности общественных строений, о ценах[165] и рынке, о гаванях и храмах.

(52) После смотрителей города третье объединение должностных лиц — это объединение ведающих войсковыми делами, тоже разделенное на шесть пятерок. Первая из них приставлена к командующему флотом, вторая — к ведающему бычьими упряжками, на которых привозится военное снаряжение и продовольствие для людей и для скота и все прочее, потребное войску. Они и обслуживателей доставляют, тимпанщиков, колокольчиконосцев, а также конюхов, строителей осадных сооружений и их подручных, и посылают под звуки колокольчиков[166] заготовителей кормов, обеспечивая быстроту и надежность наградой и наказанием. Третья заботится о пеших, четвертая — о конях, пятая — о колесницах, шестая — о слонах. И стойла для коней и зверей[167] — царские, и оружехранилище — тоже царское: [С709] воин сдает и снаряжение в оружехранилище, и коня в конюшню, и зверя — так же. Их не взнуздывают[168]. Колесницы в дорогах влекут быки, а коней за недоуздок ведут, чтобы у них не палило в ногах и не притуплялась ретивость под колесницами. На колеснице находятся кроме возничего два ратника; правящий же слоном находится на нем четвертым, а трое — стреляющие на ней из лука.

(53) Инды все просты в образе жизни, а еще более — в походах. Они не любят излишней суетни, потому-то они благопристойны. А наибольшее воздержание у них — в отношении воровства. Во всяком случае, Мегасфен говорит, что, оказавшись в военном стане Сандрокотта, где было расположено четыреста тысяч народу, он ни разу не видел, чтобы было доложено о кражах, превышающих стоимостью двести драхм, и это притом, что и в этом законы у них неписаные; они ведь не знают письменности[169], а управляются со всем по памяти; и все же они благоденствуют благодаря своей простоте и умеренности; и вина ведь они не пьют, а пьют только при жертвоприношениях, пьют же они приготовленное из риса, вместо ячменного;[170] и питаются они преимущественно рисом вареным; в законах и договорах их простота проявляется в том, что они не сутяги; ведь у них нет исков ни о залоге, ни о сданной на хранение ценности, и им не требуются ни свидетели, ни печати, но они доверяют на свой страх; а имущество в доме они чаще оставляют без надзора. Все это, конечно, присуще целомудренности, но едва ли приемлемо другое: то, что они всегда ведут единоличный образ жизни и то, что нет у них единого для всех общего часа обеда и завтрака, а как каждому угодно. Ведь для общественной и гражданственной жизни лучше жить иным образом.

(54) Из упражнений тела они больше всего признают растирание и, в частности, разглаживают тело гладкими эбеновыми палочками. Похороны у них нерасточительны, и могильные холмы невелики. Вопреки прочей нерасточительности они украшаются. Ведь они носят золото, носят унизанные каменьями украшения, носят яркоцветные синдоны, и за ними следует тенник[171]. Ценя красоту, они искусно выделывают все то, что придает красоту виду. Одинаково почитают они и правду и добродетель. Поэтому они не дают преимущественного права даже возрасту старых, если те не превосходят и в здравости ума. Они берут в жены многих, покупая их у родителей, и получают их, отдавая взамен упряжку быков, притом одних берут для покорного служения, а других — для удовольствия и многодетности. Если они не обязывают жен быть целомудренными, то тем можно заниматься проституцией. [С710] При жертвоприношении, ни при воскурении, ни при возлиянии, никто не увенчивается венком, и они не закалывают жертвенное животное, а удушают его, чтобы оно приносилось богу не изувеченным, а целым. Уличенному в лжесвидетельстве обрубают конечности, и причинивший увечье не только подвергается тому же самому увечью, но ему и руки отрубают. А если он к тому же ремесленника лишит руки или глаза, то подвергается смерти. Он говорит, что рабами никто из индов не пользуется, а Онесикрит представляет это как особенность индов в земле Мусикана и, во всяком случае, как праведность, точно так же, как говорит и о многих других праведных обычаях этой земли как управляемой наиблагими законами.

(55) У царя личный уход за ним осуществляется женщинами, тоже купленными у их отцов. А за дверями находятся телохранители и все прочие воины. Женщина, убившая пьяного царя, удостаивается почести сожительствовать с его преемником. А преемниками становятся дети[172]. Царь даже не спит днем, да и ночью он вынужден порой менять ложе из-за злоумышлений. Из выездов его, не на войну, один — это выезд на судебные разбирательства, в которых он проводит целый день, слушая дела, нисколько не прерываясь, даже если наступает время личного ухода за ним. А уход этот заключается в растирании палочками: пока он слушает, четыре стоящих при нем растиралыцика растирают его. Второй — это выезд на жертвоприношения. Третий — на охоту, некий вакхический, поскольку вокруг окружают его женщины, а за этим кругом — копьеносцы. Путь отгорожен веревками, а тому, кто проникнет за веревку до женщин, грозит смерть. Предшествуют тимпанщики и колокольчиконосцы. Охотится он, в огороженных местах стреляя из лука с возвышения[173] (рядом с ним стоят две или три вооруженные женщины), а при охоте без ограждений — со слона. Одни женщины — на колесницах, другие — на конях, а другие — и на слонах, как и в походе, они сопровождают во всеоружии.

(56) Все это тоже, конечно, очень необычное в противность всему тому, что у нас, однако еще более — вот что. Он говорит, что живущие на Кавказе открыто, совокупляются с женщинами и поедают тела своих родных; что хвостатые обезьяны скатывают камни: взбираясь на кручи, они скатывают камни на своих преследователей; что те животные, которые у нас домашние, у них большей частью — дикие; и о конях говорит он с одним рогом и оленьей головой; о тростниках прямостоящих — длиной в тридцать оргий, а склоняющихся к земле — в пятьдесят, [С711] такой толщины, что диаметр у одних составляет три локтя, у других — вдвое больше.

(57) А переходя всякие пределы и впадая в баснословие, он говорит о людях в пять пядей и в три пяди, иные из которых безносые, только имеющие два дыхательных отверстия над ртом; с трехпядными ведут войну журавли (о ней говорит и Гомер)[174] и куропатки, которые величиной с гуся; они подбирают и уничтожают яйца журавлей — ведь журавли кладут яйца там, поэтому нигде в другом месте не встречаются ни яйца журавлей, ни, значит, их птенцы; очень часто журавль падает из-за медного наконечника, застрявшего в нем при полученных там ранах[175]. Таковы же россказни о спящих на своих ушах[176], дикарях и других диковинных людях: дикарей не удалось доставить к Сандрокотту, так как они уморили себя голодом; у них пятки спереди, а ступни и пальцы сзади; но несколько безротых были доставлены — это кроткие люди, живут они у истоков Ганга, питаются источающимся духом от жареного мяса и запахом плодов и цветов, так как вместо рта у них дыхательные отверстия; они страдают от дурных запахов и поэтому выживают с трудом, особенно в военном стане; а об остальных рассказывают философы, сообщающие о быстроногих, убегающих быстрее коней, о спящих на своих ушах, у которых уши до ног, так что они спят на них, и которые такие сильные, что вырывают деревья и разрывают тетиву, об одноглазых еще, у которых собачьи уши, глаз посреди лба, волосы на голове торчащие, грудь косматая, о том, что безносые всеядцы, сыроядцы, недолго живут, умирают до наступления старости, а верхняя губа у них гораздо более выпячена. О тысячелетних гипербореях он говорит то же, что и Симонид, Пиндар и другие рассказчики мифов. Миф и рассказываемое Тимагеном, будто медь льется дождем медными каплями и уносится[177]. Ближе к достоверности говорит Мегасфен, что реки несут в своем течении золотой песок, и от него вносят подать царю. Ведь это и в Иберии[178] так.

(58) Рассказывая о философах, он говорит, что те из них, которые живут в горах, воспевают Диониса, и в доказательство они приводят дикую виноградную лозу, которая растет только у них, плющ, лавр, мирт, букс и другие вечнозеленые растения, из которых ни одного нет по ту сторону Евфрата[179], кроме редких в парках и сохраняемых с большой заботой; [С712] дионисийское у них и то, что они носят синдоны, митру, умащаются благовониями, окрашиваются в яркие цвета[180], что царей при выездах сопровождают колокольчиконосцы и тимпанщики; а что живущие на равнинах почитают Геракла. Все это, конечно, баснословные россказни, опровергаемые многими, и в особенности то, что касается виноградной лозы и вина. Ведь по ту сторону Евфрата находится большая часть Армении, вся Месопотамия, затем Мидия до Персиды и Кармании, а больша́я часть земли каждого из этих народов называется лозообильной и винообильной.

(59) Он проводит другое разделение философов, говоря о двух родах их, одних из которых он называет брахманами, а других — гарманами. Он говорит, что брахманы пользуются почетом более, потому что и более согласны в мнениях; уже сразу же, еще находясь в чреве матери, они имеют заботящихся, ученых людей, которые приходят и, как считается, читают заклинания и матери, и находящемуся в чреве на счастливое материнство, а в действительности дают какие-то мудрые наставления и советы; те, которые слушают с наибольшим удовольствием, считаются особенно счастливыми в материнстве; после рождения заботу о нем принимают другие, один за другим, причем всегда, чем старше у него возраст, тем образованнее у него учителя; проводят жизнь философы в роще перед городом, за небольшой оградой, живя просто, на соломенных подстилках и шкурах, воздерживаясь от плотоядения имеющих душу и от любодеяния, слушая мудрые речи, передавая и желающим; слушающему нельзя ни говорить, ни харкать, да и плевать, иначе его удаляют от общения на тот день, как не умеющего держать себя; прожив так тридцать семь лет, каждый уходит восвояси, живет менее строго и свободнее, нося синдоны и умеренно нося золото в ушах и на руках, употребляя в пищу, мясо животных, которые не служат помощниками в деле, и воздерживаясь от острого и приправ; а в жены они берут себе как можно больше жен для многодетности: ведь от многих жен рождается и больше мудрых детей; и поскольку у них нет рабов, то они должны обеспечивать себе более полные услуги со стороны детей, как услуги наиболее близких;[181] с женами своими брахманы не занимаются философией: если они окажутся дурными, то чтобы не выдавали непосвященным каких-нибудь таинств, а если окажутся мудрыми, то чтобы не покинули их, потому что никто, презирающий удовольствие и страдание, как и таким же образом жизнь и смерть, не хочет быть под властью другого, а таким бывает мудрец и мудрица; [С713] больше всего у них ведутся речи о смерти: ведь они считают, что здешняя жизнь есть как бы завершение пребывания в чреве, а смерть есть рождение в действительную жизнь, блаженную для пробывших философами, поэтому они больше всего занимаются приучением себя на деле к готовности к смерти; ничто из всего того, что случается с людьми, не есть благо или зло: ведь иначе не было бы так, что от одного и того же одни печалятся, а другие радуются, имея сноподобные мнения, и одни и те же от одного и того же печалятся, а то и радуются, меняясь. Что касается их мнений относительно природы, он говорит, что некоторые из их мнений обнаруживают наивность, так как сами они сильнее в делах, чем в учении, многое, обосновывая мифами; а в многих мнениях они сходятся с эллинами: что мироздание породимо и уничтожимо, говорят и они, и что оно шарообразно, и управляющий, им и творящий его бог[182] пронизывает все его целиком; начала всех вещей — одни, а начало творения мироздания — вода; кроме четырех элементов, есть некое пятое вещество, из которого состоят небо и звезды;[183] земля расположена в середине всего. О семени и душе говорится подобное и другое многое. Они и мифы присочиняют, как и Платон, о неуничтожимости души, судах в преисподней и тому подобное. О брахманах он говорит вот это.

(60) Что касается гарманов, он говорит, что самые почитаемые из них называются лесожителями, так как они живут в лесах, питаясь листьями и дикими плодами, одежду нося из луба деревьев, без любодеяния и вина; они общаются с царями, которые при посредстве вестников спрашивают их о причинах, при посредстве их служат и молятся божеству; после лесожителей вторые по счету — сведущие в искусстве врачевания и как бы по человеку философы, которые живут просто, правда, но не на лоне природы, питаются рисом и ячменной пищей, которые дает им всякий, у кого они попросят и кто оказывает им гостеприимство; с помощью снадобий они могут сделать так, что у женщин рождается много детей, рождаются дети мужского пола, рождаются дети женского пола; врачевание совершается преимущественно с помощью определенного питания, не с помощью снадобий; из снадобий особенно ценятся мази и пластыри, а остальные обладают многими побочными вредными действиями; и эти и те упражнениями приучают себя к стойкости, стойкости и в страданиях, и в выносливости, так что они могут пробыть целый день неподвижно в одном положении; что касается других, одни из них — это предсказатели, заклинатели и сведущие [С714] в учении и обрядах, касающихся покойных, просящие подаяния по деревням и городам, а другие — образованнее этих, правда, и тоньше, но и они не воздерживаются от россказней о преисподней, тех, которые, по их мнению, способствуют благочестию и святости; с некоторыми философией занимаются и женщины, тоже воздерживающиеся от любодеяния.

(61) Аристобул говорит, что он видел двух из философов в Таксилах; оба были брахманы, старший был обрит, младший был с длинными волосами, обоих сопровождали ученики; все остальное время они проводили на рыночной площади, пользуясь почетом за свои советы, имея право забирать даром все, что они желают из продаваемого, и к кому бы они ни подходили, те лили на них сезамовое масло, так, что оно даже стекало им на глаза, и поскольку на продажу было выставлено много меда и сезама, они питались даром, делая из них лепешки; они приходили и к столу Александра, обедали, стоя рядом, и учили стойкости, отойдя в сторонку, где старший, пав навзничь, выдерживал солнце и ливни (ведь уже шли дожди, поскольку начиналась весна), а другой стоял на одной ноге, подняв обеими руками палку приблизительно в три локтя, когда же нога уставала, он переносил опору на другую, и пробывал так целый день; младший оказался далеко более стойким: сопроводив немного царя, он вскоре повернул обратно домой, и когда царь послал за ним, он велел передать ему, чтобы он сам приходил, если желает чего-то; а другой сопровождал царя до конца, сменил одеяние и переменил образ жизни, находясь с царем, а когда кто-нибудь порицал его, он говорил, что исполнилось сорок лет аскетической жизни, сколько вести он дал обет; Александр одарил его детей.

(62) Он говорит о неслыханных и странных обычаях в Таксилах: что не могущие из-за бедности выдать замуж дочерей выводят их в цветущем возрасте на рыночную площадь, трубным звуком раковины и боем тимпанов (которыми они возвещают и боевой клич) созывают народ, перед подошедшим обнажают сначала тыльные части ее до плеч, затем — передние, и если она понравится ему и согласится на решенных условиях, то сожительствует с ним; что скончавшегося бросают на съедение коршунам; а то, что они имеют много жен, — это общее и с другими. Он говорит, что слышал, что у некоторых жены с радостью подвергаются сожжению вместе с мужьями, а кто не идет на это, те пребывают в бесславии. Об этом сказано и у других[184].

(62) Онесикрит говорит, что он сам был послан для беседования с этими философами; [С715] дело в том, что Александр слышал, что эти люди ведут жизнь нагими и заботятся о стойкости, находятся в величайшей почести, к другим не ходят по зову, а велят тем приходить к ним, если те хотят приобщиться к тому, что делается или говорится ими; и вот раз они таковы, то, поскольку, по мнению Александра, не пристало ни ему приходить к ним, ни их заставлять против воли делать что-то вопреки обычаям отцов, и был, говорит, послан он; застал он пятнадцать человек их в двадцати стадиях от города, одного в одном, другого в другом положении, стоящим, или сидящим, или лежащим, нагим, неподвижным до вечера, затем уходящим в город; самое трудное — выдерживать солнце, такое горячее, что никто из остальных не может выдерживать ступить босыми ногами на землю с легкостью в полдень.

(64) Он говорит, что он побеседовал с одним из них, Каланом, который и сопровождал царя до Персиды и умер по отеческому обычаю, взойдя на погребальный костер; а тогда он встретил его лежащим на камнях. Так вот, говорит он, подойдя к нему и приветствовав его, он сказал, что послан царем прослушать их мудрость и сообщить ему, и вот, если нет никаких возражений, он готов приобщиться к слушанию; тот, увидев, что он в плаще, войлочной шляпе и сапогах, сказал с насмешкой: «В древности кругом было полно ячменной и пшеничной муки, как теперь — пыли; источники били, одни — воды, другие — молока, и подобным же образом одни — меда, другие — вина, а некоторые — масла. От пресыщения и роскоши люди впали в высокомерие. Зевс, возненавидев такое положение, уничтожил все и установил жизнь в труде. Когда среди людей появились целомудренность и прочие добродетели, опять наступило изобилие благ. А теперь уже дело близко к пресыщению и высокомерию и грозит уничтожением всего существующего»; сказав это, тот велел ему, если он желает слушать, скинуть наряд, лечь нагим на эти же камни и приобщаться к учению, а поскольку он был в затруднении, Манданис, который был старейшим и мудрейшим из них, стал порицать того как высокомерного, притом обвинившего в высокомерии, а его подозвал к себе и сказал, что хвалит царя за то, что, управляя такой огромной державой, он стремится к мудрости, — ведь одного только его видел он в вооружении занимающимся философией, а наиполезнейшим из всего было бы, если бы мудростью обладали такие, [С716] у кого есть возможность одних убедить быть целомудренными по их воле, других — принудить вопреки их воле; однако будет простительно, если, беседуя через трех переводчиков, ничего, кроме языка, не понимающих более чем толпа, он будет совершенно не в силах показать пользу: ведь это все равно, что требовать, чтобы вода текла через грязь чистой.

(65) Во всяком случае, все сказанное им, говорит он, сводится к тому, что самое лучшее учение есть то, которое избавит душу от удовольствия и печали; и что печаль и труждение — разные вещи: ведь то враждебно, а это дружественно им, — тело-то они упражнениями приучают к труждению, чтобы укреплять мысль, посредством которой они могли бы прекращать раздоры и выступать для всех советниками благ и в общественной, и в частной жизни; и конечно, он и Таксилу сейчас посоветовал бы принять Александра, потому что, приняв лучшего, чем он сам, он испытает благотворное действие, а худшего — окажет благотворное действие; сказав это, он осведомился, исповедуются ли и у эллинов такие учения, а когда Онесикрит сказал, что и Пифагор говорит такое и велит воздерживаться от плотоядения имеющих душу, и Сократ, и Диоген, слушателем которого и сам он был, он ответил, что все остальное он признает мудрым в их мнениях, но в одном они ошибаются, в том, что ставят обычай выше природы, иначе они не стыдились бы проводить жизнь, как он, нагими, живя в простоте: ведь и дом самый лучший тот, который нуждается в наименьшей отделке. Онесикрит говорит, что они много занимаются исследованиями и о природе и предвещающих приметах, дождях, засухах, болезнях; уйдя в город, они рассеиваются по рыночным площадям, и кого ни встретят, несущего смоквы или виноград, они берут это даром у предлагающего, а если это — масло, то им поливают их, и они умащаются им; всякий богатый дом открыт для них вплоть до женской половины, а войдя в дом, они принимают участие в трапезе и в разговорах; постыднейшим у них признается телесная болезнь, и заподозривший это в себе сам отходит через огонь: сложив погребальный костер, умастившись и воссев на костер, велит поджечь его, и сгорает неподвижным.

(66) А Неарх говорит о философах так: брахманы участвуют в государственных делах и сопровождают царей как советники, а остальные рассматривают вопросы о природе; к ним принадлежит и Калан; философией занимаются с ними и женщины, а образ жизни у всех суровый. Об обычаях среди остальных он сообщает следующее: законы у них неписаные, одни — общие, другие — местные, необычные в противность законам остальных, [С717] как, например, то, что у некоторых наградой победителю в кулачном бою назначаются девушки, так что они выходят замуж без приданого, а у других выращивают урожай сообща семьями, собирают его, и каждый уносит столько, сколько нужно для пропитания на год, а остальное сжигают, чтобы поневоле вновь выращивать и не быть в праздности; вооружение у них состоит из лука и стрел в три локтя, или из дротика, и из легкого щита и широкого меча в три локтя; вместо узды они пользуются напастником, мало отличающимся от намордника, с шипами к губам[185].

(76) Показывая искусность индов, он говорит, что они, увидев губки у македонян, стали мастерить подражания им, продевая в шерсть волосы, тонкие веревки и шнурки, и после валяния все то, вытаскивая, а это окрашивая красками; вскоре появилось много изготовителей скребниц и лекифов; письма они пишут на синдонах, очень плотных, хотя другие говорят, что у них нет письменности; медью они пользуются литой, а кованой — нет, однако причину этого он не указал, хоть и, указав нелепость следующего из этого: такая утварь при падении разбивается, как глиняная. Из того, что говорится об Индийской земле, есть и это, что, вместо падания ниц, принято молитвенно обращаться к царю и ко всем власть имущим и вышестоящим. Дает земля эта и каменья драгоценные — хрусталь, карбункулы всяческие, а также жемчуг.

(68) Пусть примером разногласия писателей будет и рассказ о Калане. Что он отправился с Александром и у него по своей воле принял смерть через огонь, в этом они единогласны. Но способ они указывают не тот же самый, и не те же самые причины. Одни говорят так: он сопровождал царя как его восхвалитель за пределы Индийской земли вопреки общему обычаю тамошних философов: те ведь общаются только с местными царями, руководствуя их во всем том, что касается богов, как маги у персов; заболев в Пасаргадах (тогда впервые случилась у него болезнь), он сам отошел, на исходе семьдесят третьего года, не внимая просьбам царя: когда погребальный костер был сложен, и на нем было поставлено золотое ложе, он возлег на него, покрылся, и сгорел. А другие говорят, что был сложен деревянный дом, наполнен листвой, на крыше был сложен погребальный костер и после торжественного шествия, с которым он прибыл, [С718] он, бросившись в него, сгорел, как бревно, вместе с домом, запертый в нем, как он велел. А Мегасфен говорит, что среди философов[186] нет такого мнения, чтобы самим отходить, а делающие это считаются поступающими так по молодечеству: суровые по своей природе закалываются или бросаются с кручи, невыносливые топятся, выносливые вешаются, а пылкие бросаются в пламя; таким был и Калан, безудержный человек и порабощенный трапезами Александра; так вот, его порицают, а Манданиса хвалят, за то, что, когда вестники Александра звали его к сыну Зевса и сулили при повиновении дары, а при неповиновении — наказания, он сказал, что и тот[187] не сын Зевса, поскольку властвует даже не над ничтожной частью земли, и ему не нужны дары от него, в которых нет никакого удовлетворения ненасытности, и угроза ему не страшна, которому при жизни Индийская земля достаточная кормилица, а умерев, он избавится от изнуренной от старости плоти, перейдя в лучшую и более чистую жизнь; так что Александр похвалил его и уступил.

(69) У писателей говорится и о том, что инды почитают Дождящего Зевса, реку Ганг, местные божества. А когда царь моет свои волосы, они справляют великий праздник и посылают великие дары, и каждый при этом состязается в выставлении напоказ своего богатства. Они говорят, что некоторые из муравьев, выкапывающих золото, даже крылатые; и реки несут золотой песок, как иберийские;[188] а при торжественных шествиях во время празднеств шествует много слонов, украшенных золотом и серебром, много колесниц, запряженных четверкой коней, и бычьих упряжек, затем шествует войско в стройном порядке, проносят золотые изделия — огромные чаши и кратеры шириной в оргию, а из индийской меди — столы, стулья, кубки, купели, по большей части украшенные смарагдами, бериллами и карбункулами индийскими, пестрые одеяния, расшитые золотом, (...)[189], леопарды, львы ручные, множество птиц пестрых и сладкозвучных. А Клитарх говорит о четырехколесных повозках, везущих деревья широколистные с различными прирученными птицами на них, слакогласнейшей из которых он называет ориона, а блистательнейшей по виду и наиболее пестрой — так называемого катрея: видом он ближе всего к павлину, а остальное описание его можно найти у Клитарха.

(70) Как школу философов брахманам противопоставляют прамнов, неких искусных в спорах и в опровержениях; [С719] а брахманы занимаются вопросами природы и астрономией, осмеиваемые теми как пустохвалы и глупцы; одни из прамнов называются горными, другие — нагими, третьи — городскими и соседствующими; горные ходят в оленьей шкуре, носят суму, полную кореньев и снадобий, делая вид, что владеют искусством врачевания посредством ворожбы, заговоров и амулетов; нагие, соответственно названию, проводят жизнь нагими, большей частью под открытым небом, упражнениями приучая себя к стойкости, той, о которой мы сказали выше[190], в течение тридцати семи лет; женщины живут с ними, но не совокупляются; этими прамнами восхищаются чрезвычайно;

(71) городские носят синдоны, живут в городе или в сельской местности, накидывают на себя шкуру молодого оленя или шкуру газели; вообще инды носят белую одежду — и синдоны белые, и полотно, в противоположность говорящим, что они облачаются в ярчайшие одеяния; а длинные волосы и бороду носят все и, заплетая волосы, покрывают их митрой.

(72) Артемидор говорит, что Ганг течет с Эмодских гор к югу, а у города Ганга поворачивает к востоку до Палиботр и впадения в море. Среди притоков его он называет некий Эдан[191], в котором водятся крокодилы и дельфины. Он говорит и кое-что другое, но путано и неясно, не стоящее внимания. Ко всему этому можно добавить и то, что сообщается у Николая Дамасского.

(73) Он говорит, что в Антиохии, которая у Дафны, ему привелось встретиться с послами индов, прибывшими к цезарю Августу; из послания явствовало, что их было больше, но в живых осталось только трое, которых он видел, говорит, а остальные погибли большей частью от долгого пути; послание было на эллинском языке, написанное на коже, уведомляющее, что написал его Пор и что, хотя он властвует над шестьюстами царями, однако высоко ценит быть другом цезарю, и что готов предоставить проход по своей стране, куда угодно, и содействовать во всем хорошем. Вот это, говорит он, гласило послание, а доставленные дары поднесли восемь слуг нагих, в набедренных повязках, окропленных благовониями; дарами этими были гермес, от рождения лишенный рук прямо от плеч[192], которого и мы видели, большие гадюки, змея в десять локтей, речная черепаха в три локтя и куропатка, крупнее коршуна. С ними был, как он говорит, и тот, который сжег себя в Афинах; [С720) одни делают это при злополучии, ища избавления от настоящего, а другие — при благополучии, как он: поскольку до сих пор все у него получалось по его мысли, он должен уйти, чтобы с ним при дальнейшем пребывании не случилось чего-нибудь нежелательного; и вот, он, нагой, умастившийся, в набедренной повязке, смеясь, прыгнул в погребальный костер; на могиле его написано: «Здесь лежит Зарманохег, инд из Баргосы, обессмертивший себя по отеческим обычаям индов».

[С723] (...) (1) После Индийской земли следует Ариана, первая область земли, подвластной персам за рекой Инд, из числа верхних сатрапий за Тавром. Южные и северные части ее ограничены тем же самым морем и теми же самыми горами, что и Индийская земля, и той же самой рекой Инд, протекающей между ней и Индийской землей, а отсюда она простирается к западу до черты, проведенной от Каспийских Ворот до Кармании, так что очертание ее получается четырехсторонним. Таким образом, южная ее сторона начинается от устьев Инда и Паталены, а кончается у Кармании и входа в Персидский залив мысом, значительно выдающимся к югу, затем делает изгиб в залив по направлению к Персиде. Живут тут, прежде всего арбии, соименные реке Арбис, отделяющей их от следующих за ними оритов, занимающие морское побережье на протяжении около тысячи стадиев, как говорит Неарх; это тоже область индов. (...)

[С724] (9) Расположение народов таково: вдоль Инда — паропамисады, выше которых простирается гора Паропамис, затем, к югу, арахоты, затем, далее к югу, гедросены с прочими, занимающими морское побережье. Вдоль по ширине всех их земель простирается Инд. Некоторые из этих земель вдоль Инда частично занимают инды — эти земли прежде принадлежали персам: Александр отнял их у ариан и учредил свои поселения, а Селевк Никатор отдал их Сандрокотту, заключив с ним соглашение о праве взаимных браков и получив за это пятьсот слонов. (...)