Древний Восток в античной и раннехристианской традиции

а) Пестрые рассказы

И кто не похвалил бы мудрость варваров, коли никто из них не впал в безбожие и они не подвергают сомнению того, существуют ли боги или не существуют и заботятся ли они о нас или нет? Во всяком случае, никто из них, ни инд, ни кельт, ни египтянин, не возымел такого понятия, какое Эвгемер из Мессены, или Диоген из Фригии, или Гиппон, или Диагор, или Сосий, или Эпикур. (...)

(...) Инды и не отдают в ссуду, и не берут, да у них и не дозволено, чтобы инд причинил или потерпел несправедливость. Поэтому у них не бывает ни расписок, ни залогов[576].

(...) Демокрит из Абдер (...) побывал и у халдеев, и в Вавилоне, и у магов, и у индийских мудрецов. (...)

(...) были и отличные фокусники из Индийской земли, и, по общему мнению, они превзошли остальных из других мест[577].

Сократ говорил, что неделовитость — сестра свободы. И в подтверждение он говорил, что самые мужественные и самые свободные — это инды и персы, а те и другие — самые неделовитые в наживе, фригийцы же и лидийцы — самые деловитые, но рабствуют. (...)

Инды перевели на свой язык поэмы Гомера и поют их, и не только они, но и цари персов, если можно верить рассказывающим о таких вещах[578].

б) Рассказы о животных

(...) Говорят, что Птолемею Второму был доставлен от индов рог, и он был вместимостью в три амфоры. Такой, вот, это был бык, что у него вырос такой огромный рог[579]. (...)

(...) Крокодилы в Ганге водятся двух видов. Одни из них безвредны, а другие прожорливейшие и нещаднейшие плотоядцы, и у них на конце морды есть выступ вроде рога[580]. Так вот, ими пользуются как исполнителями для наказания злодеев. Ведь уличенных в тягчайших преступлениях бросают им, и никакого палача не нужно. (...)

(...) Слону стадному, прирученному, питьем служит вода, а боевому — вино, однако не виноградное, поскольку одно они изготовляют из риса, другое — из тростника. (...)

(...) В индийском царском дворце, где живет высший из тамошних царей, есть много и прочего, достойного такого восхищения, что с этим нельзя сравнить ни Мемноновы Сусы со всей их роскошью, ни все великолепие в Экбатанах. Ведь все то представляется персидским бахвальством, если сопоставлять со всем этим. Да описывать все прочее и не входит в цель этого произведения, а вот в парках содержатся и ручные павлины, и прирученные фазаны, а сидят они на причудливых растениях, за которыми царские садовники ведут требуемый уход. Есть там и рощи тенистые, и пастбище разведенное, и ветви переплетенные друг с другом с помощью особого искусства ухода за деревьями. Еще большее великолепие тамошнего климата в том, что деревья эти — из вечнозеленых и листья у них никогда не увядают и не опадают. Одни из них — местные, а другие — привезенные из других стран с большой бережностью, которые украшают это место и придают ему блеск. Только нет здесь оливы. Ведь она не произрастает в земле индов, ни в ней самой не родится, ни доставленная из других стран не приживается. И другие птицы, свободные и вольные, прилетая, сами по своей воле заводят себе насесты и гнезда. Там содержатся и попугаи, и они вертятся вокруг царя. Но никто из индов не ест их, хотя их огромное множество. А причина в том, что брахманы считают их священными, причем почитают их выше всех птиц, и добавляют, что делают это с достаточным основанием: ведь только попугай очень ясно произносит слова человека. Есть в этом дворце и красивые искусственные пруды, и рыбы в них огромнейшие и прирученные, и не ловит их никто, кроме сыновей царя в детстве, которые рыбачат в тихой и совершенно безопасной воде, развлекаясь и вместе с тем учась плавать на судне. (...)

(...) Царю индов, отправляющемуся на суды, первым кланяется слон, обученный этому[581], и он делает это очень памятливо и покорно (рядом с ним стоит и тот, который напоминает ему об этой выучке стуком стрекала и какими-то словами на местном языке, который слонам дано понимать по какой-то таинственной природе, совсем особой у этого животного), притом делает слегка какое-то воинственное движение, как бы показывая, что хранит в памяти и эту выучку. Двадцать четыре слона посменно несут охрану при царе, как и прочие стражи, и у них выучка не засыпать во время охраны — ведь их обучают каким-то индийским искусством и этому. (...)

(...) Ведь инды не обращаются грубо ни с каким живым существом, ни домашним, ни диким. (...)

(...) Индийскую жемчужину (...) ловят следующим образом. Есть город, которым правил человек по имени Сорас, из царского рода, когда бактрами правил Эвкратид. Название этого города — Перимула, а живут в нем ихтиофаги[582]. (...)

(...) Великий царь индов один день во всем году устраивает бои животных[583] (...)

(...) Инды увлекаются и бегом быков. И на их быстроту бьются об заклад и сам царь, и многие из знати, и ставят на них очень много золота и серебра, и они не считают зазорным волноваться из-за этих животных, сопрягают их и играют на их победу. Так вот, кони бегут запряженные, а быки — сбоку, и один из них вплотную огибает мету, и они должны бежать тридцать стадиев. Быки бегут наравне с конями, и не различишь, кто быстрее, бык или конь. Если же порой царь побьется с кем-нибудь об заклад на своих быков, то он доходит до такой степени рвения к победе, что сам следует на колеснице и понукает возницу. А тот подстрекает коней стрекалом до крови, от быков же руку удерживает, потому что они бегут и без стрекала. Страсти вокруг состязания быков такие, что на их победу делают большие ставки не только богатые и владельцы, но и зрители (...)

(...) Слышал я также, что индийский удод вдвое больше, чем у нас, и красивее на вид. (...) этот удод — утеха для царя индов, и он носит его на руках, услаждается им, то и дело глядит на него, пораженный блеском этой птицы и красотой ее своеобразной. А вот брахманы даже миф про эту птицу поют, и миф-то этот, который поют, таков. У царя индов родился сын, и были у него братья, которые, возмужав, становятся нечестивейшими и наглейшими. И его, как самого младшего, они презирают, а над отцом и матерью они издевались, глумясь над их старостью. И вот, те отказываются жить вместе с ними, и сын и старики пустились в бегство. Ну а поскольку путь оказался для стариков тяжелым, они обессилели и умирают, а сын не пренебрег ими, но похоронил их в себе, рассекши голову мечом. Те же брахманы говорят, что всевидящий Гелиос, восхищенный чрезвычайным благочестием, превратил его в птицу, красивейшую видом, долговечную жизнью. Поднялся у нее и хохолок из макушки, это как бы в память о свершившемся во время бегства. Афиняне тоже, рассказывая подобные чудеса о хохлатом жаворонке, вплели их в какой-то миф, из которого исходил, по-моему, и Аристофан, сочинитель комедий, говоря в «Птицах»:

Так вот, по-видимому, от индов это мифическое сказание, правда, про другую птицу, дошло, вот, и до эллинов. Ведь брахманы указывают некую Огигиеву давность времени, когда все это было совершено для родителей индийским удодом еще в бытность его человеком и мальчиком по возрасту-то. (...)

(...) У индийских ариан есть пропасть Плутона, и внизу какие-то таинственные проходы, скрытые дороги и беготня, невидимые людям, и значит, глубокие и очень далеко простирающиеся. А как они возникли и каким образом прокопаны, ни инды не говорят, ни я не тщусь узнать. Так вот, инды пригоняют сюда больше тридцати тысяч различной скотины — овец, коз, коров и лошадей. И каждый, кто испугался или сновидения, или вещания, или знамения, или опасается неблагоприятного полета птицы, за свою жизнь вводит в стадо скотину по своим средствам, откупаясь и отдав за свою душу — душу животного. А животные пригоняются, ни привязями не ведомые, ни вообще не погоняемые, но сами совершают этот путь по какому-то влечению и таинственным чарам. Затем, подойдя к краю пропасти, сами прыгают туда, и упавшие в таинственную и зияющую пропасть земли уже не видимы человеческому глазу, но слышны наверху мычание коров, блеяние овец, ржание лошадей и бекание коз. И если пройти дальше по поверхности земли и прислушаться, то очень долго можно слышать все это. И этот смешанный гул никогда не прекращается, поскольку каждый день приводят животных за себя. Ну а новых ли только слышно или и прежних некоторых, я не знаю, а вот слышно. И это сказано мной тоже как об особенности тамошних животных.

(17) Воспевают и величайший остров в так называемом Великом море, и я слышал, что название его — Тапробана. Я узнал, что этот остров очень длинный и высокий, длиной в семь тысяч стадиев, шириной — в пять тысяч, и он имеет не города, а семьсот пятьдесят деревень[585]. Жилища местных жителей построены из дерева, даже из тростника. Водятся в этом море и огромнейшие черепахи, из панцирей которых и получаются кровли. Ведь один такой черепаший панцирь бывает и в пятнадцать локтей, так что под ним может жить немало людей. Он защищает от самых знойных лучей солнца, дает приятную тень, к тому же выдерживает обрушивающиеся ливни, крепче всякой черепицы, с него проливной дождь стекает, и когда дождь стучит по нему, живущим под ним слышится, будто в какое-то помещение извергаются потоки воды. И им-то уж не требуется заменять его, как разбитую черепицу, потому что черепаший панцирь тверд. (...)

(18) (...) Вследствие величины острова, живущие в середине его, даже не знают моря, но живут материковой жизнью, по слухам только осведомленные, что их кругом окружает море. (...)

(...) У так называемых псиллов в Индийской земле (есть ведь и другие псиллы в Ливии) кони — не крупнее баранов, овцы — мелкие, как ягнята, и ослы такие соответственно по величине, и мулы, и быки, и всякая вообще другая скотина. А свинья у индов, говорят, не водится, ни домашняя, ни дикая. Инды брезгают, есть это животное, и они ни за что не отведают свинины, как и человечины. (...)