Двуликий бог (СИ)

Глава 29

Один приветствовал меня заинтересованной, немного хитрой улыбкой. Казалось, он ничуть не был удивлён ни моей решительностью, ни моим приходом, но всё равно смотрел на меня чуть недоверчиво, с озорным укором нестареющего взора. Всеотец восседал на простом, выточенном из грубого камня и совсем немного удалённом от места жаркого сражения троне, словно суровый судья. И хотя в тот день отец ратей не пожелал присоединиться к боям, а остался наблюдателем, Один был грозен в полном боевом облачении и искусно выкованном шлеме с крыльями орла, что внушал трепет врагам Асгарда во всех остальных мирах, ибо именно по нему признавали они главнейшего среди богов. Приблизившись к владыке, я учтиво поклонилась, не поднимая головы, обратила на прародителя взгляд пронзительных глаз. Всеотец поднялся со своего места, снял великолепный тяжёлый шлем и оставил его на камне, призвал меня к себе.

Я подошла к Одину ближе, чем дозволяло положение господина, а значит, он пожелал предстать передо мной больше праотцом, нежели повелителем. Я приняла протянутую в знак благосклонности руку, коснулась лбом тыльной стороны крепкой ладони. Прикосновение вышло ласковым, но, увы, на самом деле я не чувствовала ни нежности, ни любви, как это было при прошлой нашей встрече наедине. Я ощущала только горечь и разочарование. И я не желала видеть праотца, мне нужен был справедливый властелин — строгий, решительный и непоколебимый. Беседовать при шуме и грохоте сладостной и желанной для эйнхериев войны представлялось совершенно невозможным, и, вскинув руку в приглашающем жесте, Всеотец вывел меня в невесомые воздушные галереи напротив тех, откуда я явилась. Я покорно следовала за ним.

Вальхалла неизменно была залита утренним солнцем, словно густой янтарной смолой, цвела и благоухала, и над лёгкими сводами заливались трелями сладкоголосые юркие птицы. Всё, как в тот день, когда я повстречала бога огня. Всё… Только его самого не было рядом. Эта мысль каждый раз возвращалась неожиданным и болезненным уколом сердца, и я так и не смогла к этому привыкнуть. Некоторое время мы прогуливались молча. Звуки сражений затихали вдали. Один неторопливо размышлял о своём, а я не имела права первой нарушить тишину, хотя всё внутри меня клокотало от нетерпения. Наконец-то мы были одни, и ни единой живой души, покуда простирался взор. Мне так много надо было сказать и так много услышать в ответ, отчего же он тянул, зачем мучил меня ожиданием? Пальцы тревожно вздрагивали и сжимались в кулаки, но я старалась не показать своего смятения и держаться, как подобает госпоже.

— Ты стала безрассудно смелой, дочь моя, — наконец, обратился ко мне Всеотец, и широкая тёплая ладонь покровительственно опустилась на мою голову, погладила по волосам. В размеренном голосе его звучало скрытое восхищение, но и удивление наряду с ним. — Ты уверенно приближалась ко мне, и с каждым шагом в твоих горящих глазах я видел только огненного Локи. Принесёт ли это благо иль скорбь?..

— Я рада нашей долгожданной беседе, Всеотец, — сдержанно приветствовала я его в ответ, чтобы хоть немного собраться с мыслями и не поддаться власти чувств и эмоций — слишком острой болью отзывалось теперь во мне имя лукавого аса. Я говорила вполголоса, стараясь унять дрожь неверных связок. Мне так хотелось быть достойной общества повелителя всех богов. — На то была не моя воля. Не благополучие делает нас безрассудно смелыми. Таким становишься, когда больше нечего терять.

— Что за печаль мучает тебя, Сигюн? — остановившись, Всеотец повернулся ко мне, положил сильные ладони на плечи, взглянул в глаза внимательным ищущим взором. В мягком спокойном голосе звучало сочувствие, искреннее сопереживание. И в тот миг всю меня вдруг пронзило острое сомнение: что, если по какой-то нелепой случайности, злому стечению обстоятельств он не знает правды? Всевидящий и всемогущий Один не ведает истины, вот отчего остаётся так равнодушен и жесток! Удивлённо распахнув глаза, я испуганно глядела на него и не могла поверить: мой оплот надёжности, справедливости, правосудия был не всесилен… Нет, это невозможно, этого просто не могло быть!

— Повелитель, разве Вам не всё ведомо? — осторожно спросила я в свою очередь, не сводя глаз со светлого ясного ока собеседника, судорожно ища в его взоре только одно — правду. Верховный бог шумно выдохнул, отстранился и невесело усмехнулся, будто о чём-то сожалея. Его короткое замешательство заставляло кровь стынуть в моих жилах.

— Ты уже достаточно взрослая и разумная асинья, чтобы понять, — наконец, печально произнёс Всеотец, — нет во всех мирах того мудреца или совершенного бога, которому всё было бы открыто, нет безукоризненного творца, нет идеала, а есть только свет познания и ясности ума, к которому стремятся лучшие представители своего рода, — забывшись, я закусила дрогнувшую нижнюю губу. Я искала в речах прародителя утешения, но нашла лишь подтверждение своим страшным догадкам, сомнениям и опасениям, к которым я была решительно не готова. Меня разрывали на части противоречивые чувства, и я желала только, чтобы всё это закончилось, страстно хотела обрести покой.

Один молчал и выжидающе глядел на меня, а мне было так трудно ему ответить, произнести нежеланные слова вслух, снова позволить ожить в самых ярких подробностях страшным воспоминаниям, которые едва начали затуманиваться в моём рассудке. Это было сродни тому, чтобы пережить весь этот мучительный кошмар, позор снова, опять испытать этот ужас, и боль, и отчаяние, потерять того, кого я и без того лишалась всё больше день ото дня. Это было невыносимо. И если Всеотец испытывал меня, он был несправедливо жесток. А если нет, то всё, во что я так слепо верила с самых юных лет… Всё, на чём зиждился Асгард… Обращалось в прах.

— Повелитель, йотуны ворвались в чертог бога огня, — сухо выпалила я, боясь, что самообладание вот-вот откажет мне, голос пропадёт окончательно. Но оказалось, что самым сложным было произнести первые слова, решиться дать им волю, подарить звук. И я всё рассказала Всеотцу. Про нападение и посягательство разнузданных турсов, убитых воинов, горящий дворец, про предательский клинок, глубоко вошедший в спину отвлёкшегося бога обмана, про леденящий яд, про мою неизбывную скорбь.

И по мере того, как я продолжала своё тихое повествование, тёмные тучи собирались над Вальхаллой, жадно поглощали ослабевшие лучи солнца, обволакивали всё вокруг мрачной бесцветной дымкой. Мир замер в ожидании громогласного раскола небес, сокрылись птицы и насекомые, казалось, даже цветы собрали лепестки и стыдливо склонили головки-бутоны к земле. И прямо во время слов о подлом ударе в спину яркая молния пронзила тяжело нависший над нашими головами небосклон, а затем громогласный рокот сотряс его. Я встрепенулась и бессознательно вжала голову в плечи.

— Кто мог осмелиться на такое?.. — тихо, вкрадчиво спросил Один, но в его сдержанном тоне уже улавливались первые нотки гнева. Сильный ветер рванул мои волосы, жестоко хлестнул ими по лицу, приводя в чувства. Я поёжилась под его властными порывами. — Как могли тупоголовые турсы пройти мимо Хеймдалля, ловко пробраться в Асгард? Такого не случалось много лет.

— Всеотец, не думаю, что великаны могли самостоятельно попасть в нашу обитель, если только им не помогли, более того, указали путь к определённому чертогу… — решившись подойти ближе к собеседнику, я заглянула в его сердитый светлый глаз, настороженно понизила голос. — Всё произошло в тот вечер, когда Ньёрд взял в жены Скади, под прикрытием громкого торжества. Совпадение ли это, что как только в Асгард вошла дочь Тьяцци, следом явились верные наёмники?..

— Ты слишком смело озвучиваешь столь тяжкие обвинения, Сигюн, — недоверчиво покачал головой Один и посмотрел на меня с горечью, граничащей с осуждением. Я поражённо и обиженно раскрыла губы, — но есть ли у тебя свидетельства или всё это лишь догадки? Я могу созвать тинг, просить верховных богов рассудить вас, но ты должна понимать, что за твоими словами сейчас нет ни доказательств, ни силы, способной склонить их на твою сторону. Боюсь, никто не поддержит тебя, и ты окажешься в сложном положении, от которого я хотел бы тебя оградить, — на несколько минут я лишилась дара речи, ведь дело казалось мне ясным, как воды источника Урд. Не в силах вымолвить ни слова, я стояла, замерев и непонимающе глядя на прародителя — непреклонного и строгого. Он не верил мне!

— Но как же, господин?.. Разве недостаточно слов напавшего турса? А оружие йотунов? Полный чертог свидетелей страшной расправы? Да и… — «…Скади признала свою вину», — едва не проговорилась я, но вовремя сумела удержать язык за зубами. Возможно, Одину не стоило знать о моём походе к жене Ньёрда, о несостоявшемся толком разговоре, нападении, которое, вероятно, ещё сильнее уронило бы меня в глазах Всеотца. Я смутилась и растерялась под проницательным взором своего спутника.

— Сигюн, я охотно верю, что это было нападение, — чуть мягче продолжил свою мысль властелин обители богов, — верю даже, что турсы невиданным образом проникли за стены Асгарда. Более всего верю, что у многих из них есть счёты с каверзным Локи. Но зачинщики убиты, и мы не можем знать достоверно, чьему они подчинялись приказу, какие преследовали цели. Подумай сама, зачем Скади так поступать? Она мудрая и доблестная девушка, что открыто пришла к воротам города и стремилась вступить в честный бой за своего ушедшего отца. Она приняла выкуп и стала одной из нас. К чему ей рисковать милостью асов?

— Затем, что она вовсе не милости асов ищет, повелитель! — вспыхнув, раздражённо проговорила я в ответ. Мудрый и милостивый Всеотец не только не верил моим словам, он оправдывал её! Дочь турсов, дочь заклятого врага асов! Я не могла этого понять, и я не могла с этим смириться. Глубоко внутри закипал гнев, затмевавший ясность ума и зоркость глаз. — И она никогда не станет одной из нас! Дикая неотёсанная великанша навсегда останется таковой, кого не сделай её мужем!

— О Локи ты такого же мнения? — лишь коротко бросил Один, хитро прищурившись. Я осеклась, хмуро посмотрела на собеседника, но старейший среди асов только медленно приподнял бровь, повторяя свой немой вопрос. Как ни досадно было это признавать, но Всеотец был прав. Я не владела собой в полной мере и произносила вслух опасные, неосторожные слова, о которых, возможно, позднее могла пожалеть.

— Их связывает бурная кровь одного и того же проклятого рода, повелитель, — насупившись, тихо буркнула я в ответ, когда ожидание затянулось, — но рознит характер и происхождение. Как бы там ни было, Скади не станет одной из асов и асинь, потому что сама не желает этого. Она пришла в Асгард, чтобы узнать убийцу своего отца и разделаться с ним. Увы, ей удалось и то, и другое. Бедный Ньёрд оказался только возможностью, поводом задержаться среди нас. Это же очевидно, праотец, раскройте глаза!

— Нет ничего очевидного, Сигюн, — продолжал Один уже строже и серьёзнее, и голос его становился грозен, а взгляд будто пронзал меня насквозь. Я огорчила повелителя, я это понимала, но и он бесконечно обескураживал меня своим равнодушием. В конце концов, речь шла о дочери его любимого сына, о названом брате и верном спутнике! Оставался бы Один столь же спокоен, если бы пострадал Тор или — я боялась об этом даже подумать! — Бальдр. — Правда у каждого своя, и задача повелителя побеседовать с каждой из сторон, учесть все побуждения и обстоятельства и вынести взвешенное решение. Для того и создан тинг. Я понимаю твою истину, но ты ослеплена болью и горем и сама не ведаешь, что говоришь. И я не могу ограничиться лишь ею. Ты должна принять, что я не смею призвать к ответу жену верховного бога, не имея исчерпывающих доказательств и причин…

— Но… — попыталась возразить я, однако Всеотец гневно и резко вскинул руку вверх, призывая меня к безмолвию, и его немой приказ я не была вольна превозмочь, а оттого лишь сердито и презрительно сжала губы.

— Замолчи, Сигюн! Что ты в свои года можешь знать о справедливости, о рассудительности?! — повысил голос мой собеседник, и где-то вдалеке, в глубинах хмурого неба вновь сверкнула яркая молния и тут же растворилась среди грозовых облаков. — Ты ещё слишком молода и горяча, — уже мягче продолжал Один, протянув ко мне руку в примиряющем жесте, от которой я бессознательно отпрянула и замерла на более чем почтительном расстоянии. — Не спеши казнить без суда…

— Локи едва не был убит, а виновный упивается своей безнаказанностью! — теряя самообладание, вскричала я, наконец. Сердце в груди билось всё быстрее, сильнее, разгоняя горящую кровь по жилам, согревая похолодевшие от злости кончики пальцев, заставляя алеть от негодования бледные щёки. — Такова Ваша рассудительность?.. Подвергать бога огня гневу и расправе Тора по первому, ничем не подкреплённому подозрению, но выгораживать чужестранку, у которой есть причина для ненависти и мести, есть предлог, и время, и оружие, и сообщники!

— К моему прискорбию, Лофт не раз давал повод усомниться в себе, сколько бы я ни предупреждал его, сколько бы ни пытался оградить от порока, и его каверзные дела говорят сами за себя. Бог обмана заслужил соответствующую репутацию своими поступками, каждый из которых был его личным выбором. И мы оба знаем, что и в последний раз он не остался непричастным, хотя ты, Сигюн, казалось, могла бы вразумить своего сумасбродного супруга! — губы мои оскорблённо дрогнули, и в один миг мне показалось, что я вот-вот заплачу — так ранила меня резкость того, кому я больше всех остальных доверяла. Однако обида и гордость помогли мне сдержаться, запереть слабость глубоко внутри себя, раздавить её, уничтожить. Один, между тем, продолжал:

— Не вынуждай меня быть с тобой жестоким, дитя моё… Опомнись, усмири разрушительную страсть, что прожигает тебя изнутри. Скади скоро покинет Асгард и вместе со своим мужем спуститься в Мидгард, останется в Ноатуне, и ты долго не увидишь ту, что тебе столь неприятна. Тогда гнев пройдёт, и, взглянув на случившееся ясным взором, ты поймёшь, справедливы ли твои нынешние обвинения. Не совершай опрометчивых поступков подобно своему супругу.

— Вы правы, Всеотец, я не знаю, что такое справедливость… — опустив дрожащий от собирающихся слёз взгляд к подолу платья, вполголоса произнесла я — почти послушно, почти побеждённо. Шероховатая ладонь спутника легла на моё лицо, тепло обнимая щёку. Но я не собиралась покориться судьбе. Желать от меня покорности было слишком поздно! — Но я знаю, что такое несправедливость. Несправедливость, когда мудрый повелитель остаётся глух к мольбам и голосу разума, слеп к свету истины и покрывает убийцу и лжеца, что, ведомый своей безнаказанностью и самонадеянностью, будет предаваться одному и тому же пороку снова и снова. Я боялась признаться себе, что мой отец бывает малодушен и позорно непреклонен, но теперь я понимаю, что это не его вина! Я вижу, в ком корень зла! — и, не дожидаясь ответа, я коротко поклонилась, после чего круто развернулась и стремительно направилась прочь из чертога Одина, пылая от гнева и чувства оскорблённой справедливости. Меня бросало из стороны в сторону, словно в лихорадке, и я совершенно более не владела собой. Небеса за моей спиной сотряс оглушительный раскат грома, словно знак бессильной ярости старейшего из богов. Что же, в моей душе в тот час бушевала не менее страшная и разрушительная буря.

Стоит ли говорить, в каких расстроенных чувствах я вернулась в родные чертоги? Беседа с Одином не только ничуть не пролила свет на моё безнадёжное положение, но и ещё сильнее смешала все мысли. Меня не покидало ощущение, что лучший из богов поступил малодушно, подобно Браги, скрывшись за красивыми, но пустыми словами о справедливости, что для каждого своя. Однако, что сходило с рук своенравному возвышенному стихоплёту, не могло быть прощено мудрому рассудительному владыке, который и должен был устанавливать справедливость, единую для всех! Я пребывала в таком отчаянии и растерянности, что никого не могла видеть.

Очень грубо отослав приближённых прочь, я сидела на постели рядом с почти бездыханным телом мужа и держала его ослабевшую кисть. Мне было решительно непонятно, как действовать дальше. Я испробовала все способы, умоляла о помощи, даже грозила расправой, но всё это было лишь мимолётным проявлением слабости, глупым и смешным. И теперь я не могла ни заплакать, ни закричать, мной овладело страшное безразличие, уже не слабость и не горе, а холодность. Казалось, моё сердце загрубело, и теперь ничто не трогало его. Так я провела долгий, нескончаемо длинный день, отложившийся в моей памяти как один из самых худших и страшных. День, когда что-то очень важное угасло во мне.

А поздним вечером, едва не слившимся воедино с ночью, в двери покоев нерешительно постучали. Я поднялась со своего места, где провела почти без движения несколько часов, оступилась, чуть не упала, затем всё же сумела выпрямиться и, наконец, впустила незваного гостя. Им оказался один из молодых и расторопных слуг. Мальчик боязливо осмотрелся, быстро поклонился и замер в растерянности. Я нетерпеливо подозвала его к себе. Поколебавшись, он подошёл ближе.

— Простите за беспокойство в столь поздний час, госпожа, — голос его дрожал, будто тотчас своими руками я могла отсечь ему голову. Неужели я так изменилась за последние дни, что начала вселять слугам ужас наравне со своим темпераментным супругом?.. Оглянувшись назад, я с горечью понимала: да, это так. Я настолько растворилась в своём горе, что не замечала никого вокруг, подчас становилась жёсткой, резкой, совершенно несносной. Я теряла рассудок, а вместе с ним и себя. — Стражи главных дверей прислали меня к Вам. Внизу ожидает незнакомка и просит встречи с Вами. Она отказывается показать своё лицо, скрытое тканью плаща, а потому стража не решается впустить её в чертог. Пожелаете ли Вы спуститься или прогнать её прочь?

Первым моим страстным желанием было отослать таинственную гостью туда, откуда она пришла, и как можно скорее, но немного погодя что-то всколыхнулось в моём сердце: то ли совесть, то ли сострадание, то ли давно забытая доброта и гостеприимство. И после продолжительного безмолвия, так и не удостоив слугу ответом, я лишь молча накинула просторное верхнее платье на ночное, взяла тонкий подсвечник с единственной свечой и покинула покои. Опомнившись, мальчик бросился следом. Я неторопливо, чинно спустилась на нижний ярус, поприветствовала верную стражу лёгким кивком головы и вышла к дверям. Там меня дожидалась невысокая фигурка, укутанная в тёмный плащ, будто в ночь. Я осторожно протянула вперёд свечу, надеясь что-либо рассмотреть, наклонила голову к загадочной гостье. Незнакомка убрала край одежд, которым скрывала лицо, и обнаружила тем самым… Идунн. От удивления я едва не выронила изящный подсвечник.

— Оставьте нас, — вполголоса приказала я и вышла на порог, высокие двери тихо захлопнулись за моей спиной. Мы остались вдвоём в полумраке беспокойно вздрагивающей свечи. Я поражённо глядела на хрупкую асинью, больше не скрывавшую своего бледного лица при мне, Идунн смущённо и потерянно улыбалась, и я не могла не смягчиться в её обществе. — Что ты здесь делаешь, милая Идунн, да ещё в такой поздний час?.. — шёпотом спросила я, заговорщицки к ней наклонившись. Вместо ответа милосердная богиня протянула мне маленькую корзинку, в которой золотились наливными боками волшебные яблоки из её чудесного сада. Пламя свечи обнимало их нежными тёплыми отсветами. И снова я была удивлена так сильно, что оказалась не в силах вымолвить ни слова.

— Мне искренне жаль, что всё так сложилось, моя верная Сигюн, — ласково начала Идунн, и грудь в тот же миг сдавило слезами, я чувствовала, как предательски заблестели глаза, будто простота, честность и доброта подруги сломили толстый лёд, безжалостно сковавший настоящую меня, — и теперь я могу увидеть тебя лишь под покровом ночи, крадучись, как вор… Но я прошу тебя, — осторожно повесив корзинку мне на предплечье, Идунн нежно коснулась моей ладони, взяла за руки, заглянула в глаза взором, полным надежды и раскаяния, — я заклинаю тебя: прости Браги. Он произнёс недопустимые грубые слова, но им двигала не ненависть, а боль и страх потери. Мой супруг лишь пытался защитить то, что ему дорого, того, кого он любит больше всего! И кому, как не тебе, Сигюн, понять его истинные чувства?..

— О Идунн… — только и сумела выдохнуть я в ответ и обняла подругу, чтобы скрыть горькие слёзы, обжигавшие щеки. — За всю жизнь мне не отблагодарить тебя за твою доброту! — голос не подчинялся и исчезал, подавляемый глухими всхлипами, а милостивая богиня юности обнимала меня так бережно, точно любящая старшая сестра. Я не могла поверить, что всё это происходило наяву, что провидение наконец сжалилось надо мной, что хоть кто-то в Асгарде не утратил веру в меня. Я дрожала всем телом.

— Ну-ну… Не плачь, — утешающе произнесла Идунн. — Всё пройдёт. Локи встанет на ноги, Браги усмирит свой гнев и раскается, и тогда мы вновь будем вместе безмятежно смеяться под сенью фруктовых деревьев. А теперь поспеши, и пусть мой дар позволит сохранить то, что тебе так дорого. Тогда, быть может, я сумею сохранить то, что дорого мне. Но пока всё не наладится, я прошу тебя, Сигюн, никому не рассказывай, что я была в твоём саду во мраке ночи, что ослушалась своего супруга, — я заверила подругу, что ни звука о таинственном ночном происшествии не вырвать из моей груди, горячо поблагодарила её за смелость и живительный дар, и мы расстались. Я провожала крошечную фигурку растроганным взором и очнулась, только когда маленькое тёмное пятнышко окончательно растаяло в густоте ночи.

Я снова взглянула в умело сплетённую корзинку, будто не могла поверить своему счастью и ожидала, что вот-вот целительные яблоки исчезнут, растворятся, словно морок. Опомнившись, я поспешила в золотой чертог, с порога звонко велела срочно привести Хельгу в мои покои и взлетела по ступенькам, будто у меня выросли крылья. Однако вместе с надеждой сквозь мою душу прорастал леденящий страх, что я могу не успеть, и сердце моё билось с таким неистовством, что, казалось, вот-вот выскочит из горла. Лекарь явилась очень скоро — сонная и напуганная, но мне казалось, что минула целая вечность. Я сидела у постели мужа и судорожно ловила каждый его слабый вздох, как если бы он стал последним. Ничего толком не объяснив Хельге, я лишь вручила ей золотые яблоки Идунн.

Признаться, я была не в состоянии говорить, я и дышать-то едва могла, так взволновало меня неожиданное появление богини и её щедрый дар, возвращавший к жизни ещё не Локи, но его обезумевшую от горя жену. Благо лекарю и не нужно было больше ничего пояснять. Я смутно помню, что происходило дальше, но очень скоро ловкая женщина сварила целебное снадобье и уже бережно вливала его в губы бессознательного повелителя до последней капли. Когда же ритуал был окончен, мы обе в нетерпении замерли у его ложа, боясь вздохнуть, произнести хоть слово, охваченные единым трепетным порывом. В мучительном ожидании прошли несколько нестерпимо долгих минут, а затем Локи разомкнул губы и сделал глубокий вдох, будто утопающий, что наконец сумел справиться с буйством стихии и выплыть на поверхность. Сильная грудь его всколыхнулась, а к мертвенно-бледной коже на глазах начало возвращаться здоровое золотистое сияние.