Эдера 2

ГЛАВА 9

На следующий день после отлета Андреа, Отторино, которого Эдера случайно встретила у кованой чугунной решетки палаццо (граф объяснил, что приехал посмотреть, в каком состоянии сад) сообщил ей новость, которую Эдера сразу не могла воспринять как хорошую или как плохую — дель Веспиньяни сказал, что таким синьорам, как она с мужем, непристало обходиться без прислуги.

— Вы мои гости, и потому я не позволю, чтобы вы сами стирали и готовили, — заявил граф, улыбаясь.

Эдера попыталась было запротестовать, говоря, что дом, хозяйство для нее — только в радость, и что еще в те времена, когда она воспитывалась в монастыре, ее научит всему, но Отторино и слушать ничего не захотел.

В прислуги Эдере дель Веспиньяни определил Маргариту Мазино.

У синьоры Маргариты Мазино было круглое, простодушное личико, как у Мадонн на старинных картинах итальянских мастеров, немного старообразное и а то же самое время — почти детское.

Смеющиеся глаза, окруженные многочисленными морщинами, милый носик и губки бантиком, тяжеловатый подбородок, нежная желтоватая кожа и румянец на щеках.

Она любила рассуждать о серьезных вещах с усиленным и, как могло показаться — с напускным глубокомыслием, таким забавным на этом смеющемся, добродушном лице, с которого Маргарита в такие минуты всегда усердно старалась согнать веселое и жизнерадостное выражение.

Говорила она всегда очень быстро, словно боясь потерять нить своих очень и очень важных мыслей.

И действительно — иногда случалось, что она, вдруг умолкала, не докончив фразы, с ощущением полной пустоты в голове:

«И что это такое интересное я хотела вам сказать, синьоры?..»

И слушатели редко подсказывали, потому что чаще всего они ее совсем не слушали. Но болтовня ее никогда не раздражала. Маргарита не была из тех говорунов, которые настойчиво требуют внимания к своим нудным рассуждениям. К тому же, она не была гордячкой, и готова была даже извиниться за то, что ее мысли вслух иногда нагоняют на слушателей скуку. Наверное, неспособность продумать до логического конца ни одной мысли давала ей импульс к мудрствованию — в этом она отличалась огромным усердием.

Но из усилий этих ничего не выходило: мысли как бы застревали на полдороге к слушателям, а серьезные книги, которые она иногда брала читать из огромной графской библиотеки, месяцами лежали на подоконнике, раскрытые на одной и той же странице.

Книги, в которых зачастую излагались великие и прекрасные мысли, идеальные альтруистические проекты, размышления о глобальном переустройстве мира, были для Мазино игрушками, которые разве что способны тешить ум и зрение — и не более того. Маргарита Мазино довольно быстро забывала о них, и они валялись на подоконнике, на столе, на стульях, под стульями, словом, везде, где только возможно, пока случайно вновь не попадались ей на глаза.

Это была добрая мещаночка в лучшем смысле этого слова, очень приветливая, рассудительная и уравновешенная, но никого этими качествами не стеснявшая.

И неудивительно, что со своей новой синьорой она довольно быстро сошлась на короткую йогу, очень быстро завоевав расположение Эдеры.

Не стоят я говорить, как стеснило Эдеру это положение — ведь она, привыкшая к скромности, теперь была важной синьорой, и эта милая женщина, которая так ей понравилась, должна была выполнять за нее ту работу, которая она, молодая и здоровая, могла делать сама.

Когда Эдера на следующий день заикнулась об этом своей служанке, та только махнула рукой и с глубокомысленным видом произнесла:

— Синьоры всегда были на свете, значит, им должен кто-нибудь услуживать.

Эдера, не найдя, что ответить, промолчала. Однако ее слова о том, что она, Эдера, сама могла бы делать то, что теперь вынуждена делать Мазино, очень расположили к ней служанку.

Через несколько дней они были если и не лучшими подругами, то, во всяком случае, думали, что знакомы друг с другом целую вечность.

Без Андреа Эдера скучала — просто смертельно скучала, однако тот только однажды позвонил из Палермо — тогда, когда прилетел.

— Сегодня же отправляюсь на виллу графа,— сказал он,— осмотрюсь, посмотрю, что там можно сделать, а затем позвоню опять...

Но вот прошло уже целых два дня, а от Андреа не было ни слуху, ни духу...

Мазино. видя, в каком нервном и взвинченном состоянии теперь находятся ее госпожа, пыталась всеми силами утешить ее.

— Наверное,— говорила она,— наверное, твой муж просто заработался...

Эдера с первого же дня условилась с Маргаритой, что они будут только на «ты» — ей не хотелось, чтобы субординация, издавна принятая в палаццо дель Веспиньяни, распространялась и на их отношения, которые же приобрели приятельский характер.

— Думаешь, заработался?

— Ну да. Мужчины для того и созданы Господом нашим, чтобы работать, — произнесла Маргарита с напускным глубокомыслием.

— Но ведь не работать ради одной только работы! — воскликнула в сердцах Эдера.

Тогда Мазино высказала предположение, что у него просто нет под рукой телефона.

Это было более похоже на правду — ведь и Эдера знала, что обветшавшая вилла находится на отшибе, далеко за городом, и телефона там действительно может не быть.

И она на некоторое время успокоилась — но только на некоторое время...

Как и всякая женщина. Эдера отличалась любопытством — качество, вполне понятное, если учесть, каким образом она с Андреа перекочевала из Виареджо в Ливорно.

Сперва осторожно, а потом все более и более открыто она начала расспрашивать свою служанку о хозяине, графе Отторино дель Веспиньяни, справедливо полагая, что прислуга в этом отношении отличается куда большей осведомленностью, нежели справочник «Кто есть кто».

Маргарита, казалось, только и ведала этого вопроса.

— О, — произнесла она, поднимая вверх большой палец, будто бы желая указать на что-то очень важное но, тем не менее, незаметное для невооруженного взгляда, — о, таких синьоров, как синьор Отторино дель Веспиньяни, наверное, нет во всей Италии...

— Чем же он так замечателен? — поинтересовалась Эдера, с трудом сдерживая улыбку.

— Таких богатых синьоров, как он...

В голосе Маргариты Мазино послышалась совершенно естественная гордость прислуги, хвастающейся богатством своего патрона.

— Я и так вижу, что он богат, — сказала Эдера, понимая, что разговор о состоятельности и влиянии дель Веспиньяни, с обязательным перечислением всего, что он имеет, может длиться до бесконечности.

— Мало того, что богат, — произнесла в ответ служанка, — он ведь еще и удачлив... Ей Богу, наверное, ему покровительствует сама Пречистая Дева!

— Удачлив? — переспросила Эдера с некоторой долей сомнения в голосе.

— Да.

— И в чем его удача?

— О, Эдера. неужели ты не видишь?

Эдера передернула плечами.

— Честно говоря...

— Неужели?

— Маргарита, неужели можно считать удачей только то, что он родился в богатой и знатной семье? — с укоризной в голосе спросила синьора Давила.

— Но ведь и это не каждому дается! — горячо воскликнула служанка.

— Что именно?

— Счастье родиться в такой семье... Господь неровно делит,— с глубокомысленным, многозначительным видом продолжила Маргарита Мазино.

— Счастье, счастье... А разве счастье только в деньгах? В знатности? В обладании роскошными яхтами, фешенебельными палаццо?

Мазино улыбнулась.

— Конечно же, нет...

— Для меня счастье — семья, дети, ощущение того, что мой Андреа рядом со мной, что я нужна ему, что он любит меня и что я — любима...

— Конечно, синьора...

— А разве у графа дель Веспиньяни никогда не было семьи?

Маргарита, обернувшись по сторонам, будто бы ее слова могли бы быть кем-нибудь подслушаны, произнесла:

— У графа была жена. Пять лет назад она села на большую красную машину и разбилась... Ее звали Сильвия. Кстати, многие в нашем доме находят, что ты очень похожа на нее.

Последнюю фразу Эдера пропустила мимо своих ушей, она не показалась ей важной.

Действительно — мало ли кто в Италии может быть на кого похож?

Вот и старый граф. Клаудио дель Веспиньяни сказал ей при первой встрече, что она похожа то ли на музу, то ли на богиню...

Какая разница!

С интересом посмотрев на служанку, Эдера осторожно поинтересовалась:

— Скажи, а граф любил ее?

Маргарита смутилась.

— Да как тебе сказать... Синьор Отторино взял ее из очень небогатой семьи — ее родители имели на Сицилии маленький консервный заводик, и, кроме Сильвии, у них было еще много детей. Братья, сестры. Я видела их только однажды — когда они приезжали на похороны.

— Так любил?

Мазино смутилась пуще прежнего.

— Конечно, я не хочу злословить, — начала она. — не хочу говорить про синьора дель Веспиньяни ничего з-з-з... — она запнулась, подыскивая нужное выражение,— ничего худого, дай ему Бог и Пресвятая Дева здоровья и долголетия. Но мне кажется, что он очень часто вел себя по отношению к бедняжке Сильвии... Ну, я только хочу сказать, что мог бы вести себя лучше...

Сказала — и испуганно осмотрелась по сторонам, будто бы дель Веспиньяни мог присутствовать где-то рядом и слышать сказанное ею.

— Наверное, он очень переживал...

— После ее смерти?

— Ну да.

Маргарита вздохнула.

— И не говори... С тех пор он потерял сон и покой — ведь все мы в палаццо знаем, что вот уже пять лет синьор дель Веспиньяни мучается мигренями и бессонницами... Наверное, он испытывает угрызения совести.

Эдера немного помолчала, но затем вновь поинтересовалась у Маргариты:

— Так он что — изменял ей?

После этого вопроса Маргарита сделала очень испуганное лицо, приложила палец к губам и зашикала — мол, что ты, дорогая синьора, тут не принято говорить о подобных вещах! Ведь ты спрашиваешь меня ни о каком-то простом синьоре, а о самом Отторино дель Веспиньяни!

Эдера смутилась.

— Извини, я только хотела спросить...

— Я и так тебе слитком много сказала, — произнесла Мазино, поправляя складки своей длинной, шуршащей при каждом движении юбки.

Эдера поняла, что ее любопытство для первого раза зашло слишком далеко, и потому решила не расспрашивать свою служанку об Отторино, справедливо полагая, что у нее будет еще достаточно времени, чтобы рассказать самой все, что она знает о синьоре дель Веспиньяни...

Как справедливо угадала Маргарита, у Андрея действительно не было возможности позвонить Эдере в Ливорно: юг Италии. Сицилия — это не промышленный район севера, с развитой инфраструктурой, со всеми возможностями, которые дает человеку современная цивилизация, где с любого уличного автомата можно позвонить в любую точку земного шара.

Сицилия, которую поэты обессмертили за глубокую голубизну неба, а многочисленные авторы детективов — за страшную омерту — обет молчания местной мафии, всегда была периферией Республики...

Андреа понял это сразу, как только прибыл на аэродром Палермо.

Взяв напрокат сравнительно новый «фиат-крому», Андреа, просмотрев атлас и убедившись, что до полузаброшенной виллы дель Веспиньяни езды не более получаса, немного попетлял по центральным улицам Палермо, после чего выехал на трассу, ведущую за город.

Сразу же за кольцевой дорогой потянулись грязные сицилийские деревеньки — с раскисшими после недавнего проливного дождя улицами, с убогими покосившимися домами из местного дикого камня, сложенными, наверное, еще во времена Джузеппе Гарибальди, с чумазыми ребятишками, играющими в грязи.

Спустя двадцать минут он был у сицилийской виллы рода дель Веспиньяни.

Предкам графа Отторино дель Веспиньяни когда-то явно повезло с архитектором: его сицилийский дом обладал главным достоинством загородного жилища — органично вписывался в местность.

Серые каменные стены, обросшие зеленовато-синим мхом, будто бы вырастали из вереска, венчая собой вершину холма в самой возвышенной точке этого необычайно живописного района под Палермо. Северные окна особняка семьи дель Веспиньяни смотрели на голубую бухту, с юга как на ладони, просматривалась широкая выложенная бетонными плитами дорога из Палермо. Приятное и строгое, без лишних стилевых претензий здание в форме буквы «Н» находилось в окружении старинного парка — прапрадед Отторино, граф Антонио дель Веспиньяни, заново отстроивший эту виллу в середине прошлого столетия, очень любил зелень и насаждал ее повсюду.

По-видимому, этому старому дому, стоявшему неподалеку от снедаемого оползнями побережья, как и древнему латинскому городу Сибарису, суждено было когда-нибудь обрушиться в пучину Средиземного моря, но не скоро — может быть, лет через триста. Во всяком случае, теперь опасность совершенно не ощущалась — родовой дом дель Веспиньяни казался незыблемым и надежным, как и само благополучие этой известной на Аппенинах семьи.

Высокий скалистый обрыв, хотя и тронутый кое-где оползнями, производил впечатление надежности. Юго-восточная скалистая стена дома почти целиком состояла из двустворчатых стеклянных дверей, выходящих на выложенную каменными плитами террасу. Здесь чувствовалось, что кто-то из предков дель Веспиньяни сам приложил руку к планировке дома — во всяком случае, архитектору никогда бы не пришло в голову поставить на обоих концах, террасы большие изукрашенные урны, из которых торчали чахлые, скрюченные на ветрах кусты, да еще подвесить между столбами табличку тирренского мрамора с вычурными готическими письменами.

Однако все это великолепие находилось в весьма плачевном состоянии — в выбитых окнах гулял ветер, сорняки густо росли на когда-то ухоженных клумбах, входная дверь жалобно скрипела на ветру.

Андреа, заглушив автомобиль, зашел вовнутрь.

Шаги его глухо отдавались в просторных пустынных покоях, и у него почему-то возникло такое ощущение, будто бы кто-то может проснуться от этих звуков.

Роскошные золоченые обои оторвались, отклеились, они свисали большими колеблющимися лоскутами. Все покоробилось, сморщилось от времени и издавало тяжелые старческие звуки, кряхтения, скрипы: и иссохшийся занозистый паркет, и резные раскоряченные стулья, и кресла красного дерева, и причудливые фигурные диваны орехового дерева, с выгнутыми, в виде морских раковин, спинками.

Огромные шатающиеся хромоногие шкафы и комоды, полуистлевшие от времени, покрытые толстым слоем пыли, бросали косые, будто бы движущиеся тени на стены. И тень самого Сатти то уродливо вырастала до самого потолка, то падала и металась по стенам и по полу.

Тяжелые драпри на окнах и дверях, когда-то, по-видимому, темно-бордовые, а теперь — неопределенного цвета, слегка пошевеливали своими мрачными глубокими складками, когда мимо них проходил одинокий, затерянный в этом огромном чужом доме человек.

По винтовой узенькой лестнице Андреа взобрался на второй этаже.

Там все комнаты были завалены всяким домашним скарбом — поломанной мебелью, полуистлевшей тканью, корзинами, связками каких-то газет.

Андреа, взяв одну из них, развернул ее.

— 18 октября 1935 года, — прочитал он... — Триумфальное открытие павильона Италии на всемирной выставке в Брюсселе... Дуче примял архитекторов проекта, М. де Рении и Л. Л ибера...

Да, наверное, с тех времен, вот уже почти шестьдесят лет на вилле никого не было.

Странно было, что до сих пор никто не растащил всего этого.

Поразмыслив, Андреа пришел к выводу, что, по всей видимости, фамилия дель Веспиньяни пользуется тут, на Сицилии, таким почетом и уважением, что никто бы и никогда не покусился бы на имущество Отторино.

А кроме того тут, вне сомнения, обязательно должен был быть сторож.

Выйдя из дома, Андреа походил вокруг него, оценивающим взглядом прикидывал, что тут можно будет сделать.

Он обошел дом несколько раз по периметру, однако сторожа не было.

Тогда Андреа вспомнил, что Отторино говорил о каком-то заброшенном аббатстве.

Может быть — там?

Он прошел через заросший буйным чертополохом парк, и над кронами многовековых деревьев увидел шпили аббатства.

Это некогда известное аббатство находилось буквально в нескольких сотнях метров от дома, под горой, на которой возвышался дом, неподалеку от береговой кромки; видимо, таким образом архитектор, строивший виллу, желал показать, что власть семьи дель Веспиньяни все-таки выше, чем власть святых отцов.

Пройдя несколько шагов, Андреа вышел к фасаду и сразу же взглядом профессионала оценил здание: на его фасаде была запечатлена в общих чертах вся история средневековой архитектуры Италии.

Над порталом романского стиля с двумя изящными колоннами по бокам и богато украшенным архивольтом были расположены три стрельчатых окна с широкими рельефными поясами, изображавшими Страсти Господни. Эти окна, венчающую романскую арку портала, представляли собой раннюю готику, столь часто встречающуюся на Сицилии. Выше на фронтоне красовалась роза, вернее — слегка закругленный оконный проем узорчатым переплетом пламенеющей готики, как бы знаменуя собой эпоху последнего расцвета и упадка готического стиля.

Андреа, подойдя к двери, толкнул их — двери оказались незапертыми.

Он шагнул вовнутрь.

Внутри аббатство казалось куда древнее фасада: на массивных столбах цилиндрической формы покоились стрельчатые арки, тупоугольная форма которых казалась скорее случайностью, чем замыслом средневекового архитектора. Капители были изукрашены затейливыми лиственными орнаментами, исполненными, впрочем, довольно-таки аляповато. Боковые нефы имели стрельчатую форму.

Редко расположенные, узкие окна с полукруглыми арками были лишены всяческих украшений все это придавало внутреннему убранству черты раннего романского стиля, без малейших следов того изящества, которое носил главный фасад аббатства.

В западной части пространство между двумя столбами аркады было замуровано каменной кладкой. Когда-то здесь находилась церковная кафедра, куда когда-то поднимался священник по крутой каменной лестнице вырубленной прямо в скале. Теперь кафедра находилась в другом месте.

Да, это заброшенное аббатство во всех путеводителях для туристов могло бы быть охарактеризовано как «образец изящества и легкости», но и оно находилось не в лучшем состояния, чем дом дель Веспиньяни.

Внимание Андреа привлекала прежде всего башня: состояла она из четырех ярусов; в первых трех было по два окна, в последнем — по четыре. Когда-то это величественное сооружение служило донжоном замка рода Мазаритти, обосновавшегося тут еще чуть ли не со времен Карла Великого; после того, как замок пришел в негодность и обветшал, его разобрали, и из полученного камня и соорудили монастырь. О временах нашествий норманнов и мавров и напоминала эта древняя замковая башня.

Само же здание почти целиком было построено в готическом стиле, по мнению знатоков, недостаточная соразмерность частей и некоторая тяжеловесность деталей свидетельствовали, что здание это перестраивалось неоднократно. В самом деле, в Италии, наверное, есть мало церквей и монастырей, которые сооружались бы так долго; храм был начат в X, а завершен только к XVI веку.

Неожиданно Андреа услышал:

— Синьор!

Он обернулся — к нему спешил какой-то немолодой уже человек, что-то дожевывая на ходу.

Черты лица у этого человека, некогда выразительные, теперь были будто бы стершиеся — так на старинных монетах, долго бывших в обращении, от рельефов королей и императоров остается лишь очерченный контур...

«Наверное, этому человеку пришлось немало пережить в жизни,— подумал Андреа, — ведь он еще нестар... Немного старше меня. А служит тут сторожем, живет в этом захолустье... Почему?»

Сторож, подойдя поближе, пристально посмотрел я глаза Андреа и спросил:

— Синьор! Что вы тут делаете?

Андреа произнес в ответ:

— Я — архитектор, и синьор дель Веспиньяни. который направил меня сюда, поручил... Андреа Давила.

— Так вы от синьора Отторино? — удивился сторож — а это, вне всякого сомнения, был он.

Андреа кивнул.

— Да. А почему это вас так удивляет?

Сторож, подойдя поближе, доброжелательно посмотрел на гостя и произнес:

— Меня зовут Стефано Манджаротти...

— Вы сторож? — полюбопытствовал Андреа, чтобы еще раз удостовериться в правильности своей догадки.

— Совершенно верно. А вы, значит, архитектор?

— Ну да, я же сказал...

— Синьор Давила, а что — граф дель Веспиньяни действительно послал вас сюда?

— Вы не верите?

— Нет, отчего же...

— Тогда — почему спрашиваете?

Сторож немного смутился.

— Видите ли, синьор, дело в том, что здание это стоит в полном запустении вот уже столько лет... И Отторино только одни раз был тут — десять лет назад...

— Вот как? — удивился Андреа, немного смущенный тем, что скакал ему Стефано.

— Ну да... И я не могу взять в толк — почему это Отторино понадобилось приводить его в порядок? Вы ведь, насколько я понимаю, решили привести это сооружение в порядок?

— И не только его.

— Что же еще, если не секрет?

— Аббатство...

— Неужели... Никогда бы не подумал, что у синьора Отторино дойдут до этого руки.

— И тем не менее он специально пригласил меня, чтобы я навел тут надлежащий порядок...

Сторож, наконец-то дожевав, произнес

— Чего же мы стоим? Может быть, пройдемся ко мне, синьор Давила? Вас ведь так, кажется, зовут!

— Да...

— Прошу вас!

Стефано занимал небольшую каморку на втором этаже аббатства — наверное, в той келье когда-то жил какой-то церковный иерарх.

Андреа, пройдя вовнутрь кельи, едва не расшиб себе голову — каменные своды были очень массивны, и так низко нависали над головой, что всякому непривычному человеку приходилось нагоняться, чтобы не удариться...

Осмотревшись, архитектор поразился аскетичности убранства: какой-то старый топчан с лоскутным одеялом, грубо сколоченный дубовый стол, две так же грубо сколоченные табуретки и небольшое деревянное распятье, висевшее у изголовья топчана. Из книг в келье была одна лишь библия с многочисленными закладками...

— Вот тут я и живу, — принялся объяснять сторож, — вот уже который год.

— Синьор дель Веспиньяни давно нанял вас сторожем? — осведомился Андреа, присаживаясь на топчан.

Стефано поморщился.

— Вот уже пятый год...

— Мне показалось, что никто не покушался на имущество графа,— сказал Андреа, вспомнив, что многие вещи из тех, которые он видел на вилле, остались нетронутыми, хотя они и представляли несомненную ценность.

Стефано только поморщился.

— A-a-a... Честно говоря, графа тут очень недолюбливают...

Андреа в ответ удивленно посмотрел на сторожа и протянул:

— Вот как?

Тот кивнул.

— Да.

— Но почему?

Тяжело вздохнув, Манджаротти сказал:

— Очень долгая история...

Андреа понял, что Стефано вряд ли будет рассказывать первому встречному обо всех причинах, по которым тут недолюбливают его работодателя, и потому перевел разговор в другое русло.

— А что — раньше синьор дель Веспиньяни не приезжал сюда?

— Приезжал... Осмотрелся, постоял, покурил... И поехал обратно.

— Наверное, он прибил сюда на яхте...— предположил Андреа.

— Да, кажется называется... Ох, забыл...

— «Ливидония»,— подсказал Андреа.

— Да-да, как же, точно — «Ливидония»... — после этих слов Стефано, совершенно неожиданно для Андреа, сжал кулаки и прошептал злобно, сквозь зубы: — Будь он проклят, весь этот род дель Веспиньяни!

Андреа испуганно посмотрел на собеседника, но так и не решился поинтересоваться, чем же так сильно досадил сторожу род дель Веспиньяни.

А тот, немного помолчав и успокоившись, произнес, обращаясь к Андреа:

— О, не обращайте внимания... Я ведь тут один, я тут все время один... Поневоле можно тронуться,— и он поднес к голове указательный палец, словно бы давая таким образом понять что он, Стефано, немного не в себе.

— Ничего, ничего...

— Постойте! Вы ведь с дороги, — спохватился Стефано, — что же я вам ничего не предложил? Ведь мы, так сказать, коллега... — уловив вопросительный взгляд Андреа, он пояснил: — оба работаем на одного хозяина...

В этой фразе Андреа послышалась плохо скрываемая горечь.

Стефано поставил чайник для растворимого кофе, и принялся готовить бутерброды. Когда угощение было готово, Андреа осторожно поинтересовался:

— Синьор, вы не подскажете, есть ли тут рядом какая-нибудь гостиница?

— Гостиница?

— Да...

— А зачем вам гостиница? Оставайтесь тут...— сразу же предложил Стефано.

Андреа отрицательно покачал головой.

— Боюсь, что это невозможно.

— Почему?

Андреа не хотел обижать своим отказом гостя, не хотел говорить .ему, что он, выросший в совершенно другой среде, привык к комфорту, и что он не может остановиться в этой лачуге, и потому сказал так:

— Понимаете ли, синьор, я архитектор... Мне надо будет делать какие-то расчеты, надо будет составлять планы, делать чертежи, ну и так далее... Я вряд ли смогу заниматься всем этим тут, у вас... А кроме того, я не хочу стеснять вас. Видите, как тут тесно!

— Ну, меня вы вряд ли стесните, — сказал в ответ сторож, — а кроме того, мне будет приятно поговорить с вами...

В этой фразе Стефано прозвучал неутоленный голод общения с людьми.

«Да, — подумалось Андреа, — его можно понять: он ведь тут все время один, совсем один... И словом перекинуться не с кем...»

— Нет, и все-таки я предпочту гостиницу,— ответил он твердо.

— Синьор, но я...

— Мне надо работать, — твердо сказал Андреа, — а, кроме того, нужен телефон. Да, — он спохватился, вспомнив о своем обещании каждый день звонить в Ливорно Эдере, — да, кстати... Нет ли у вас тут телефона?

Сторож отрицательно покачал головой.

— Нет.

— А что же вы делаете, если вам требуется... Ну, скажем, вызвать полицию? Или врача?

— Телефон есть неподалеку от дороги... Для аварийной связи, видели, наверное, желтая будка. Но оттуда можно вызвать только полицию, пожарных и «скорую помощь»...

— А вы что, синьор Манджаротти — никогда не звоните своим родным?

Стефано тяжело вздохнул и ничего не ответил — по этому вздоху Андреа понял, что вряд ля стоило задавать собеседнику такой вопрос.

«Наверное, это связано с его патроном, Отторино, — почему-то решил про себя Андреа, — раз он так люто ненавидит его...»

Стефано, поразмыслив, произнес.

— Ну, насчет гостиницы я не знаю, а вот снять комнату или даже домик тут, неподалеку — можно...

— Понимаете ли, мне надо будет тут поработать... Осмотреться, прикинуть, ну, и так далее, не буду всего объяснять. А ездить всякий раз из Палермо, хотя это и поблизости — пустая трата времени. Я ведь хочу управиться как можно скорее, и вернуться к своим...

— Синьор женат?

Глаза Андреа потеплели.

— Да, у меня жена и двое детей... — он сделал не большую паузу, после чего вновь спросил: — так вы говорили о каком-то домике?

Стефа но кивнул,

— Да, можно...

— Это где?

— Тут есть рыбачий поселок, — сказал Стефано. — Алессандрия.

— А там может быть телефон?

— Наверняка есть в полицейском участке, у падре и... Ну, есть, есть, — ответил сторож.

Выслушав объяснения, как лучше туда доехать. Андреа сел за руль и отправился в Алессандрию.

«Надо будет расспросить — этого самого сторожа об Отторино, — решил он, — наверное, у него есть какие-то серьезные причины не любить дель Веспиньяни... И чем Отторино может кому-нибудь не понравиться?.. Просто удивительно!..»

Андреа без особого труда отыскал Алессандрию — это был типичный рыбацкий поселок, существующий, наверное, не одно столетие — с запахом смолы, которой засмаливали баркасы, свежей рыбы, водорослей, рыбачьих сетей и соленого морского ветра.

Сатти сразу же снял квартиру в самом центре поселка, в квартире, где прежде была лавка — витрина, клетушка позади, вода только холодная. В подвале кто-то непрерывно гнал вино, и специфические ароматы проникали между досок пола.

На темной грязноватой кухоньке его нового, временного жилища царило запустение, а когда подросток включал свет, полчища тараканов суетливо разбегались из раковины, и исчезали в многочисленных дырках стены.

Да и весь быт его на новом месте был неприхотлив, непритязателен...

В комнате, что побольше, имелась большая встроенная кушетка, широкая, на которой прежде спали хозяева (те были очень рады, что могут хоть немного подзаработать за неделю, и потому перешли жить к родственникам на другой конец поселка), по стенам стояло несколько полок с книгами, а в дальней комнатке за всегда прикрытой дверью — еще одна кровать, поменьше.

От взглядов с улицы жилище отделяли бамбуковые шторы. На полу лежал широкий шерстяной ковер, в некоторых местах истертый до дыр.

Это был настоящий форпост одиночества; иногда в квартире можно было за целый час не услышать ни одного постороннего звука, кроме, разве что, тикания огромных напольных часов, к которому Андреа успел очень быстро привыкнуть — будто бы он слышал их каждый день еще до того, как поселился в Алессандрии.

Конечно же, человеку, выросшему в большом городе и привыкшему к себялюбимому комфорту больших городов, такая конура могла бы показаться мрачной, а существование в ней — тягостным, если бы Андреа не был уверен, что остановился в этом поселке временно — ну, еще неделя, может быть, чуть больше — и он вновь увидит Эдеру...

Единственное, что не утешало его — так это то, что из Алессандрии было невозможно дозвониться в Ливорно — для этого ему пришлось бы отправиться в Палермо.

На следующее утро он отправился на участок, принадлежавший Отторино, чтобы еще раз как следует осмотреться и посмотреть, что можно сделать.

«Фиат» Андреа, тормознув, остановился у полуразрушенного аббатства.

И тотчас же появился Стефано Манджаротти — он приветствовал гостя, как старого знакомого.

— Уже утро, — он протянул руку для приветствия, — а вы, синьор, на работу?

— Да, — ответил Андреа, здороваясь со сторожем, — у меня мало времени, и надо все успеть.

— Никак не могу взять в толк,— произнес сторож, провожая Андреа к запущенной вилле,— и почему это синьору Отторино так срочно понадобилось приводить все это в порядок? Ведь он столько времени не был тут...

Андреа, вспомнив последним разговор со своим работодателем, произнес;

— Синьор дель Веспиньяни утверждает, что у него какая-то заминка...

— И с чем же? — поинтересовался сторож, с интересом посмотрев на архитектора.

— Да вроде бы с деньгами...

Сторож расхохотался.

— С деньгами?! Ха-ха-ха!

А к чему вы смеетесь? — спросил Андреа, немного обидевшись — видимо, он решил, что Стефано не доверяет его словам.

— С деньгами? Ни за что в это не поверю... Ведь у этого дель Веспиньяни денег куры не клюют... — лицо Стефано сразу же приобрело очень серьезное выражение. — Я вот к чему: ведь он, наверное, давно уже забыл об этой вилле — И тут вдруг вспомнил. К чему бы?

— Говорит, что хотел бы привести все это, — рука Андреа описала широкий полукруг и остановилась на запушенном имении, — что хотел бы привести это в порядок и сдать то ли в аренду, то ли даже продать...

Стефано прищурился.

— Продать?

— Да. Вас что-то удивляет?

— Не знаю... Но это так непохоже на дель Веспиньяни, — сказал тот.

— Непохоже? Почему?

— Ведь это имение — их родовое гнездо.

Ну, — улыбнулся Давила, — у этого дель Веспиньяни столько родовых гнезд...

Неожиданно Стефано спросил:

— А вы давно с ним знакомы?

— С кем?

— С синьором дель Веспиньяни.

Андреа не хотелось говорить ни о том, как, при каких обстоятельствах он познакомился с Отторино, ни о той странной поспешности, с которой он отправил его сюда, на Сицилию, и потому, что-то неопределенно пробормотав в ответ, он сказал:

— Да-а-а... Работы тут много.

— Для вас, — улыбнулся Стефано. — А синьору Отторино одна работа — платить.

— Граф не обидел меня с деньгами, — ответил Андреа, — и вообще, мне показалось, что он — очень щедрый и великодушный человек.

— Щедрости у него действительно не отнимешь, — согласился Манджаротти, — а вот что касается великодушия, синьор...

И вновь Андреа решил не вдаваться в подробности — не выяснять, почему же сторож отказывает графу Отторино дель Веспиньяни в великодушии.

Он только подумал, что при случае надо будет обязательно расспросить Стефано о его нелюбови к Отторино — если, конечно, такой случай предоставится...

Случай предоставился, и очень скоро — куда скорее, чем мог даже предположить сам Андреа, в тот же день.

Уже ближе к вечеру, когда Андреа, очень довольный проделанной работой, подошел к автомобилю, чтобы ехать в Алессандрию ночевать, Стефано попросил его подвезти к поселку.

— Мне ведь надо сделать кое-какие покупки, — объяснил он. — Чай, кофе, сигареты... Чего-нибудь поесть. Да и из одежды надо было бы что-нибудь купить.

— И вы всегда ездите за такими мелкими покупками в Алессандрию?

— Ну, неужели в Палермо...

Андреа открыл переднюю дверку, сделал приглашающий жест, и Стефано уселся рядом.

Машина тронулась с места, и в этот самый момент взгляд Стефано упал на фотографию Эдеры — Андреа прикрепил ее в салоне, справа от приборной доски.

— Вы... Вы что, знали мою сестру? — спросил Стефано, круглыми от удивления глазами глядя на Андреа.

«Что за сестра, какая сестра... Что за чертовщина, — подумал Андреа, — при чем тут его сестра, и что он вообще такое несет?..»

Он обернулся к сторожу.

— Мою сестру...

— Почему вы так решили?

Стефано вытер пот, который крупными капельками выступил у него на лбу и указал на фотографию,

— Ведь это Сильвия ..

— Кто? Кто?

— Я говорю — это Сильвия моя, сестра...

— Почему им так говорите? Эта женщина. — Андреа, чтобы рассеять возникшее недоразумение, остановил машину и, взяв фотоснимок, протянул его соседу, — эта женщина — Эдер, моя жена...

— А я говорю — это Сильвия, моя сестра... Покойная, она погибла пять лет назад

Андреа начал медленно закипать.

Подумать только — приехать на Сицилию, чтобы начать проектные работы, не видеть столько времени ни жену, ни детей, и тут к нему в машину подсаживается какой-то ненормальный, который утверждает, что Эдера — не Эдера, а Сильвия, и что она — его сестра!

Что за бред!

Немного успокоившись. Андреа вынул из бумажника цветную фотографию, на которой он был изображен вместе с Эдерой и детьми и протянул ее Стефано.

— А я говорю вам, синьор,— сказал он преувеличенно вежливо.— я говорю вам, что это — моя жена. Ее зовут Эдера, а это — наши дети — Эдерина и Лало. Вы удовлетворены таким объяснением?

Стефано, виновато посмотрев на соседа, ответил кротким голосом:

— Простите меня, синьор... Но дело в том, что ваша жена, Э-э-э—

— Эдера, — подсказал Андреа, довольный, по всей видимости тем, что Стефано признал свою ошибку и попросил прошения, — ваша жена как две капли воды похожа на мою покойную сестру...

— На сестру?

— Я уже спрашивал вас, давно ли вы знакомы с синьором дель Веспиньяни, — ответил Стефано, — и понял, что не очень давно...

— А какое к черту, имеет отношение граф Отторино к моей жене? — воскликнул Андреа.

Стефано опустил голову.

— Дело в том... — начал он, не в силах, по-видимому, продолжить дальше, — дело в том, что...

— Ну говорите же побыстрее! — воскликнул Андреа, которому все это уже начинало надоедать, — говорите же, черт бы вас подрал...

Стефано совсем сник и опустил голову.

— Дело в том, что Сильвия, — сказал он после того, как его взгляд встретился с колючим взглядом Андреа, — дело в том. что Сильвия была женой синьора Отторино дель Веспиньяни....

Андреа отпрянул.

— Женой?

— Да.

— Да вы, наверное, шутите!

Стефано тяжело вздохнул.

— Нет, синьор...

Это было уже слишком...

Какой-то грязный оборванец, сидя в его машине, утверждает, что его сестра, какая-то Сильвия, как две капли воды похожа на его Эдеру, что Сильвия — чуть ли и не Эдера на самом деле.

Получается, что родственник графа, одного из самых богатых людей в Европе и наверняка уж — одного из влиятельнейших людей на аппенинах, сторожит тут какую-то полуразвалившуюся усадьбу?

Бред, да и только...

Стефано, казалось, прекрасно понял, о чем думал его собеседник.

Печально посмотрев на Андреа, он произнес:

— Вы конечно же, не верите мне...

Андреа хмыкнул.

— А вы бы поверили на моем месте?

Ни слова не говоря, Стефано извлек из внутреннего кармана куртки изрядно потрепанный бумажник и, раскрыв его, вынул фотографию с отломанным уголком.

— Прошу вас, синьор...

Андреа взял фотоснимок и, посмотрев на него, буквально остолбенел.

На нем была изображена женщина, точь-точь Эдера, в подвенечном платье, держащая под руку Отторино дель Веспиньяни — на этом снимке он выглядел куда моложе, чем теперь, а жизни.

Молодые, стоявшие на фоне какого-то готического собора, счастливо улыбались, гладя в объектив.

— Это и есть моя Сильвия,— пробормотал Стефано, взяв из рук собеседника снимок.

Андреа растерянно пробормотал:

— А я и не знал, что синьор Отторино дель Веспиньяни был женат...

Сторож невесело улыбнулся.

— А вы не верили... Стефано за свою жизнь никого и никогда не обманывал... Его обманывали, и обманывали много раз — это было, но только не он...

— Так вы говорите, — произнес Андреа, который, после того, как увидел снимок, окончательно удостоверился, что собеседник не обманывает его, — так вы говорите, что ваша сестра погибла? Простите, — в голосе Сатти послышались извинительные интонации, — простите только меня за то, что я вас спрашиваю об этом...

Стефано вздохнул.

— Да, она разбилась... Отторино за несколько недель до ее гибели подарил ей красный «феррари» — у нее с детства была тяга к спортивным машинам, но водить как следует она не умела. Она поехала куда-то за город, и врезалась... Смерть была мгновенной,— сумрачно добавил Манджаротти. — Но на самом деле».

Андреа насторожился.

— Что?

— На самом деле ее погубил Отторино, — тяжело вздохнул сторож, — я ведь это точно знаю...

— Погубил?

— О, синьор, — воскликнул Стефано, — я не хотел бы говорить об этом, во вы внушили мне какое-то расположение». Да, сам не знаю, почему именно. И я расскажу нам... — Стефано так разволновался, что, когда ему захотелось закурить, он долго не мог справиться с зажигалкой, и прикурил он только после того, как Андреа ему помог. — Так вот, Сильвия была у нас в семье единственной девочкой... Когда ей исполнилось четырнадцать, наш отец, упокой его душу Пречистая Дева, отдал ее в монастырь — у нас на Сицилии издавна так заведено. У нашего отца был небольшой заводик, мы консервировали маслины, масличное масло, апельсиновый сок...

Ну, не скажу, чтобы мы были и людьми богатыми, но, во всяком случае, очень многие нам завидовали. Мы хотели выдать Сильвию — а она старше меня на три года хотели выдать ее за какого-нибудь достойного человека.

Мы забрали ее из монастыря... А потом... — Стефано нервным движением сбил пепел, но не в пепельницу, а себе на куртку.

— Не волнуйтесь, — принялся успокаивать его Андреа, — не волнуйтесь, синьор...

— Я не волнуюсь, — Манджаротти прикурил погасшую было сигарету. — Я просто рассказываю, как оно было...

И хотя Стефано убеждал Андреа, и прежде всего, наверное — самого себя, что он не волнуется, на самом деле он заметно нервничал.

Он продолжал:

— Так вот, вскоре после того, как мы забрали Сильвию из монастыря, нелегкая дернула этого самого дель Веспиньяни приехать к нам на Сицилию... У него в Сиракузах, кажется, были какие-то дела. Он увидел Сильвию, и буквально на следующий день сделал ей предложение. Мы-то, глупые, радовались — думали, что породнились с таким важным и богатым синьором... Но вышло по-другому...

Стефано, затянувшись в последний раз, выбросил окурок на дорогу.

— Сперва все было хорошо — они любили друг друга, и мы нарадоваться не могли, глядя на них. Отторино забрал Сильвию к себе, тогда он жил, кажется, в Милане. Он даже несколько раз приезжал сюда — Не могу сказать ничего плохого — он всем нам очень помог. По потом... Мы несколько раз ездили в Милан, но Сильвию будто бы подменили — она стала словно сама не своя. Ходила с черными кругами под глазами, заплаканная... Мы догадывались кое о чем, но ничего ей не говорили, и уж тем более — не расспрашивали. Так вот, как-то случайно Сильвия проговорилась отцу, что Отторино напропалую изменяет ей, и даже не трудится это скрывать. Кроме того, нам стало известно, что отец Отторино, гордец Клаудио дель Веспиньяни, очень недоволен браком своего единственного сына — ему, видите ли, было очень обидно, что его отпрыск, граф, женился на простой девушке. Он даже не приехал к нам на свадьбу. Отец пытался несколько раз поговорить с Отторино, но разве это возможно? Он и слушать ничего не захотел. А потом, в очень нелицеприятной форме дал нам понять, что будет лучше, если мы не будем приезжать в Милан. Бедняжка Сильвия очень страдала — ведь она по-настоящему любила Отторино, а он... Он был просто недостоин такой любви. А потом она настояла, чтобы муж купил ей тот чертов «феррари», ну и... — и он вновь замолчал. — Граф устроил пышные похороны, слов нет, мы приехали, посмотрели на все... Мы уже тогда знали, что этот брак ничем хорошим не закончится, но кто мог предположить? — неожиданно закричал Стефано, грозя кому-то кулаком. — Кто мог предположить что он отправит ее на тот свет? Ведь это он ее убил, он убил нашу бедняжку Сильвию, он, и никто другой...

Когда Стефано наконец закончил свое невеселое повествование, Андреа осторожно осведомился:

— Вы хотите сказать...

Он хотел спросить, может быть Сильвия просто покончила с собой, не в силах вынести такого унижения, и Стефано прекрасно понял, что именно хочет спросить у него собеседник.

Он вздохнул.

— Живые не могут судить мертвых, даже родных и близких... Я ничего не хочу сказать, синьор... — Он вновь закурил от зажигалки, которую Андреа предупредительно дал ему. — С момента смерти Сильвии все у нас пошло наперекосяк. Да, Отторино дал нам немного денег, но лучше бы он их не давал. Наш отец имел одну слабость — он очень любил играть в карты. Так вот, он поставил эти деньги на кон, и проигрался, затем одолжил — и тоже проигрался. Все пошло прахом, отец корил себя, но уже было поздно, кончилось тем, что наш заводик пришлось продать за долги, также, как и наш дом... Отец скончался, братья разъехались по белу свету, одни уехал в Америку... Писал оттуда, звал меня. Но я никуда не хочу уезжать. Я остаюсь тут...

— А как же вы стали сторожем дома дель Веспиньяни? — осторожно осведомился Андреа — это был совершенно естественный вопрос.

Горькая улыбка тронула губы Стефано.

— О, этот Отторино и тут захотел выступить благодетелем. Узнав о наших злоключениях, он приехал сюда, и предложил мне денег — столько, сколько я скажу сам. Но вы не знаете, кто такие Манджаротти — мы никогда не брали денег ни за что, просто так! Тогда Отторино подумал и, видя, в каком положении оказался я, единственный отпрыск семьи, оставшийся на Сицилии, к тому же — брат его сестры, предложил мне быть сторожем в своих владениях... И дал — не стану скрывать — очень хорошее жалование. Но только зачем мне оно? — спросил Стефано, вопросительно посмотрев на собеседника так, будто бы Андреа знал ответ на этот вопрос. — Конечно же, — продолжал он, я мог бы привести в порядок один из флигелей его дома, и поселиться там, но нога моя больше не переступит дома дель Веспиньяни! — воскликнул Стефано. — Да, я беру у него деньги, я вынужден это делать, но я беру деньги за работу, а не просто так!

Стефано так разволновался, что не заметил, что и эту сигарету докурил почти до фильтра.

— Да, всему виной наше согласие... Ведь говорил нам наш падре, чтобы мы не лезли туда, куда не надо... «Синьорами захотели стать, — принялся говорить он, по-видимому, копируя интонации святого отца, — в баре полезли... Никогда вы не будете синьорами, никогда не будете равными с дель Веспиньяни...» Эх, не послушались мы его тогда. Может быть, если бы и послушались бы, все бы было по-другому...

Андреа, сочувственно покачав головой, спросил:

— Так вы говорите, что моя Эдера — точная копия вашей, — голос его немного дрогнул, — вашей покойной сестры Сильвии? Жены сеньора дель Веспиньяни?

— Одно лицо, — ответил Стефано, — я ведь даже вздрогнул после того, как увидел в вашей машине ее фотографию...

Немного помолчав. Андреа вновь спросил:

— Могу ли я быть для вас чем-нибудь полезен?

Стефано поморщился.

— Вряд ли...

— Ну, может быть...

Сторож прекрасно понял, что именно хочет предложить его случайный знакомый, и только отрицательно покачал головой в ответ.

— Нет. Не надо

— Подумайте... Ведь синьор Отторино, судя по всему, очень неплохо ко мне относится... Если вы хотите... Может быть, сразу после того, как я вернусь в Ливорно, я поговорю с ним...

Стефано нахмурился.

— Не вздумайте.

— Почему?

— Он подумает, что это я попросил вас об этом... — сказал сторож, невесело усмехаясь.

Однако Андреа не отставал — ведь после всего услышанного ему так хотелось помочь этому человеку.

Мало того — он почему-то чувствовал себя виноватым перед ним...

— Но почему? — спросил он, — разве я не могу желать вам помочь?

— Желать можете, но помогать — не надо, не стоит, — ответил Манджаротти.

— Но...

— Я не хочу этого... — сурово сказал Стефано. — Слышите, синьор?

— Хорошо...

— И еще: дайте мне слово, что вы даже не обмолвитесь, что мы с вами познакомились и, упаси Пресвятая Дева — что я вам тут рассказал...

По тону, которым была сказана последняя фраза, Андреа понял, что Стефано уже многократно пожалел о том, что рассказал ему о Сильвии.

Немного подумав. Андреа произнес в ответ:

— Хорошо, синьор Манджаротти... Даю слово, даю вам честное слово, что о нашем разговоре ничто и никогда не узнает...

Андреа вставил ключ зажигание, завел машину. Искоса погладывая на Стефано, он видел, что его начала бить крупная дрожь.

— Что с вами, синьор?

Сторож поморщился.

— Ничего.

— Может быть, вам плохо? — спросил Андреа, притормаживая.

— Нет, нет, не обращайте внимания — произнес тот, не гладя в сторону водителя, — дело в том, что я всегда начинаю нервничать, когда вспоминаю о сестре... Не обращайте внимания, синьор...

Андреа, высадив Стефано в самом центре поселка, повернул в сторону шоссе, ведущего в Палермо.

Ом понимал, что теперь ему как никогда надо поговорить с Эдерой, надо справиться, как у нее дела, надо услышать се голос.

Рассказ Манджаротти (а в том, что он рассказал правду, Андреа не сомневался ни на минуту) посеял в его душе какие-то смутные сомнения, он уже начал было подозревать Отторино неизвестно в чем...

Но в чем?

Ведь этот человек оказался к нему так добр, он так много сделал для него — для практически незнакомого, никому не известного архитектора!

Да, в душу Андреа закралась змея сомнения.

Но, вспомнив интонации Отторино, вспомнив его широкую, доброжелательную улыбку, он отогнал от себя мысли о непорядочности графа.

Наконец, доехав до первого же телефона-автомата, Андреа вынул из кармана пиджака горсть жетонов и, дрожащими от волнения руками, вставил один из ник в монетоприемник.

Набрал номер.

Длинные гудки, никто не отвечает...

И вот, наконец-то!

Трубку взяла Эдера.

— Эдера, дорогая моя, милая моя, — закричал Андреа на всю улицу, — Эдера, скажи, у тебя асе в порядке?

С том стороны послышался такой дорогой и любимый для него голос:

— Это ты. Андреа?

— Да, я

— Но почему ты так долго не звонил? Я уже переволновалась...

В голове роились какие то мысли, но Андреа и не знал, с чего ему начать.

— Эдера?

— Неужели ты не мог позвонить?

— Прости, любимая, у меняя не было времени...

— Ты очень занят?

— Скажи лучше — у тебя все в порядке?

— Все — А, почему там меня об этом спрашиваешь? — поинтересовалась Эдера.

— Просто... на глаза Андреа навернулись слезы, комок застрял в горле. — Просто... Просто я давно не говорил тебе одном вещи, дорогая моя...

— Что? Что?

— Я люблю тебя...

— И я тебя тоже — Возвращайся поскорее... Ты скоро вернешься в Ливорно?

— Думаю, что дней через восемь... Может быть, управлюсь раньше, — ответил Андреа, вставляя в аппарат жетоны и проклиная себя за то, что не взял с собой специальную телефонную магнитную карту — она осталась в поселке.

— У тебя осе в порядке?

— Все... Только я очень скучаю без тебя, без наших детей... Я люблю тебя...

— И я тебя тоже, — ответила Эдера, ты представить себе не можешь, как я без тебя тоскую... Мне кажется я не видела тебя целую вечность.

«Говори, говори еще, — молил Андреа, говори же! О, если бы только знала, как ты мне теперь нужна, как мне приятно слушать твой голос, как я хочу тебя видеть! Нет, хотя бы только слышать! Говори, говори, моя дорогая, говори еще, еще!..»

Жетоны кончились и через несколько минут связь оборвалась, и Андреа, успокоенный разговором с женой, направился к автомобилю.

«Не надо мне все-таки так волноваться, успокаивал он сам себя, ведя машину по запруженным улицам Палермо, — и какой смысл волноваться? Ну, допустим, Отторино вел себя по отношению к своей покойной жене не так, как того бы следовало, ну, допустим, он совершил множество ошибок... Допустим даже то, что моя Эдера действительно, как две капли коды похожа на Сильвию... Ну и что с того? Какая между этими вещами может быть связь?»

Машина выехала на шоссе, и Андреа включил пятую передачу.

«Если разобраться, получается, что я совершенно глупо приревновал Эдеру к графу дель Веспиньяни, продолжал Андреа свои размышления, сосредоточенно следя за дорогой, — не имея на то никаких причин... Ну, допустим, так оно все и есть — ну и что с того?.. Не надо ревновать любимых, ведь если ты ревнуешь, значит не доверяешь... Разве я могу не доверять своей возлюбленной? Надо быть спокойней правду говори да Эдера... А все, что касается Отторино и его покойной жены Сильвии, что касается их прошлых взаимоотношений, меня ни в коем разе не касается... У него своя жизнь, у нас с Эдерой своя. Ведь граф Отторино дель Веспиньяни, при всех его замечательных чувствах ко мне и при всей моей благодарности, при всех его замечательных качествах, для меня не более, чем обыкновенный работодатель... Ну, конечно же, намного лучший, чем другие, но это никак не меняет общей ситуации...»

В тот день Андреа лег спать очень рано — и не только потому, что рано ложились спать почти все обитатели рыбацкого поселка. Просто он очень устал — устал от своих размышлений, подозрений, мыслей, которые, как он сам убедился, ни к чему хорошему не привели — только одно расстройство...

Ом уже засыпал, и в ушах его продолжал звучать голос Эдеры:

— Я люблю тебя. Андреа...