Эдера 2

ГЛАВА 11

Работа на Сицилии, на вилле дель Веспиньяни шла у Андреа куда более быстро, чем он предполагал, ведь по-существу, работы было не так много — несколько подробных планов, чертежи, калькуляция расчетов...

«Наверное, еще дня четыре, — думал он, склонясь над чертежами, — и можно будет отправляться назад, я Ливорно... бедная Эдера наверное, уже заждалась... Не говоря уже о маленьких»

За это время он довольно близко сошелся со Стефано — не имея в Алессандрии и вообще на Сицилии никаких знакомых, с которыми можно было бы поговорить, Андреи частенько заруливал к Манждаротти.

Не стоит говорить о том, что и тот был очень рад поговорить с гостем ведь Стефано приходилось столько времени сидеть в полном одиночестве, и единственное, что поддерживало его связь с внешним миром, был старенький радиоприемник...

За это время Андреа столь понравился Стефано, что тот при разговорах больше ничего не таил от него; Андреа, по всей видимости, относился к той категории людей, которые сразу же, с первой взгляда внушают доверие.

Они на следующий же день знакомства перешли на «ты» — ведь Андреа и Стефана были ровесниками, и почему бы двум молодым людям не называть друг друга без условностей — просто?

Да, у Стефано, судя по всему, не было секретов от его нового знакомого.

И, конечно же часто, очень часто разговоры у них заходили о дель Веспиньяни.

— Знаешь, — сказал Стефано, — если подумать, я иногда бывал несправедлив к Отторино...

Андреа удивился, и притом — совершенно искренне:

— Несправедлив?

Тот кивнул.

— Да.

— В чем же?

Доверительно посмотрев на своего гостя, Стефано произнес:

— Когда я давеча рассказывал тебе о своей несчастной сестре Сильвии, я был просто ослеплен гневом...

— Я понимаю...

— Но ведь я и не сказал, что Отторино долгое время помогал всем нам, что он устроил моим братьев...

— Почему же не устроил тебя? — последовал закономерный вопрос.

Стефано вздохнул.

И уже говорил тебе об этом, — принялся объяснять он. — Братьям он помог только потому, что они сами этого захотели... Нет, нет, они не просили его о помощи — и на подумай, Манджаротти не такие! Просто он предложил им ним помощь — они согласились.

— А ты?

— Что я?

— Почему не согласился ты?

Стефано вздохнул.

— Я никогда не прошу ему Сильвию...

— А братье твои они что простили?

— Они не знали всего...

Андреа хотел было еще спросить, чего и именно не знают братья покойной жены Отторино день Веспиньяни, но, встретившись с суровым взглядом Стефано, решил, что этого делать не стоит — по крайней мере сейчас.

«Тут, наверное, какая-то страшная и жестокая тайна, — подумал он, глядя на собеседника. — Не стоит давить на этого человека — он и без того перенес в жизни немало неприятных моментов, не стоит возвращать его память к тем далеким и безвозвратно ушедшим событиям... Тем более, что прошлого все равно не вернуть. Наверное, придет время, и я узнаю все, а пока...»

Андреа и в мыслях не решал, что будят потом — у него были заботы поважней.

Пока он всем своим сердцем, всей душой был в Ливорно — рядом с Эдерой, Лило и крестницей Эдериной, к которой чувствовал такую же отцовскую нежность, как и к родному сыну...

Граф дель Веспиньяни сдержал данное Эдере слово — на следующее утро в ее комнате действительно появился только один букет цветов.

Но зато какой!

Таких букетов Эдера никогда не видела в своей жизни — букет огромных алых и бордовых роз, и таких роскошных, что у нее просто сперло дыхание.

Букет пламенел в огромной корзинке, такой большой, что, наверное, одной Эдере вряд ли под силу было бы его поднять...

Служанка Маргарита Мазино так прокомментировала это событие:

— Наверное, синьора, ты и твой муж для синьора дель Веспиньяни — самые дорогие гости...

Эдера, с интересом посмотрев на служанку, возразила:

— Но ведь моему мужу он не дарит цветов! Мазино хмыкнула.

— Еще чего! Ведь не принято дарить цветы мужланам! Тем более...

Она хотела еще что-то добавить, но, видимо, испугавшись собственной смелости, недоговорила и под каким-то достаточно благовидным предлогом ушла из комнаты.

Графа дель Веспиньяни Эдера встретила в то же утро — странно, но Отторино, который имел обыкновение завтракать или на яхте, или в каком-нибудь фешенебельном ресторане, что-то зачастил в свое палаццо.

Заметив свою гостью еще издали, граф приветливо улыбнулся.

— Доброе утро, синьора Давила,— произнес он с полупоклоном.

Эдера улыбнулась в ответ.

— Доброе утро... О, синьор дель Веспиньяни, мне всегда казалось, что у вас чуточку нету чувства меры, — смеясь, прокомментировала она его утренний подарок.

Граф удивленно отпрянул.

— Чувства меры? Вы сказали — чувство меры, синьора Давила?

Она кивнула.

— Да.

— Но в чем?

— Я о букете...

Граф наморщил брови.

— Что-то не понимаю...

— Хотя понять меня не сложно,— ответила Эдера, глядя ему в глаза.

— Потрудитесь объяснить, синьора, — произнес Отторино, немного насупившись, — я что — опять сделал что-то не так, как нам бы того хотелось?

Эдера немного смутилась — ведь не могла же она сегодня выразить свое неудовольствие по поводу букета!

— Ваш подарок...

Лицо Отторино растянулось в белозубой улыбке.

— А-а-а, — протянул он, — это вы, наверное, по поводу тех роз? Не скажу, что они слишком хороши...

— Они великолепны, — вставила Эдера, — они просто великолепны...

— Бросьте, бросьте...

— Вы явно скромничаете.

— Я видел розы и получше этих... В сравнения с которыми те, что я вам послал — не более, чем жалкое подобие цветов,— произнес граф.

— Ну, не скажите...

— Вам что — действительно понравилось?

— О, да...

— И после этого вы еще будете уверить меня, что вы не любите цветов...

— Я этого не говорила.

— Но ведь вы только что сказали, что мне немного недостает чувства меры, — напомнил дель Веспиньяни, — не так ли?

Согласно наклонив голову, Эдера произнесла:

— Мне так показалось.

— Вот как?

— Почему же?

— Я говорю о цветах... О, синьор, в следующий раз вы, наверное, пришлете мне целую клумбу, — улыбнулась Эдера.

— Букет, насколько я понял, показался вам слишком маленьким?

— Я хотела сказать обратное.

— То есть — слишком большим? И потому вы упрекаете меня в отсутствии чувства меры?

— В некотором роде...

— О, синьора Давила, мы ведь договаривались только на одни букет — не так ли?

— Ну да...

— Но не говорили относительно того, насколько он будет велик...

Эдера, не найдя что ответить на эти слова, только поинтересовалась:

— Скажите — а почему вы решили присылать мне каждое утро по букету?

— Вам не нравится?

М-м-м... Сказала бы, что я смущена.

— Количеством роз?

Окончательно сбитая с толку, Эдера замолчала.

А граф, весело, как ей самой, во всяком случае, показалось, подмигнув, заметил:

— Мне кажется, что вы принимаете эти знаки внимания за какое-то назойливое ухаживание...

— Честно говоря, — ответила Эдера, набравшись храбрости,— честно говоря, со стороны можно так подумать синьор...

— О, какая чепуха! И вас это смущает? Не забывайте, ведь вы — моя гостья... Равно, как и синьор Давила, ваш почтенный муж, — со скрытой иронией произнес дель Веспиньяни.

— Вы считаете, что этого — достаточно?

— Чтобы дарить цветы? — ответил дель Веспиньяни вопросом на вопрос.

Эдера наморщила лоб — ей очень не хотелось обижать графа какими-нибудь сказанными невпопад фразами.

Отторино выжидательно молчал.

— И что же? — спросил он, когда терпение его, судя по всему, кончилось.

— Ну, поймите, — сказала она после довольно долгой паузы,— поймите, это может быть истолковано, ... М-м-м... Превратно, что ли...

Граф весело расхохотался.

— Ха-ха-ха! Превратно? О, только не надо меня смешить! Честно говоря, эти слова — «может быть превратно истолковано», — они очень забавляют меня.

— Почему?

— Во-первых — что значит «превратно истолковано»? Кем истолковано?

— Ну, мало ли...

— Вот видите, — сказал Отторино, придвигаясь к собеседнице поближе, — вы ведь с самого начала не можете мне сказать, не можете ответить на такой казалось бы простой вопрос: «кем»?

— Ну, скажем, прислугой... Той же синьорой Маргаритой Мазино.

— А еще

— Допустим, какими-нибудь знакомыми.

— О, вы неисправимая провинциалка, — произнес Отторино, широко улыбаясь, — вы что — действительно боитесь мнения соседей?

— Окружающих меня людей, — ответила Эдера.

— Этого ливорнского сброда? — на лице дель Веспиньяни появилась улыбка, полная презрения к «ливорнскому сброду», — вы хотите сказать, что я должен прислушиваться к мнению всех этих мелких лавочников, этих клерков, мнящих себя интеллигентами, к мнению всех этих торгашей и грязных обывателей?

— Ну, что ни говорите, — ответила Эдера, — что ни говорите, а в среде всех этих мелких, как вы сказали, лавочников, этих грязных обывателей нам с вами приходится жить...

— Вот то-то и оно, — заметил дель Веспиньяни, — то-то и оно... Да ни у кого язык никогда не повернется обвинить графа Отторино дель Веспиньяни в чем-нибудь, как вы только что сказали, «предрассудительном»...

— Ну да...

— Так вот: во-вторых, я никак не могу понять, что значит слово «предрассудительно»? От слова «судить»? — спросил Отторино и, не дождавшись ответа, сказал: — нет, вряд ли... Кто может судить человека, который от всего сердца дарит красивой женщине цветы? У кого язык повернется? Да ни у кого... Тогда,— он, достав из кармана золотой портсигар с изображением фамильного герба и монограммы, вынул сигарету и, прикурив от тяжелой зажигалки, продолжил: — Тогда наверное, от слова «предрассудок»... Вот-вот, это скорее... Да, конечно, в том, что я решил присылать вам каждое утро по букету цветов, можно, при желании усмотреть что-то такое... — Отторино щелкнул в воздухе пальцами, — ну, короче, вы меня понимаете, о чем а?

Эдера кивнула.

— Догадываюсь.

— Вы ведь и сами имеете это в виду?

— Я имею в виду только то, что я сказала, — отрезала синьора Давила.

— Да, да, это и есть самый настоящий предрассудок... Во всяком случае, иного объяснения я не нахожу, — произнес дель Веспиньяни. выпуская из носа две струйки сизоватого табачного дыма. — О, синьора, я не буду больше вас утомлять рассказами о том, как великолепно было когда-то. во времена расцвета нравов, при Лоренцо Великолепном, который во все времена являлся, наверное, для меня образцом для подражания, нет. я уже достаточно рассказывал вам... Я хочу только процитировать Петрарку...

И дель Веспиньяни, сделав очень серьезное лицо, принялся читать:

Закончив декламацию, он произнес:

— Да, если бы теперь какой-нибудь поэт посвятил бы своей Лауре подобный сонет, это бы, наверное, тоже было бы воспринято за предрассудок...

Эдера, которая разбиралась в поэзии куда хуже, чем хозяин палаццо, не нашла, что и молвить в ответ.

А Отторино, внимательным, выжидающим взглядом посмотрев на гостью, заключил:

— Но самое главное, наверное, не в этом... Хотя конечно же вещи, которые я вам сказал, также заслуживают внимания... Не так ли?

— Так,— растерянно произнесла Эдера.— А что же главное?

— Главное то, что вы — моя гостья,— ответил граф таким тоном, будто бы сообщал Эдере какую-то сокровенную тайну.

— И вы всем своим гостям и особенно — гостьям, — Эдера сделала ударение на последнем слове, вы им всем оказываете такие знаки внимания?

Отторино ответил достаточно уклончиво:

— К великому сожалению, гостей у меня в последнее время — куда меньше, чем я хотел бы видеть...

— Почему?

— О, это долго объяснять, — отмахнулся он. — Как-нибудь потом. А что касается тех гостей, которых вы видели на моем сорокалетии, то половину из них я пригласил только потому, что на этом настоял мой отец Клаудио. Честно говоря, я их терпеть не могу. Мелкие прихлебатели, марионетки в чужих руках, готовые кривляться за какие-то подачки... О, синьора! — запальчиво воскликнул он, — о, если бы вы только знали, как они мне опротивели?

— Тогда, почему же вы их терпите? — последовал совершенно логичный вопрос.

Отторино поморщился.

— А-а-а... Приходится.

Однако Эдера, нимало не удовлетворенная таким ответом, продолжала недоумевать.

— Но почему?

— Я ведь не могу послать всех и вся, — насупился дель Веспиньяни, — я ведь вынужден... А-а-а, вы, конечно же, правы: живя в этом пошлом мире, надо идти на компромиссы, мало идти на уступки... И никуда ты от этого не денешься, как бы того не желал. Однако как этого не хочется!

По тону, которым была произнесена последняя фраза. Эдера поняла, что дела Веспиньяни говорит совершенно искренне.

Она подняла глаза.

— Так что же делать?

Граф вздохнул.

— Не знаю... Впрочем, чтобы отрешиться от пошлости и никчемности современной жизни, есть много способов, — ответил он. немного подумав.

— Каких же?

— Ну, мало ли... Красивые женщины — прежде всего... Произведение искусства, вкусное вино, хорошая музыка... А лучше — когда все это и сразу же, — заключил он.

— Вы считаете, что музыку, хорошую музыку, можно, так сказать, потреблять тем же образом, что и хорошее вино? — осведомилась Эдера. — Не говоря уже о женщинах?

Да, слышала бы этот разговор сестра Марта — она вряд ли бы узнала в этой красивой и остроумной женщине свою воспитанницу.

Жизнь преподнесла Эдере множество уроков, и она очень, очень изменилась с тех пор, как покинула стены монастыря. Теперь она уже не молчала, не лезла за словом в карман — теперь на каждое слово собеседника, даже такого остроумного, как граф Отторино дель Веспиньяни, у нее был готов ответ или встречный вопрос. Она повторила:

— Так что вы скажете?

— Музыка, искусство, — принялся объяснять граф,— создано прежде всего для наслаждений...

— А женщины?

— Для обоюдного наслаждения... Хотя, — он наморщил лоб, — тут не все так однозначно... Понимаете ли, синьора, когда я говорю о женщинах, мне хочется поставить их в один ряд... Ну. как бы это поточней выразиться...

С другими наслаждениями? — иронически спросила Эдера. — Так ведь?

Отторино вздохнул.

— Не совсем...

— То есть?

— Я так и знал, что вы зададите мне этот вопрос, синьора Давила, — сказал дель Веспиньяни.

Эдера быстро уточнила:

— Вопрос о наслаждениях?

— О женщинах, — последовал ответ.

— И как вы ответите на него?

— Конечно же, — сказал Отторино, — конечно же, как вы и предполагаете... Только не следует искать в этом что-нибудь э-э-э... Предрассудительное, — заулыбался он, вспомнив, с чего начался этот разговор.

— А в чем?

— Сейчас вы обвините меня в том, что я отношусь к женщинам, или хочу сказать, что отношусь, — тут же поправился он, словно давая таким вот образом понять, что это — совершенно разные вещи, относиться, и хотеть сказать, что относится,— сейчас вы скажете, что я — потребитель, что я живу только ради наслаждений... Ну, и так далее. Подробности, как говорится, письмом.

— А разве это не так?

Неожиданно Отторино согласился.

— Конечно же, так... Правда, с какой только стороны посмотреть на этот вопрос...

— То есть?

— Когда вы начинаете обвинять меня в потребительском отношении к жизни, — принялся объяснять дель Веспиньяни таким тоном, будто бы он был школьным учителем и объяснял урок маленькому, несмышленному ребенку, — когда вы начинаете обвинять меня в подобных грехах, любой бы человек на моем месте попытался бы оправдываться, попытался бы объяснить, что это — не так... Любой, но только не я. Да, Эдера, я действительно отношусь к жизни потребительски, но... — граф, немного разволновавшись, огляделся по сторонам, будто бы кто-нибудь посторонний мог помочь ему объяснить Эдере свою точку зрения. — Помните, вчера мы с вами говорили о цветах...

— О том, что учитель ботаники, глядя на букет, будет думать, гае стебель, где плодоножка, где пестик, тычинка, что торговец будет подсчитывать барыши, — вставила Эдера. которая живо вспомнила тот разговор.

Отторино кивнул.

— Вот-вот. Так вот, к чему это я — а я, в отличие ото всех их, буду только смотреть на этот цветок, буду наслаждаться его ароматом, буду поливать его, выпалывать сорняки, буду его лелеять и холить... И, конечно же, любоваться...

Эдера, которая с неослабевающим интересом слушала собеседника, наконец, поняла, к чему он клонит, что он хочет сказать.

— Это относится к женщинам? — спросила она, когда Отторино закончил.

— Несомненно. А разве красивая женщина — не подобна цветку? — спросил в свою очередь граф.

— А как же, синьор дель Веспиньяни, насчет хорошего вина, хорошей музыки...

Неожиданно дель Веспиньяни предложил:

— Вот что: давайте я приглашу вас в оперу... Вы ведь любите хорошую музыку? Впрочем, что я вас спрашиваю — все итальянцы музыкальны.

Эдера очень смутилась.

— Простите, но я предпочла бы идти в оперу втроем...

— То есть?

— Вы, Андреа и я...

— О, какие глупости! — воскликнул Отторино,— и вновь эти предрассудки...

Эдера молчала.

Дель Веспиньяни, убедившись, что на этот раз собеседница не будет ему возражать, произнес:

— Так вот вы ведь моя гостья, и я, кроме всего прочего, обязан вас еще и развлекать... Не так ли?

Слегка вздохнув, Эдера ответила:

— Ну да...

— Вот и прекрасно! — Отторино потушил окурок, положил его в пепельницу и, спрятав портсигар и зажигалку, поднялся со своего места.— Тогда я закажу два билета в «Ля Скалу»... Что вы предпочитаете — Россини. Верди, Пуччини... А может быть — Вагнера?

Конечно же, в монастыре, где воспитывалась Эдера. никто не занимался ее музыкальным образованием, и потому она сказала:

— Что вам будет угодно... Андреа...

— Когда он вернется, а это случится скоро, то только скажет мне спасибо...

— За что?

— За то, что я не дал вам тут, в Ливорно, умереть с тоски...

— Но...

— А потом мы еще раз слетаем в Милан, в «Ля Скалу», и сходим на тот спектакль, который ему понравится — И не забывайте — вы моя гостья...

Отторино обольстительно улыбнулся на прощание, пожал Эдере руку и вышел.

«Наверное, я слишком строго сужу графа, — подумала Эдера, когда тот вышел из столовой, — ведь он такой милый, такой обаятельный... и такой одинокий человек, если вдуматься. Ему просто хочется побыть в чьем-то обществе... Пусть даже в моем... — а что тут дурного? Наверное, он прав: я действительно очень сильно подвержена предрассудкам, и это очень плохо... Ничего скверного не будет, если я поеду с ним в Милан, тем более, что к своему стыду, я действительно никогда не была в «Ля Скала». А Андреа... Конечно же, конечно, он будет только благодарен Отторино. Только надо будет сказать графу, чтобы он рассказал об этом посещении Милана Андреа... Скорее всего, именно так он и поступит», — решила Эдера, поднимаясь из-за стола.