Эдера 2

ГЛАВА 25

И вот, вечером того же дня произошло то, что и должно было произойти — то, чего так боялся Андреа, но что было неминуемо — как и предсказывал Манетти...

Но сперва все было замечательно...

Кстати,— сказал Андреа, обращаясь к жене,— а я ведь привез тебе с Сицилии подарок...

Эдера широко раскрыла глаза.

— Мне?

— Да...

— Лучший подарок для меня — это то, что ты вернулся, живой и здоровый...

— Не скажи...

С этими словами Андреа достал из пакета фуляр — тот самый, что он купил накануне своего предполагаемого отлета в Ливорно.

— Спасибо...

Глаза Эдеры заблестели от счастья.

— Ты помнишь?

Да, конечно — как она могла забыть магазин синьоры Бенти — тот самый, где она впервые увидела его, своего любимого, того, кто теперь стал для нее самым дорогим и желанным...

— Ты помнишь? — с мягкой улыбкой повторил Андреа — когда я впервые увидел тебя?

— Я тогда так смутилась...— призналась Эдера.

— Честно говоря — я тоже...

Потом, когда настал вечер, и за окном совсем стемнело, Эдера по-прежнему была весела и спокойна — она играла с детьми, читала им книжки, то и дело бросая ласковые взгляды на Андреа. Затем, после ужина, она ушла к себе в комнату, оставив детей попечению мужа.

Через полчаса к Андреа подошла Маргарита Мазино и спросила, где синьора.

Андреа кивнул в сторону закрытой двери.

— Там...

И, только тогда, когда служанка подошла к двери, Андреа заметил в ее руках какой-то конверт, но в тот момент не придал этому должного значения.

А через несколько минут...

О, он никогда, до самой смерти не забудет этого по-детски испуганного выражения лица.

Эдера, выйдя из спальни с надорванным конвертом в одной руке и газетной вырезкой — в другой, растерянно посмотрела на Андреа и спросила:

— Как же так?..

Наверное, если бы она бросилась на пол, зарыдала бы, или наоборот, с презрением захохотала, или крикнула — «подлец!», «мерзавец!», «негодяй!» — для него, Андреа, это было бы куда меньшим ударом...

Но она, подняв на Андреа полные слез глаза, только спросила — беспомощно и трепетно:

— Как же так?..

И в этом вопросе Андреа явственно услышал: «Я ведь тебе верила...»

Лицо ее было затуманено неестественной бледностью, и расчеркнуто пополам полосой губ, закушенных, красных, как кашинель, как будто бы кто-то полоснул по этому восковому, прозрачно-белому лицу острым лезвием.

«О, какой же я идиот,— подумал Андреа,— это надо было предвидеть... И почему я с ней раньше, раньше не поговорил? Теперь уже поздно...»

Эдера, подойдя к Андреа вплотную, протянула ксерокопию полосы той самой газеты — в глаза бросился напечатанный крупным шрифтом заголовок:

ОДИН ИЗ ЛИДЕРОВ ОРГАНИЗОВАННОЙ ПРЕСТУПНОСТИ АЛЬБЕРТО БАРЦИНИ АРЕСТОВАН В КРОВАТИ ПРОСТИТУТКИ ПО КЛИЧКЕ «ЛОШАДКА»

И фотография — та самая...

Наконец, набрав в легкие побольше воздуха, Андреа произнес:

— Эдера, послушай...

Но слова эти были произнесены как-то сдавленно — комок застрял в горле.

Эдера, ни слова не отвечая, протянула Андреа конверт и его содержимое, и вышла в свою спальню, плотно прикрыв дверь.

И Андреа остался один...

Да, теперь было все кончено — Андреа это прекрасно понимал.

Теперь ему не будет прощения, теперь он проклят Эдерой навек.

«И почему я не послушался Манетти, — все время корил себя Андреа, — почему я сам, первым не поговорил с ней? Ведь если бы я тогда все объяснил — теперь бы мне не пришлось раскаиваться...»

Что делать?

При этом мысленном вопросе руки Андреа бессильно опускались — положение казалось безвыходным.

Андреа несколько раз подходил к двери, за которой была спальня Эдеры, несколько раз пытался заговорить с ней, но ответа не было.

— Эдера, Эдера, — умолял Андреа, — Эдера, прошу тебя, очень тебя прошу, заклинаю всем святым! Ну пожалуйста, открой мне, Эдера! Нам надо поговорить!

Но Эдера не отвечала — иногда только сквозь плотно запертую дверь до слуха Андреа долетали какие-то всхлипывания — или это ему, наверное, только казалось.

В этот самый момент резко и пронзительно зазвонил телефон, но Андреа теперь было не до звонков — подойдя к телефонному столику, он резко выдернул шнур.

— Эдера, Эдера, Эдера, Эдера,— повторял Андреа, как заклинание, — Эдера, я тебе сейчас все объясню... Это ошибка, это...

Но Эдера так и не отозвалась...

По расчетам графа дель Веспиньяни, Эдера уже наверняка получило то самое письмо.

Теперь должен был начаться последний акт этого отлично задуманного и превосходно срежиссированного действа, где он, Отторино дель Веспиньяни был одновременно и автором пьесы, и режиссером, и одним из исполнителей главной роли.

Теперь Эдера должна была стать его...

Да, Отторино превосходно разбирался в людях, прекрасно понимал многие мотивы их поступков — порой даже такие, которые, не понимали они сами.

И он знал, что ему предстоит делать дальше...

«Эдера наверняка относится к тому типу женщин, которые никому и ничего никогда не прощают, — думал Отторино, — точно также, как и моя покойная Сильвия... Да, они похожи, я это вижу, они действительно похожи, и не только внешне. Тогда Сильвия, не найдя ничего лучшего, избрала пассивный протест — она наложила на себя руки. Наверняка, Эдера поступила бы также. Но только не в такой ситуации... Не знаю, как Эдера, но в подобных случаях очень многие женщины хотят прежде всего отомстить мужу, и потому идут на открытую измену ему. А потом — потом все пути к примирению отрезаны, и обратной дороги уже и быть не может. Кроме того, женщины — по натуре очень слабы, и в минуты сильного душевного потрясения чисто подсознательно ищут опору. Ей необходимо будет выговориться, поплакаться. Неважно кому — подруге, соседке, даже — собственной служанке. Если Эдера действительно получила письмо, а по моим подсчетам, она должна была сделать это еще вчера, то теперь она в расстроенных чувствах... Что ж — через несколько часов мне надо будет быть в палаццо...»

Усмехнувшись своим мыслям, дель Веспиньяни принялся одеваться: он намеревался отправиться в палаццо к ужину и, выразив полное недоумение по поводу случившегося, попытаться найти ключ к Эдере — он был убежден, что теперь это будет сделать просто, очень просто...

Отторино терпеть не мог белых пиджаков — он считал, что такая одежда делает его похожим на официанта пиццерии. Но, вспомнив, что Эдера как-то нашла его в таком пиджаке элегантным, решил перебороть свою неприязнь и облачиться именно так, как нравилось Эдере.

Одевшись, граф критически посмотрел на себя в зеркало и остался недоволен собой.

«Ничего,— подумал он,— в прошлый раз, когда мы ездили в Милан, я выглядел не лучше... Впрочем, Эдере теперь наверняка безразлично, как я буду одет — теперь она наверняка будет нуждаться в другом...»

Он смахнул с рукава несуществующие пылинки, несколько раз прошелся по комнате, словно раздумывая — ничего ли он не забыл.

После чего, выйдя из каюты, закрыл ее и, сбежав по трапу, уселся за руль своего любимого красного «феррари»...

Манетти, лежа в гостиничном номере, безуспешно пытался заснуть.

Он очень утомился, и теперь думал, что сон приободрит его.

Но сна не было — Манетти вот уже полтора часа ворочался с боку на бок; его одолевали мысли об Андреа и дель Веспиньяни.

«Наверняка, это граф подослал Росси в Палермо,— размышлял он,— да, так оно, наверное, и было: слова графа о том, что Джузеппе попросту хотел ограбить Андреа просто смешны! Зачем, для чего это могло понадобиться Джузеппе? Ведь в деньгах он не испытывал особой нужды — насколько я понимаю, граф иногда давал ему подачки, и, как обмолвился Андреа — иногда даже оплачивал карточные долги этого мелочного и жадного человека. Да, в Палермо Росси отправлялся с определенной целью — цель эту поставил перед ним ни кто-нибудь, а дель Веспиньяни, и была она определенной: задержать Андреа в городе, подальше от Ливорно, любой ценой, и если получится — скомпрометировать его. Что и было сделано, и сделано просто виртуозно — Андреа, наверное, и сам теперь убежден, что провел у «Лошадки» тот вечер... Как же — ему так стыдно, хотя он и ни в чем не виноват. Еще бы — ведь он ничего не знает о той таблетке...»

Состояние было странное — нельзя было сказать, что сыщику в тот вечер не хотелось спать, все-таки, после морской прогулки многих клонит ко сну, да и утомился в тот день он достаточно.

Но как только он закрывал глаза, перед ним на мгновение появлялось лицо Отторино — сдержанно улыбавшееся, и затем исчезало совсем.

Поднявшись с кровати, Манетти оделся и открыл балкон — в комнату ворвался легкий ветерок; дышать в этот знойный августовский вечер было трудно.

Манетти, усевшись за стол, взял стакан и, задумчиво повертев его в руках, поставил на место.

«Но зачем, для чего это ему понадобилось? Для чего графу надо было бросить тень на человека, которого он пытается представить своим приятелем? И к тому же — к тому же без его помощи действительно трудно было бы вытащить Андреа из той неприятной ситуации, в которую он попал...»

Сколько ни бился Манетти над разгадкой этой проблемы, так он ее и не разгадал...

Неожиданно Манетти совершенно расхотелось спать.

Сыщик вышел из комнаты, закрыв за собой дверь на ключ и, нащупав в кармане ключи зажигания, отправился к автомобильной стоянке.

Иногда, когда у него возникали проблемы, которые никак не могли быть разрешены с первого раза, с наскоку, Манетти садился за руль и долго ездил по ночному городу, пытаясь их разрешить.

Он думал, что теперь, во время вечерней прогулки по ночному Ливорно, в голову ему придет какая-нибудь спасительная мысль, которая и натолкнет к разгадке...

Отторино уже сел за руль своего автомобиля, когда увидел Клаудио. Старик, подойдя к сыну, произнес:

— Ты куда это, на ночь глядя?

Отторино недовольно поморщился.

— Так, захотелось покататься...

— Никогда не понимал, для чего ты купил этот красный гроб,— Клаудио недовольно ткнул ногой в широченный протектор, — неужели на такой машине можно ездить по городу? «Феррари» — это машина, рассчитанная для загородных трасс,— продолжил он.— А по городу ты все равно будешь на ней смешон. То автомобильные пробки, то светофоры... Каждый раз надо тормозить. На такой машине и ездить-то по городу небезопасно — ощущение, что ты можешь обогнать кого угодно развращает...

— Также, как ощущение, что ты можешь судить кого угодно,— в тон ему, очень серьезно сказал Отторино, — как ощущение того, что ты можешь самостоятельно распоряжаться чужими судьбами... Это, наверное, самый страшный искус, который только есть...

Однако Клаудио в тот вечер был настроен не столь философски, как его сын — во всяком случае, он вновь повернул разговор в автомобильную сторону:

— Вот в мое время молодые синьоры вроде тебя, Отторино...

Неожиданно молодой граф перебил Клаудио, поморщившись:

— Отец, в твое время, во времена твоей молодости, когда ты был любимцем графа Чиано, тестя дуче, молодые синьоры вроде меня ездили на танках... к тому же,— в голосе Отторино прозвучала затаенная грусть,— к тому же, отец, я не так уж и молод...

— Тем более,— улыбнулся Клаудио,— тебе более бы приличествовало бы сидеть за рулем какой-нибудь более консервативной машины — вроде «ягуара»...

— Отец, в «ягуарах» пусть ездят надменные британские леди... Вроде тех, которых мы с тобой видели в Брайтоне, когда отдыхали там лет десять назад.

— Тебя не переубедишь...

— Я весь в тебя, отец,— Отторино, не желая ссориться с отцом, примирительно заулыбался.

— А куда это ты?

— В палаццо.

— Вот как?

— Поужинать.

— Что-то в последнее время ты стал часто там ужинать,— произнес Клаудио, исподлобья глядя на сына, — а также обедать и завтракать...

Фраза эта прозвучала с явным подтекстом,— мол, не в ужине дело, прекрасно я понимаю, почему ты так зачастил в палаццо.

Отторино махнул рукой.

— Иногда так хочется домашнего уюта...

— Почему же ты тогда не переселишься в палаццо окончательно? — задал Клаудио совершенно резонный вопрос. — Что тебе мешает?

— Ничего, отец, как знать — может быть, скоро я переселюсь туда, — загадочно ответил младший дель Веспиньяни,— так что «Ливидония» без меня осиротеет...

Клаудио, казалось все понял.

Он укоризненно покачал головой, хотел что-то сказать, но в последний момент, махнув рукой, пошел по направлению к трапу...

Эдера, сидя на стуле, отрешенно смотрела в какую-то пространственную точку впереди себя.

— Как он мог, как он мог, — шепотом повторяла она, — Андреа... Значит, он меня не любил, значит, я не нужна ему... Как он мог...

Теперь ей очень захотелось увидеть кого-нибудь из своих близких — Матильду, Чинцию, Валерио...

А больше всего — сестру Марту.

«И почему я не осталась в монастыре на всю жизнь? — подумала Эдера, — к чему мне все эти муки, все эти страдания? Почему я послушалась Марту и вышла в этот мир, в этот жестокий мир, полный подлости и предательства?! Нет, но Андреа... Как он мог?!»

Теперь Андреа и все, что было связано с ним — несмотря на время, прожитое вместе — казалось таким далеким, будто бы все это происходило не с ней, с Эдерой, будто бы она это где-то прочитала, будто бы ей это приснилось, или она видела когда-то все это в детстве, в каком-то кинофильме, названия которого она никак не могла вспомнить...

В этот самый момент в дверь осторожно постучали, и тут же послышался голос Мазино — она еще ничего не знала о произошедшем.

— Синьора, открой...

Делать было нечего — Эдера, мельком глянув на себя в зеркало, вытерла платком слезы с раскрасневшегося лица и пошла открывать.

Маргарита, едва завидив Эдеру, отшатнулась.

— Послушай, что с тобой?

Та махнула рукой.

— Ничего, Марго, все нормально...

— Но ведь глаза у тебя красные, и лицо... Ты что — плакала?

Отвернувшись к окну, Эдера ответила:

— Да, какая-то соринка попала в глаз, и я никак не могла ее достать.

— А почему ты сидишь тут, закрывшись?

На этот вопрос Эдера не смогла придумать сколь-нибудь подходящего ответа, и потому сочла за лучшее просто промолчать.

Мазино понимающе покачала головой — казалось, она все поняла.

— Вы что — поругались с Андреа?

— Нет, нет...

Теперь, после всего, что произошло, Эдере не хотелось посвящать Маргариту ни во что — пусть хоть она не волнуется за нее, пусть она останется в неведении.

Вздохнув, Эдера украдкой вытерла набежавшие было слезы и произнесла:

— Ты что-то хотела?

— Да,— кивнула Маргарита, — там уже накрывают на стол.

Эдера кротко улыбнулась — такая забота служанки очень тронула ее.

— Ужинать?

— Да.

Идти вниз, в столовую, чтобы сидеть с Андреа за одним столом?

Смотреть на него?

Ощущать на себе его взгляды, слышать беспрестанное — «Эдера, Эдера»?

Нет, она теперь не верила ни одному его слову — всему, что бы он ни сказал в свое оправдание.

А Маргарита, словно уловив ход мыслей своей госпожи, произнесла:

— Твой муж только что куда-то уехал...

Эдера, не оставив эту информацию без внимания, произнесла:

— Хорошо, Маргарита, я скоро приду...

— Кстати, — произнесла Мазино, выходя из комнаты, — к ужину приехал синьор дель Веспиньяни.

— Скажи ему, что скоро буду, — ответила Эдера, поправляя прическу.

Отторино сидел за столом, стараясь изобразить на своем лице благопристойность и доброжелательность.

Кроме него, в столовой никого больше не было — Маргарита сама накормила Эдерину и Лало и отвела их в детскую; Андреа, наскоро перекусив, куда-то уехал — наблюдательный Отторино обратил внимание, что он почему-то не хочет встречаться с ним взглядом.

Это все объяснимо.

«Да, наверняка Эдера получила письмо, — подумалось графу, — иначе бы — с чего это у Андреа такой печальный и отрешенный вид?..»

Появление Эдеры только подтвердило догадку дель Веспиньяни. От его внимания не укрылись не заплаканные глаза, ни красное лицо, ни то обстоятельство, что в руке у нее был смятый платок.

Сдержанно улыбнувшись, граф приветствовал ее;

— Добрый вечер.

— Добрый, — эхом ответила Эдера.

Сперва они молчали — только Отторино то и дело бросал в ее сторону испытывающие взгляды.

Наконец, когда был подан десерт, дель Веспиньяни осторожно произнес:

— Мне кажется, что вы чем-то опечалены...

Эдера вздохнула.

— Нет, ничего...

Конечно, не могла же она рассказывать этому милому, обаятельному, но все равно чужому еще человеку о своих горестях и невзгодах!

А тем более — нагружать его своими переживаниями! Мало он занимался Андреа, мало он посвятил своего времени ей, Эдере?!

К чему отягощать его вновь?!

— Эдера, — граф мягко улыбнулся, — я ведь вижу, что у вас что-то стряслось...

— Нет, нет, ничего...

— Но зачем вы меня обманываете,— продолжал настаивать Отторино. — От меня ведь ничего не скрыть.

Вот и глаза у вас красные. Я вижу, что вы плакали. Только не надо говорить, что в глаз вам попала какая-то соринка, которую вы не могли извлечь, или что вы долго стояли на ветру... Женщины часто прибегают к подобным уловкам — они уже стали классическими...

Тяжело вздохнув, Эдера подумала: «От него ничего не скроется... Может быть, рассказать обо всем Отторино? Может быть, он даст мне какой-нибудь совет? Впрочем, что тут уже посоветуешь?»

А граф, участливо глядя на собеседницу, продолжал, обращаясь будто бы не к ней, а к кому-то другому:

— Иногда люди боятся рассказывать о своих проблемах, о своих печалях только потому, что думают, будто бы утруждают этим слушателя... Это идет частично от недоверия к людям, частично — от недоверия к самому себе, а в большей степени — от недоверия к разуму; вследствие этого люди, руководимые чаще всего ложными представлениями, всем, чем угодно, кроме разума, впадают в отчаяние... А ведь его можно избежать...

После этих слов Отторино, отодвинув тарелку, подсел поближе к Эдере.

— Что случилось?

Он взял ее за руку — она не одернула ее, и это вселило в графа уверенность, что он на правильном пути.

— Что произошло? — повторил дель Веспиньяни свой вопрос, участливо глядя ей в глаза.

Эдера, всхлипнув, произнесла только одно слово:

— Андреа...

Сделав недоумевающее выражение лица, Отторино произнес:

— Но ведь я сделал все, что возможно! Я специально летал в Палермо, я вызволил его из той неприятной истории...— он немного помолчал, а затем спросил: — так чего же еще? Что — Андреа?

И тут Эдера, не выдержав выпавших на ее долю испытаний, расплакалась.

И ее прорвало...

Сбиваясь, путаясь в выражениях, всхлипывая, она принялась объяснять, что Андреа на самом деле — не тот человек, которым все это время хотел предстать в ее глазах, что он не любит ее и никогда не любил, что он — гнусный развратник, что в Палермо он ходил к какой-то проститутке, и что она, Эдера, знает все...

Граф округлил глаза.

— Вот как? Я бы не сказал...

Немного успокоившись, Эдера произнесла:

— Я бы тоже не сказала... До сегодняшнего дня.

— А что такое произошло сегодня? — удивился граф, продолжая держать в руках ладонь Эдеры.

— Я... Я... Сегодня вечером я получила письмо.

Отторино прищурился.

— Письмо?

— Да...

— Что за письмо?

— То есть даже не письмо, а ксерокопию какой-то палермской газеты...

И она подробно рассказала Отторино о том конверте. Граф сделал соболезнующее лицо.

— Ничего страшного, — произнес он, — не стоит так переживать...

Эдера, всхлипнув, произнесла:

— Вы не понимаете... Ведь Андреа был для меня все. Он, наша семья, все, что с этим связано, всегда было для меня святым. И я думала... Я думала, что и я для него тоже такая... Я не знаю, я никак не могу понять — чем же, чем я заслужила к себе такое отношение?

Граф вздохнул.

— Наверное, он оказался недостойным вас, — сказал он.

Эдера опять всхлипнула — слезы набежали на глаза, но теперь она уже не стеснялась их, теперь она знала, что от Отторино она получит только сочувствие...

Проехав несколько кварталов, Манетти остановил машину и вышел, чтобы выпить чего-нибудь прохладительного — вечер стоял жаркий, в машине не было кондиционера, и опущенные стекла не спасали от духоты.

Выйдя из автомобиля, сыщик как-то автоматически пошел вперед, вдоль широкой улицы, вдоль освещенных витрин магазинов, вдоль ряда реклам, вдоль цветущих акаций, уже осыпающих на булыжную мостовую свои желтовато-белые лепестки...

Вечер был горячий и темный. Запыленные акации над горячим асфальтом тротуаров просыпались от тяжелой дневной дремоты. Несмотря на густую и влажную темноту, нарядная толпа праздных горожан стремилась двумя потоками туда и обратно.

Манетти выпил чего-то прохладительного и направился к автомобилю.

Неожиданно взгляд его задержался на указателе — «Госпиталь святой Бригитты».

«Тот самый госпиталь, в котором загадочно погиб Джузеппе Росси,— подумал он,— наверняка там я что- то узнаю...»

Толкнув от себя тяжелую дверь, Манетти вошел в клинику.

Подойдя к окошечку регистратуры, он произнес:

— Простите, я выяснил, что недавно тут скончался синьор Джузеппе Росси...

Монахиня-регистраторша подняла на посетителя взгляд и произнесла:

— Синьор, полиция считает, что его убили. Вы, наверное, смотрели по телевидению, в хронике криминальных сообщений?

Сыщик утвердительно закивал.

— Да, как же...

— Простите, а вы кто такой?

Обманывать монахиню не было смысла, и Манетти в двух словах объяснил ей, кто он, показав, кстати, свою лицензию на право занятия частным сыском.

— И чем же я могу вам помочь? — вежливо поинтересовалась монахиня.

— Не осталось ли после синьора Росси каких-нибудь вещей?

— Нет, ничего кроме одежды, перепачканной кровью, да какой-то ксерокопии из газеты.

Сыщик насторожился.

— Ксерокопии?

— Да.

— Из газеты?

— Понятия не имею, кто вложил ее в Библию, которая лежала на столике реанимационного отделения. Библия эта принадлежит нашей клинике... А покойный синьор Росси был явно не в том состоянии, чтобы сделать это самостоятельно...

— Простите, а могу ли я видеть эту ксерокопию,— спросил срывающимся от волнения голосом Манетти.

— Да, конечно... Вещи и эта копия у дежурного врача, в ординаторской... Кстати, вы не знаете, были ли у покойного какие-нибудь родственники?

— Не знаю, — ответил Манетти. — Простите, а где ординаторская?

Через несколько минут у него в руках уже была ксерокопия с тем самым снимком.

Теперь Манетти знал наверняка: если Эдера и получит второй экземпляр (точней, первый; второй, тот самый, который держал в своих руках сыщик, был загодя подброшен незадачливому Джузеппе), то тот, кто сделал это, наверняка все будет валить на Росси — он, мол, хотел шантажировать Андреа или Эдеру, он это и сделал.

Теперь Манетти не сомневался и в том, что ксерокопию подбросил Джузеппе тот самый человек, который и отправил его на тот свет, отключив аппаратуру. Правда, он ошибся, вложив второй экземпляр в книгу, которая, как он полагал, принадлежала Росси; Библия была собственностью госпиталя святой Бригитты. Наверняка, и та автомобильная катастрофа произошла не просто так...

Да, теперь многое вставало на свои места.

Теперь Манетти был наверняка уверен, что все это — дело рук Отторино дель Веспиньяни, человека, который сегодня на «Ливидонии» всячески стремился убедить его в своих дружеских чувствах к Андреа.

И Манетти был уверен, что все неприятности — дело его рук.

Точнее — почти уверен, потому что у него не было главного: зачем, для чего все это могло понадобиться Отторино дель Веспиньяни, и какую же цель он при этом преследовал...

Андреа, выйдя из палаццо, пошел по улице, словно лунатик, ни на кого не обращая внимания, натыкаясь на фонарные столбы и прохожих.

Вслед ему неслись ругательства, окрики, однако теперь ему было все равно.

— Эдера, Эдера, — повторял он, словно заклинание, — Эдера...

Андреа был подавлен, и трудно сказать, чем больше — то ли тем, что теперь он наверняка больше никогда не помириться с Эдерой, то ли тем, что навет на него оказался несправедливым...

«Что делать, что делать,— лихорадочно крутилось в его голове,— и почему я не послушался Манетти, почему я не начал разговор первым?..»

Наконец, немного овладев собой, Андреа решил, что теперь лучше всего не предпринимать никаких необдуманных шагов, что теперь лучше всего пойти к Манетти — посоветоваться...

Андреа без особого труда отыскал отель, где остановился его приятель.

Портье сказал, что синьор куда-то уехал.

— Может быть, ему что-то передать? — осведомился портье.

Андреа отрицательно мотнул головой.

— Нет. Если можно, то я обожду тут, внизу...

А в столовой зале палаццо тем временем продолжалась беседа — Эдера, немного придя в себя после пережитого потрясения, говорила взахлеб:

— Я ведь так любила его, я так верила ему... А он, он обманывал меня, бесчеловечно, жестоко обманывал... Я никогда, никогда бы не подумала, что он на такое способен...

Отторино ни единым словом не перебил ее — он прекрасно понимал, что Эдере теперь необходимо выговориться, что любое невпопад сказанное им слово только погубит все.

И наоборот — его внимание, его участливость обязательно будут оценены ее — пусть сперва подсознательно, но они дадут Эдере возможность в лишний раз убедиться, что ему, Отторино, можно доверять.

Пока — только доверять.

А потом...

Потом, как знать — может быть, он сможет рассчитывать и на большее?

Конечно же!

Граф был просто убежден в этом; тем более, что пока, теперь все шло именно так, как он и задумал.

Об Андреа Эдера теперь говорила как о предателе — но ведь в глубине души ее еще сохранились остатки любви, еще теплилось какое-то чувство, пусть и угасающее, и Отторино, как никто другой, понимал это.

Когда Эдера наконец-то кончила и стала понемногу успокаиваться, Отторино предложил:

— Мне кажется, Эдера, что вам теперь надо побыть на свежем воздухе... — заметив, что та пытается слабо протестовать, дель Веспиньяни продолжил: — да-да, немного проветриться, развеяться...

Эдера нерешительно произнесла:

— Но ведь уже поздно...

Графу на минуту почему-то показалось, что в этих словах можно прочесть нехитрый подтекст: «А что подумает Андреа, когда вернется?!, и потому он произнес:

— Ведь теперь, после всего произошедшего между вами и Андреа вы можете считать себя более свободной, нежели прежде?

Эдера задумалась.

— Проветриться?

— Да, немного погулять по свежему воздуху... А заодно — и успокоиться. Вам ведь надо успокоиться — не так ли?

Благодарно посмотрев на дель Веспиньяни, Эдера произнесла:

— А удобно ли?

— Вам?

— Нет, вам...

Граф расплылся в любезностях.

— Ну что вы!.. Мой долг — помочь вам! Я буду только рад...

С неожиданной решимостью Эдера поднялась со своего места.

— Хорошо.

— Сперва поехали, покатаемся по вечернему городу, — произнес граф, хитро улыбаясь и, видимо, давая таким образом понять, что за «пока» последует и «после»...