Эдера 2

ГЛАВА 13

Эдера, поразмыслив еще раз, решила, что если она примет предложение Отторино посетить «Ля Скалу», то в этом не будет ничего зазорного.

Действительно — ведь она гостья в его доме, в этой чудесном палаццо, и дель Веспиньяни. коль считает, что должен развлекать своих гостей, может пригласить ее в оперу...

А почему бы и нет?!

Как бы то ни было, но в обед (обедать граф вновь приехал в палаццо) на его вопрос, согласна ли она съездить или слетать в Милан. Эдера согласно наклонила голову и с улыбкой произнесла:

— Да, синьор Отторино... К своему стыду вынуждена признать, что за свою жизнь я ни разу не была в «Ля Скале»...

Дель Веспиньяни буквально просиял — по всему было заметно, что согласие Эдеры составить компанию в посещении «Ля Скалы» его очень тронуло.

— Я так благодарен вам,— произнес он, — глядя собеседнице в глаза.

Та засмущалась.

— Ну что вы! — воскликнула Эдера, — о чем вы говорите, синьор! Ведь это я должна вас благодарить за заботу о себе...

Вот и прекрасно. Сейчас я дам распоряжение

Джузеппе Росси, и он оформит нам ложу в опере... Клянусь вам, вы останетесь довольны!

После обеда (который на этот раз прошел куда более быстрее, чем завтрак, потому что дель Веспиньяни заметно спешил и потому не вел никаких отвлеченных разговоров), хозяин палаццо, вежливо попрощавшись с гостьей, отправился к себе на яхту.

— Вот что, Джузеппе, — небрежно произнес он, обращаясь к своему личному секретарю, — свяжись с Миланом и закажи для меня два билета... Нет, нет, пожалуй — целую ложу в «Ля Скале»...

Джузеппе понимающе улыбнулся, однако почему-то, видимо, на всякий случай, решил уточнить:

— Целую ложу?

Прищурившись, граф ответил:

— Если в следующий раз я скажу, чтобы ты заказал для меня весь театр «Ля Скала», то ты должен не улыбаться так глупо, как это ты делаешь теперь, а исполнять мое распоряжение. А для чего мне эта ложа — не твоего ума дела.

Джузеппе, сделав нарочито-обиженное выражение лица, пошел наверх и, быстро связавшись по телефону с Миланом, выполнил распоряжение хозяина.

Было уже три часа, когда дель Веспиньяни, довольно улыбаясь, зашел к Эдере.

— Ну, сегодня вечером мы отправляемся в Милан, — сообщил он.

Эдера очень показательно удивилась:

— Как — так быстро?

— А для чего откладывать в долгий ящик? — спросил ее в свою очередь Отторино, — сказано — сделано. Мы ведь договорились!

— Ну, честно говоря, я не совсем готова... Мне надо собраться.

— Как — чтобы слушать музыку, хорошую музыку, надо быть морально готовой?

Эдера замялась.

— Ну, все-таки...

— А-а-а... — понимающе протянул граф,— вам, наверное, надо время, чтобы привести себя в порядок, сделать прическу, подготовить платье, продумать, как вы будете выглядеть... Не так ли? Могу ли я вам помочь?

Эдера только улыбнулась.

— О, граф, боюсь, что нет... Все, что касается моих сборов — это только мои заботы...

Однако, как это ни странно, но Отторино действительно помог Эдере, и притом — очень действенно.

Не прошло и получаса, как в палаццо явились: парикмахер, лучший, какой только нашелся в городе, массажистка, специалистка по макияжу.

Всего через несколько часов Эдера выглядела просто блестяще — Маргарита Мазино, увидев синьору, лишь руками всплеснула.

— О, Мадонна!

Нет, слов, Эдера была просто очаровательна.

На ней было черное строгое платье — подарок Андреа, несколько мелких бриллиантов переливались в ушах, подобно утренней росе на ярком солнце. Черная ткань платья ниспадала красивыми округлыми складками.

— Мне не хочется выглядеть до смешного банальным и до банального смешным, — сказал он, восхищенно глядя на Эдеру, — но вы просто великолепны! Думаю, что оперные завсегдатаи будут смотреть не столько на сцену, сколько на вас!

Эдера заулыбалась смущенно.

— Спасибо... Простите, — она посмотрела на часы, — но вы сказали, синьор Отторино, что в «Ля Скалу» мы направимся сегодня?

Отторино кивнул.

— Да.

— Но ведь это уже сегодня! — воскликнула Эдера,— сегодня вечером! И не тут, а в Милане!

На что дель Веспиньяни ответил с очень серьезным видом — только уголки глаз смеялись:

— Совершенно верно, «Ля Скала» находится именно в этом городе...

— Но как же...

— Вас интересует, как мы доберемся до Милана всего за несколько часов?

Она кивнула.

— Да.

— О, — улыбнулся Отторино,— нет ничего проще... Было бы желание. Сейчас нас отвезут на аэродром, и мой самолет доставит нас в считанные минуты... А впрочем, — добавил он, немного подумав, — впрочем, есть более приятный способ добраться до Милана... И не более длинный — посмею вас уверить.

Дорога до Милана пролетела незаметно — во всяком случае, так показалось самой Эдере.

В центр Северной Италии она отправилась вместе с дель Веспиньяни на его красном «феррари» по скоростному автобану — сам граф уверял, что при хороших условиях они смогут развить скорость небольшого самолета.

Наверное, так оно и было — за окном спортивного автомобиля с поразительной скоростью мелькали поселки, с аккуратными, свежепобеленными домами и двухэтажными коттеджиками, полосатые столбики на дороге, виноградники и старинные церкви, окультуренные развалины времен Древнего Рима.

— Я думаю, — сказал дель Веспиньяни, сосредоточенно следя за дорогой, — я думаю, что в Милане мы будем даже скорее, чем я предполагал...

— Вы всегда путешествуете автомобилем? — осведомилась Эдера, понимая, что молчать просто так неудобно, и что она должна что-нибудь спросить.

Граф отрицательно покачал головой.

— Нет, к сожалению, на дальние расстояния я предпочитаю использовать «Ливидонию» или самолет. Но автомобиль мне больше нравится... Поэтому я так быстро изменил решение — глупо пользоваться самолетом, когда есть собственный «феррари»,— добавил Отторино.

— Почему?

На яхте ты чувствуешь свою зависимость от капитана, от рулевого, в самолете — от пилота. В любом случае, ты как бы себе не принадлежишь... Нет ощущения того, что ты — действительно хозяин самому себе.

— Но ведь на автомобиле куда опасней! — воскликнула Эдера.— Согласитесь, что автомобильных катастроф в несколько десятков раз больше, чем морских или авиационных крушений!

— Согласен, — граф наклонил голову, — но, если что-нибудь и случится, то винить будешь только самого себя, — ответил он. — Так всегда: за любое ощущение комфорта — а ведь то, что я в автомобиле — сам себе хозяин, тоже комфорт,— сказал он, обернувшись, — так вот, за любое ощущение комфорта надо платить чем-нибудь... За все в жизни приходится платить — рано или поздно.

Эта фраза Отторино не имела отношения непосредственно к этой поездке...

В этот самый момент перед его глазами возникла страшная картина: развороченный красный «феррари», несколько карет «скорой помощи», включенная мигалка полицейской машины, носилки, поставленные на асфальт, кукольно-неживой лик Сильвии, кровь на асфальте — такая алая, что она казалась неестественной...

Да, тогда он всячески стремился убедить себя, что это — всего-навсего несчастный случай, что он, граф Отторино дель Веспиньяни не имеет к произошедшему ровным счетом никакого отношения...

И, чтобы отвлечься от этих нерадостных воспоминаний, Отторино вновь обратился к спутнице:

— Синьора, вы действительно никогда не были в «Ля Скале»?

Эдера смущенно призналась:

— К своему великому стыду — нет. Просто никак не получалось — С другой стороны — я не такой большой ценитель и знаток музыки, как вы, синьор...

— Ну, ничего, это упущение мы наверстаем сегодня — заверил он, — наверное, вы уже отвыкли от огней большого города, и я уверен, что «Аида» Джузеппе Верди вам понравится...

Так оно и случилось.

Эдера давно уже не была в больших городах — всяком случае, к таковым вряд ли можно было бы отнести и Ливорно, и уж, тем более, Виареджо, и потому блеск Милана, разноцветные огни рекламы на мгновение ослепили ее — ей тут же вспомнился Рим, город, ставший для нее таким родным...

— Мне раньше всегда казалось, что в оперу ходят одни только профессионалы, — произнесла Эдера, с интересом поглядывая в зрительный зал, — разумеется, утренние благотворительные спектакли не в счет. А тут вот мы с вами, синьор, — она пытливо взглянула в глаза дель Веспиньяни. — Мне кажется, что тут не будет ни одного человека, который бы пришел в оперу по собственному желанию, так сказать — из любви к искусству...

Сдержанно улыбнувшись, Отторино произнес в ответ собеседнице:

— Целиком и полностью согласен с вами, синьора... Кстати, ни я, ни вы — не профессионалы в музыке. Я, если сознаться, — он улыбнулся каким-то своим мыслям, — я всего только дилетант. Может быть, хороший дилетант — а это тоже немаловажно.

— Но со мной — совершенно другое дело, — ответила ему Эдера, кладя на колени сумочку, — вы, синьор Отторино, пригласили меня, также, как могли бы пригласить куда-нибудь в ресторан или в кафе. Я тут не столько по своему желанию, сколько...

Отторино быстро перебил ее:

— А что — неужели у вас никогда не возникало желания послушать хорошую музыку? Хорошие голоса — Лючиано Паваротти, Плачидо Доминго? Ведь мы все, итальянцы, в той или иной степени помешаны на двух вещах... Я бы даже сказал — на трех...

Эдера вопросительно посмотрела на собеседника и поинтересовалась:

— На каких же?

— На хорошем вокале, так называемом bel canto, на футболе, и на...

— И на?

— И на красивых женщинах...

На что Эдера совершенно резонно, как ей, во всяком случае, показалось, возразила:

— Ну, что третьего — с тем же успехом это можно сказать и об англичанах, и о французах... О ком угодно...

— О, синьора, не скажите! — весело воскликнул дель Веспиньяни.

— Почему?

— Англичане помешаны прежде всего на комфорте и чопорности, французы — на деньгах... Наверное, во всей Европе не сыскать такой мелочной и сребролюбивой нации... Ну, может быть, еще — на женщинах, но не так, как мы, мы ведь любим красивых женщин только за красоту, а французы — скорее за какие-нибудь пикантные ситуации, в которых эту женщину можно было бы поставить... Хотя...

Они сидели в ложе — в той самой, которую заказал для них Джузеппе Росси.

Свет в зале еще не был потушен. Музыканты уже были в оркестровой яме — кто-то играл наиболее сложные отрывки оркестровых партий, кто-то настраивал инструменты, кто-то просматривал свои партии.

Иногда, очень глухо, будто бы из-под огромной толщи воды, бухал барабан, мелко, как под осенним дождем, позванивали тарелки.

Музыканты струнно-смычковой группы подтягивали струны, их затейливые, похожие на пандусы мелодии то взмывали вверх, то резко опускались вниз.

Духовые выжимали из себя до звона в хрустальных подвесках канделябров скрученные невероятными спиралями звуки. Подо всем этим пульсировал на двух-трех нотах геликон — казалось, что вместе с воздухом колышутся и стены знаменитого театра, и что все, что тут находится, вибрирует и незаметно движется в такт...

Эдера, которая весьма заинтересовалась беседой, поинтересовалась:

— Что — хотя?

— Наверное, так было когда-то, раньше... Когда-то раньше французы действительно были рыцарственной нацией — говорю о мужчинах.

— А теперь?

— Французы — совсем нс такие люди, какими их привыкли представлять многие народы... Самая буржуазная нация, — нехорошо улыбнулся Отторино. — В частности — мы, итальянцы — немного не такие. И представляем этих мелких буржуа совсем не так, как они того заслуживают.

Эдера, забыв о приличии (соображения Отторино в последнее время все больше и больше занимали ее), с видимым интересом спросила:

— А какими же привыкли их представлять?..

— Ну, — принимается объяснять Отторино,— галантными, великодушными... Так, что ли...

— Итальянцы вообще привыкли представлять все окружающие народы скаредами, — весело улыбнувшись, произнесла Эдера, — наверное, от нашей природной щедрости... Очень редкая в наше время добродетель...

Дель Веспиньяни тут же парировал:

— Дело, наверное, не в прирожденной добродетельности итальянцев...

— А в чем же?

— Ну, что касается французов... — Отторино, улыбнувшись чему-то очень приятному, тому, что, видимо, пришло к нему в мыслях, принялся объяснять: — Да и не только французов — я говорю обо всех европейских буржуа. — Он вздохнул. — Нет на свете той красоты и той добродетели, которая бы в концентрированном виде не превратилась бы в невыносимое уродство. Самая великолепная чайная роза — вроде той, что я имею удовольствие преподносить вам каждое утро — так вот, самая великолепная роза способна пленить своим запахом кого угодно, но концентрированная розовая эссенция невыносима для любого обоняния — она просто тошнотворна, и способна надолго, если не навсегда посеять отвращение к запаху розы. Так и бережливость, — продолжал он, — навык весьма похвальный, но родственная ей скаредность, доведенная до крайности — просто отвратительна. Да, у нас на Аппенинах многие в безмерной широте своей души представляют эту скромную запасливость чем-то вроде порока. Самого презренного порока. Просто эти самые мелкие буржуа, все эти клерки, лавочники, все эти «белые воротнички» очень и очень дорожат своим трудом... И они ценят деньги, которые достаются тут так непросто. Такой буржуа прекрасно понимает, что франк сделан круглым не для того, чтобы легче было катить его ребром, а для того, чтобы они не протирали кошелек; наоборот, они сделаны плоскими для того, чтобы их было удобнее складывать в стопочку и относить в банк. Буржуа с деньгами не шутят...

— Но ведь нельзя все время работать!.. — запальчиво воскликнула Эдера. — Ведь и в жизни надо получать какое-то удовольствие!

Дель Веспиньяни все так же загадочно улыбнулся и передернул плечами.

— Может быть...

Однако Эдера тут же возразила:

— А разве я не права?..

Отторино вновь улыбнулся.

— Правы, правы — конечно же, дорогая синьора Эдера, вы сто раз правы... И, может быть я, как никто другой, понимаю вас... Но ведь и никто не хочет трудиться без конца... Проходит время, — продолжил он, — и средний буржуа достигает пятидесяти пяти лет — В банке, в надежных бумагах, давно хранятся солидные деньги. Три четверги жизни прошли в работе и в накоплении. Одна, последняя четверть — для полного и заслуженного отдыха. Называется это время — рента. Гордо и сладко жить на ренту!.. Вкусны и любимы дневной аперитив и вечерний кофе в излюбленном кафе. Привычны становятся своя ежедневная газета, свои постоянные спорщики и собеседники, долгий спор на политические темы, ежедневная партия в вист или в покер на стаканчик самого дешевого красного вина. И теперь, когда работа закончена, не грех зайти и в какой-нибудь кабачок... — после непродолжительной паузы он вспомнил, что первоначально беседа носила совершенно другой характер, и произнес: — Да, так вот, что касается оперы... Конечно же, средний буржуа не пойдет сюда, в «Ля Скалу», потому что это не вписывается в его жизнь, а главное — очень накладно; куда проще купить диск или видеокассету — если такой человек действительно интересуется музыкой... Это, наверное, справедливо для всех буржуа мира... Исключая, пожалуй, лишь итальянских.

Тем временем свет в зале начал понемногу меркнуть, гаснуть.

Зажглись яркие софиты; звуки еще раз взмыли над оркестровой ямой и исчезли, оставив в огромном внутреннем пространстве тяжелый бас какого-то запоздалого контрфагота.

В партере послышались шаги опоздавших, захлопали откидные сидения, публика зашелестела программками. Где-то в глубине хлопнула дверь.

Над освещенным пультом с раскрытой партитурой показался силуэт дирижера. Его появление было встречено бурными аплодисментами.

Дирижер низко поклонился и, повернувшись к оркестру, подхватил свою палочку и в абсолютной, оглушающей тишине поднял руки, при этом черные рукава фрака съехали, оголив тонкие белые запястья.

Острие палочки прошило воздух; временно опустевшее пространство театра вновь обрело чувствительность и наполненность...

Отторино посмотрел на Эдеру.

Она сидела рядом, вытянув скрещенные ноги, на ее коленях лежала программка.

Правую руку она давно уже держала, на ставшем для них общим, подлокотнике кресла.

Зазвучали первые звуки увертюры к «Аиде», дель Веспиньяни и Эдера превратились в слух...

Нельзя сказать, чтобы опера не понравилась Эдере, но многого она так и не поняла...

Это естественно; оперное искусство — пожалуй, одно из самых сложных в музыке, и чтобы понять спектакль, в котором главный герой, которого колят кинжалом, вместо того, чтобы упасть замертво, поет предсмертную арию, достаточно сложно, а тем более — человеку непосвященному, каковой и была Эдера...

Конечно же, пышность и богатство декораций, мелодиям и броскость музыки поразили ее.

Но многое Эдера не приняла.

Так, например, Радомес показался ей плох и сладок, несмотря на великолепный голос, Амнерис была просто несуразна — она делала множество театральных жестов, которые Эдере показались надуманными.

Но Аида...

Она буквально одухотворяла спектакль, украсив его волшебными цветами. Когда она появлялась на сцене, казалось, что софиты и юпитеры только удесятеряют ее восхитительный блеск.

Оркестр и хор так чудно сливались вместе, что казалось — звучит какой-то один многоголосый инструмент, в котором поют и люди, и скрипки, и духовые, нежно переливается арфа, а подо всем этим незаметно пульсирует барабан...

В последнем акте Аида была прекрасна до ужасного — так, во всяком случае, показалось Эдере.

Необычайный по красоте, полный страсти и предчувствия близкой смерти, лился простой и незамысловатый, но в то же время — волшебный мотив...

На обратном пути Эдера, отвернувшись к окну, молчала. Отторино почти не оборачивался в ее сторону, все время следя за дорогой.

Наконец, спустя полчаса, он первым прервал молчание, сказав:

— Синьора, у вас такой вид, будто бы вы чем-то недовольны... Наверное, вам не понравился Радамес? Или Аида? Или весь спектакль?

Эдера пожала плечами.

— А почему вы так решили?

— Вид у вас больно задумчивый, — ответил дель Веспиньяни.

— Вам только показалось...

Она вздохнула.

На самом деле, Эдере после спектакля неожиданно взгрустнулось.

Просто ей стало очень печально, очень тоскливо оттого, что Андреа, ее Андреа сегодня вечером не было вместе с ней...

Ведь любое удовольствие — а посещение «Ля Скалы» все-таки стало для Эдеры удовольствием — любое удовольствие так хочется разделить с любимым — тем более, когда так долго его не видишь...

Граф, казалось, все прекрасно понимал — он вообще был очень проницательным человеком.

Вздохнув, он спросил:

— Так что скажете?

— О спектакле? — переспросила Эдера, все так же не оборачивая головы.

Кивнув, он ответил:

— Да.

— Честно говоря, я не очень хорошо разбираюсь в музыке, — сказала Эдера, — а если быть честной, то и вовсе не разбираюсь...

— А в вокале?

— Разве это не одно и то же?

— Ну, музыка, вокал... — граф замялся. — Честно говоря, я понимаю вас...

Она впервые обернулась в сторону Веспиньяни и спросила:

— Вы?

— Да.

— И что же?

— К вам пришла печаль... О, не возражайте, я ведь вижу это! И, наверное не потому, что «Аида» не понравилась вам — эта божественная опера Верди не может не нравиться... Я ведь внимательно следил за вами — слушали вы очень внимательно.

Эдера удивленно посмотрела на Отторино — так, будто бы впервые в жизни его видела.

— Почему же?

— Потому, что с вами...— он хотел было сказать что-то очень важное для них обоих, но в последний момент, передумав, быстро поправился: — потому с нами, с нами сегодня не было Андреа...

Конечно же, дель Веспиньяни попал в самую точку — он и сам это превосходно понимал.

— Андреа... — эхом ответила ему Эдера,— да, да, конечно...

Успокоительно улыбнувшись, дель Веспиньяни поспешил утешить ее:

— Ничего, буквально на днях он должен вернуться, и все будет хорошо... Думаю, что это не последнее наше посещение «Ля Скалы». В следующий раз мы обязательно поедем в Милан втроем. Я обещаю.

После этих слов в салоне «феррари» зависла долгая, томительная пауза, прерываемая разве что едва различимым звуком мощнейшего восьмицилиндрового двигателя.

Первым прервала молчание Эдера.

— Вы сказали, что следили за мной?

Отторино наклонил голову в знак согласия и произнес с едва различимой грустью:

— Да. То есть, если быть точным — не следил, а наблюдал... Это, синьора, как всем известно — совершенно разные вещи.

— Ну, хорошо... А для чего?

Дель Веспиньяни, едва заметно улыбнувшись, произнес ей в ответ:

— Ну, я боюсь показаться смешным... — он вздохнул. — Честно говоря, я никогда не умел смотреть фильмы, слушать музыку — я имею в виду делать это в полном одиночестве, то есть — самому. Мне всегда нужен был компаньон, то есть — человек, которому я мог бы все это показывать, или который мог бы все это показывать мне... Такая вот неутолимая жажда общения.

— Поэтому вы пригласили в Милан меня? — догадалась Эдера,— это причина?

Отторино отрицательно покачал головой.

— Нет. То есть, конечно же — отчасти, но это не главное...

— Что же тогда главное? — последовал совершенно естественный вопрос.

Граф сделал вид, что или не расслышал, или просто не понял его.

— Ведь сегодня, и «Ля Скале», — продолжал он, — сегодня я не просто слушал, а вбирал в себя каждое ваше движение, каждый поворот головы, каждую вашу реакцию, синьора — при любом отклонении в другую тональность, при любой, самой незначительной модуляции, при появлении новых персонажей... Мне показалось, что вас особенно впечатлил хор жрецов из второго действия:

— продекламировал он.

Эдера вздохнула.

— Да, действительно... Быть заживо замурованным, — она вспомнила развязку «Аиды», когда главную героиню замуровали вместе с ее возлюбленным Радомесом, — ведь это так ужасно!..

— Ничего, ведь Аиду замуровали вместе с ее любимым — возразил Отторино, сделав смысловое ударение на словах «С любимым». — С любимым ничего не страшно. Многие люди сознательно замуровывают себя во что-нибудь, не обязательно в темницу...

— Например? — поинтересовалась Эдера, искоса посмотрев на Отторино.

— Например — в свою страсть.

— И это плохо?

— Я не говорю, плохо это или хорошо, я только делюсь с вами собственными наблюдениями...

вновь задекламировал дель Веспиньяни.

— Вы так хорошо запомнили «Аиду»? — удивленно спросила Эдера.

Граф улыбнулся.

— Нет. С чего вы взяли?

— Но ведь вы свободно декламируете по памяти, — сказала Эдера.

— «Аиду» я слушал, наверное, десятый раз — задумчиво ответил Отторино, — и, наверное, буду еще столько же... Это одна из моих любимых поставок — добавил он очень серьезно. — Еще в детстве мой отец регулярно водил меня сюда, в «Ля Скала», — сказал он. — Он считал, что лучшее художественное образование можно получить только тут, на спектаклях. Наверное, он был прав — Но с тех пор я никак не могу научиться слушать музыку в одиночестве — мне обязательно нужен спутник. Я знаю, почему это происходит ,— добавил он многозначительно, и в подтексте этой фразы Эдера услышала: «Но я никогда вам этого не скажу».

Озадаченно посмотрев на своего спутника, синьора Давила осторожно прервала его:

— Синьор, вы сказали, что не можете слушать музыку в одиночестве?

Тот подхватил:

— Возможно, когда-нибудь я смогу и вовсе обходиться без музыки и кинофильмов...

— То есть?

— Мне будет достаточно одной только реакции человека, вкусу которого я доверяю, — объяснил даль Веспиньяни, и стал очень задумчивым.

— И вы не будете получать никакого удовольствия от фильма, от музыки... От той же оперы? — очень удивилась словам графа Эдера.

— Наверное... Честно говоря, куда большее удовольствие я буду потом получать от общения с человеком, с которым разделил удовольствие слушать музыку... — сказал Отторино несколько туманно. Честно говоря, опера, прекрасный вокал, bel canto — это отменное удовольствие для такого пресыщенного жизнью человека, как я... Музыка, я имею в виду настоящую музыку — так вот, музыка, — продолжил граф, — это чужестранка в нашем рациональном мире, непрошенная гостья, условия ее существования настолько отличны от наших, что всякое естественное сосуществование нормального человека с музыкой невозможно. А если и возможно только при одном условии...

— При каком же? — спросила Эдера, весьма заинтересовавшись этими соображениями.

— При условии полнейшего отказа от самих себя, нашей полной и безоговорочной капитуляции, — ответил дель Веспиньяни очень серьезно. — И все же мы сосуществуем с музыкой... Да, сосуществуем. Но точно ли с музыкой? — спросил он и сам же ответил на свой вопрос. — Вряд ли. Каковы условия этого сосуществования? А вот этого никто не знает, на этот вопрос вряд ли кто-нибудь даст ответ. Наших интуитивных возможностей еще недостаточно, чтобы раскрыть их внутри себя. Существо музыки ускользает от нас. И будет ускользать всегда. Всегда, потому что музыка есть что-то «не наше», что-то такое, что дано нам свыше, от Бога. Музыка не входит и никогда не будет входить в круг того, что составляет совокупность человеческих интересов. А механизм познания действителен лишь к тому, что нас интересует. Есть то, что мы знаем, и то, чего не знаем. Все, что мы знаем, отвечает нашим интересам, иначе бы мы этого никогда и не узнали. А вот из того, что мы не знаем, что-то отвечает нашим интересам, а что-то — нет. Но то, что нам интересно, мы рано или поздно узнаем. То, что нам неинтересно, мы не узнаем никогда — сюда входит и музыка. Поэтому сущность, существо музыки навеки останется для нас неведомым. Ведь мы думаем, что слушая ту же «Аиду», — напомнил он, — мы думаем, что это мы владеем музыкой, а на самом деле — музыка владеет нами. Для того, чтобы и из музыки сделать искусство, то есть подвластный ему инструмент, человек вынужден приручить музыку, оскопить ее. Он вынужден сделать земным неземное, остановить ускользающий эфир, придать форму тому, что по своей природе уже бесформенное. И прежде всего человек был вынужден придать музыке — этой загадке, существующей исключительно во времени,— еще и видимость существования в пространстве. И он задает ей ритм — подобно тому, как взнуздывает дикую лошадь или втискивает в корсет дородное тело. Ритм и располагает музыку в пространстве, тем самым как бы очеловечивая ее. Ритм — это гарантия того, что музыка оземлена приручена, того, что мы, слушатели, можем считать ее чем-то «своим»... Да, тогда музыка становится чем-то вроде развлечения, приятным фоном для «блаженного ничегонеделания», — усмехнулся дель Веспипьяни. — Но, в то же время — не самым большим...

— А какое же большое? — полюбопытствовала Эдера однако дель Веспиньяни оставил этот вопрос спутницы без ответа.

Несмотря на огромную скорость, с которой дель Веспиньяни вел машину, в Ливорно они прибыли только незадолго до полуночи.

Ночь, червая-черная, как гематома, распростерла над спящим городом свои объятия.

Зажглись и затрепетали, подобно драгоценным камнях, огромные мохнатые звезды — такие звезды бывают только тут, в Италии, за ними чинно взошли на небо другие, далекие, младшие разноцветные ночные светила.

Где-то далеко, у самого края моря, выше горизонта, начал золотиться край неба — это всходила луна. Сегодня она была в полной силе и власти. Лик ее безупречно круглый и лимонно-желтый.

Луна шла по небу проторенным маршрутом, но незаметно и громадными шагами. Вскоре она при помощи своих магических чар овладела всем небом.

Отторино притормозил у палаццо, галантно помог Эдере выйти из автомобиля и, проводив ее до ажурной чугунной решетки отрады, остановился под ярко светящимся фонарем старинной работы.

— Ну, синьора, — улыбнулся он, — большое вас спасибо за то, что вы приняли мое приглашение...

Эдера улыбнулась в ответ.

— Вам спасибо...

— Ну, не будем спорить, кто кого должен благодарить... Спокойной ночи.

Эдера уже развернулась, чтобы идти в палаццо, но последний момент вспомнила о том, что, но Андреа наверняка мог звонить в то время, пока она с дель Веспиньяни был в «Ля Скала»

Она обернулась.

— Синьор Отторино...

Граф, который уже сделал несколько шагов по направлению к своему автомобилю, остаовился.

— Да, синьора...

— Простите, я совсем упустила из виду...

— Слушаю вас.

Отторино изобразил на своем лице внимание.

— Простите, а вам не звонил мой муж?

— Андреа? — переспросил дель Веспиньяни таким томом, будто бы у Эдеры был еще какой-то муж кроме синьора Давила.

— Ну да.

Немного помедлив, Отторино произнес;

— Нет, во всяком случае, за это время — не звонил. Впрочем, я обязательно справлюсь у Росси. Ведь в мое отсутствие он оставался на яхте, и наверняка... Впрочем, это можно выяснить хоть теперь.

Отторино подошел к автомобилю, открыл дверку и взял радиотелефон.

— О, черт, вновь не работает, — выругался он. — Ну, ничего, сейчас найдем автомат... Не стоит так волноваться, синьора...

Однако автомата нигде не было.

— Может быть, тогда позвоним из палаццо? — несмело предложила Эдера.

После этого предложения дель Веспиньяни очень показательно смутился.

— Из палаццо?

— Ну да...

— Боюсь, что это невозможно. Лучше поискать где-нибудь таксофон...

— Но почему?

— Разве могу я посещать замужнюю женщину далеко заполночь?

— Но ведь это ваш дом! — возразила Эдера.— Вы в нем хозяин...

— Пока вы там живете,— парировал дель Веспиньяни — он ваш. И я не могу нарушать ваш покой.

— Но ведь... — Эдера немного смутилась.

— Что?

— Ведь позвонить — это довольно быстро...

Ей не терпелось узнать, что теперь с Андреа, звонил ли он или нет, и вообще — когда его можно ожидать. Граф, помявшись, наконец согласился.

— Ну, хорошо...

Он подошел к тяжелой кованной решетке, открыл дверь в воротах и пропустил впереди себя Эдеру.

— Ну, вот видите, — с улыбкой сказал Отторино, выяснив от Джузеппе Росси, что Андреа сегодня действительно звонил, что он сделал все, что и собирался сегодня-завтра прибыть сюда, в Ливорно, — видите, как хорошо! А вы волновались...

Но Эдера с трудом сдерживала слезы.

Дель Веспиньяни нахмурился.

— Что с вами?

— Я так долго не видела его...

— Жалеете, что приняли мое предложение и отправились в Милан?

— Честно говоря — да...

Натянуто улыбнувшись, Отторино подчеркнуто-небрежно произнес:

— Ну, тоже мне — повод для огорчений! Я ведь говорю — Андреа вы увидите не сегодня-завтра... Я распоряжусь, чтобы за ним выслали самолет. Тем более, что мы ведь договаривались с ним, что я не буду посылать его надолго... Потерпите, синьора Давила, осталось совсем немного...

Отпускать Отторино на яхту, не предложив ему даже выпить чаю, не перекинувшись с ним несколькими словами было бы по крайней мере немного невежливо, и потому Эдера, подумав, сказала:

Может быть, синьор дель Веспиньяни, поужинаете вместе со мной?

— Скорее — позавтракаем,— смеясь, ответил дель Веспиньяни. — Ведь скоро час ночи...

— На «Ливидонии», в день вашего юбилея мы ужинали еще позже, — возразила Эдера.

— Ну, тот раз — не в счет. Ведь тогда ужин носил совершенно другой характер! Одно дело — юбилей, другое — тихий ужин в домашней обстановке...

— А теперь? — спросила Эдера, и тут же пожалела, что задала графу этот вопрос.

— Теперь? Теперь, синьора, мы немного посидим, поговорим за ужином обо всяких пустяках, пожелаем Друг другу спокойной ночи...

Отторино, найдя кнопку электрического звонка, позвонил, и тотчас же явилась Маргарита Мазино — она еще не спала, видимо, ожидая, покуда синьора прибудет из Милана.

— Если тебя не затруднит, Маргарита,— мягко произнес дель Веспиньяни, — принеси нам ужин... Только что-нибудь не очень тяжелое, необременительное, — добавил он, — мы ведь с дороги.

Маргарита пошла выполнять распоряжение хозяина, а Эдера, которая теперь всеми мыслями была вместе с Андреа, спросила:

— Так вы говорите, что завтра отправите за Андреа самолет?

— Конечно, — согласно наклонил голову дель Веспиньяни. — Я ведь уже говорил об этом? Простите, синьора, но у вас вид человека, который во всем почему-то постоянно сомневается...

— Просто я не видела Андреа вот уже шесть дней, — сказала в ответ Эдера, — а у меня такое ощущение, будто бы я не видела его целую вечность...

Отторино, очень серьезно посмотрев на свою гостью, произнес в ответ:

— Ну, ничего, ничего... Вам осталось коротать целую вечность еще сутки... Может быть, немножко больше, — добавил он и почему-то посмотрел на часы, будто бы таким образом желал убедиться, сколько же Эдере осталось еще ждать своего любимого.

После ужина Отторино, галантно раскланявшись, произнес на прощание:

— Ну, синьора, не стану вас задерживать... Вы и так получили сегодня более чем достаточно впечатлений, и потому мне не хочется портить своей глупой и надоедливой болтовней...

В голосе Отторино дель Веспиньяни послышалось какое-то несвойственное, малоподходящее ему кокетство — несмотря на то, что фраза эта была произнесена с очевидной серьезностью.

— О, что вы! Спасибо вам за прекрасный вечер! — вновь поблагодарила его Эдера, — за незабываемые впечатления... Надеюсь...

— Конечно, конечно — быстро перебил се граф,— конечно же, в следующий раз мы отправимся в «Ля Скалу» втроем...

И он, улыбнувшись, вышел из комнаты.

Спустя несколько минут до слуха Эдеры донесся звук заводимого мотора «феррари» — это означало, что графа она не увидит до завтрашнего утра...

Отторино неспешно вел свой роскошный спортивный автомобиль по залитым огнями ночной рекламы улицам Ливорно.

Казалось, что жизнь в городе только начинается — несмотря на то, что было уже за час ночи — из открытых дверей кафе, баров и ресторанов звучала музыка, посетители, стоя у своих автомобилей перед дверями увеселительных заведений, курили, болтали, о чем-то весело переговаривались.

«Да, тут праздник каждый день,— подумал дель Веспиньяни и почему-то поймал себя на мысли, что подумал он это с неприязнью, — точнее — каждый вечер, каждую ночь... Впрочем, как и у меня самого...»

В другое время бы и сам Отторино, припарковав у обочины свою шикарную машину, с удовольствием часик — другой посидел бы в одном из таких увеселительных заведений, просто бы попил сухого мартини, посмотрел бы на веселящихся завсегдатаев, поулыбался бы своим мыслям, но теперь у него были другие планы

— Такое хорошее начало, — пробормотал граф растерянно глядя на праздную толпу гуляк, — так хорошо все складывается... И теперь — так некстати... Надо что-нибудь предпринять.

Да, сегодня в Милане ему в какой-то момент показалось, что Эдера согласна принять его ухаживания, что она, при достаточном напоре самого Отторино сможет ответить ему тем же...

Но когда?

Это было не суть важно — граф понимал, что теперь главное — терпение, и что нет такой крепости, которая бы устояла перед его обаянием и напором.

Он немного подумал, словно прикидывая, что же можно сделать.

Резко развернувшись, он повел автомобиль в сторону порта — к «Ливидонии»...

Вернувшись на «Ливидонию», Отторино первым же делом вызвал к себе в каюту Джузеппе Росси.

Видимо, Росси уже спал, и звонок графа разбудил его — он явился с взлохмаченной головой, с сонными, ничего не видящими глазами.

— Ты мог бы хотя бы умыться, — неприязненно покосившись на своего личного секретаря, промолвил дель Веспиньяни,— тем более, что у меня к тебе очень ответственное дело...

— Простите, синьор, — виновато пробормотал Джузеппе, — я действительно уже спал...

После того, как Росси привел себя в порядок, дель Веспиньяни, предложив ему присесть за столом напротив, поинтересовался:

— Так что — синьор Давило действительно звонил сегодня из Палермо?

Росси кивнул.

— Да. А почему вы спрашиваете?

— Ты неправильно ставишь вопрос, Джузеппе, — ответил Отторино, — ты отвечаешь, потому что я тебя об этом спрашиваю, а почему спрашиваю я — не твоего ума дело... Понятно?

— Понятно, синьор дель Веспиньяни, — помявшись, произнес секретарь.

Граф улыбнулся.

— Вот и хорошо.

— Прикажите дать распоряжение отправить на Сицилию самолет?

— Ты просто угадываешь мои мысли, сказал дель Веспиньяни, — но не совсем...

Джузеппе, поняв, что теперь последует какое-то распоряжение, насторожился.

— А что же?

— В Палермо полетишь ты...

— Я?

В голосе Джузеппе прозвучало очевидное удивление, смешанное с недоумением.

— Да, ты...

— А, понимаю — я должен буду сопровождать синьора Давила сюда, в Ливорно?

Отторино нехорошо усмехнулся.

— Знаешь, Джузеппе, — произнес он после непродолжительной паузы, — у тебя есть довольно скверная привычка — строить предположение, недослушай меня до конца...

И вновь Росси замолчал.

А дель Веспиньяни, поднявшись, прошел к бару и, достав оттуда бутыль сухого мартини и два бокала, поставил это на стол.

— Не откажешься?

С этими словами он коротко кивнул на стол, приглашая Джузеппе.

Это была неслыханная милость — за те семь лет, которые Джузеппе находился я услужении графа, Отторино лишь несколько раз приглашал его к столу, и то в преддверии какого-нибудь важного и достаточно щекотливого поручения, дель Веспиньяни, как истый аристократ крови и духа, гнушался делить трапезу с прислугой, каковой, по сути, несмотря на свой статус «личного секретаря», являлся Росси.

Джузеппе оживился.

— О, вы так добры ко мне, синьор...

Ничего не отвечая, Отторино аккуратно разлил вино по бокалам.

— Итак, а должен буду отправиться на Сицилию? — спросил Росси, пред чувствуя, что этот вояж будет не из простых.

Граф кивнул.

— Да.

— Когда?

Немного поразмыслив, дель Веспиньяни почему-то улыбнулся и произнес:

— Думаю, что завтра, на рассвете... Никак не позже, Джузеппе.

— У меня будет какое-то поручение? Миссия? — важно поинтересовался Джузеппе; слово «миссия» он почерпнул из какого-то американского боевика, и то, что он синьор Росси, может также, как и Шварценнегер или Сталлоне исполнять какую-нибудь «миссию», чрезвычайно тешило самолюбие этого мелочного и тщеславного человека.

— Совершенно верно... А как ты сам догадался? — спросил граф.

Росси хитро улыбнулся.

— Я ведь не первый год служу вам... Кроме того,— он кивнул на стол, — все это... Я ведь понимаю, что понадобился вам...

— Ты неплохой психолог, — ответил Отторино, взяв бокал и задумчиво рассматривая его на свет, — тем более, что я действительно отправляю тебя на Сицилию, как ты довольно точно выразился, с миссией...

— Я слушаю.

Действительно, Джузеппе Росси весь превратился вслух — а скорее, изобразил это.

— Дело в том, что в настоящее время присутствие синьора Давила в Ливорно будет... — Отторино запнулся, подыскивая нужное, наиболее приличествующее данной ситуации выражение, — ну, я хочу сказать, что ему лучше остаться на Сицилии... До поры, до времени...

Джузеппе ухмыльнулся.

— Хотите сказать, что...

Зло скосив глаза на своего секретаре, дель Веспиньяни произнес:

— Только без уголовщины... Ты, надеюсь, хорошо понимаешь, что граф дель Веспиньяни никогда не пойдет на конфликт с законом?

— Да, — произнес Джузеппе.

— Вот я хорошо.

— Так я не понял, что я должен делать? — вновь спросил Росси после непродолжительной паузы.

— Ты должен будешь его задержать...

— Каким образом?

— Во-первых, и это, пожалуй, самое главное — без насилия...

— Понял, — вставил секретарь.

— Во-вторых... — граф на минутку задумался, — во-вторых, его задержка должна будет выглядеть совершенно естественно..

— То есть?

— Об этом потом...

— А в-третьих?

— Никто и никогда не должен будет даже и подумать, что это каким-нибудь образом, даже косвенным, может быть связано со мной...

— То есть — обвинить в задержке на Сицилии вас, синьор? — осведомился Росси.

— Даже косвенно.

— Понятно...

Отторино принялся объяснять:

— Дело в том, что я не хочу, чтобы его супруга, синьора Эдера, беспокоилась...

После этих слов Росси не смог подавить в себе понимающую улыбку, что, однако, не укрылось от взгляда графа дель Веспиньяни.

— Послушай, я тебе уже сто раз повторял — в последнее время ты что-то слишком много позволяешь себе, — сказал Отторино.

— Я?

Росси всем своим видом продемонстрировал искреннее недоумение.

— Да, ты...

— Но, синьор...

— Вот и сейчас, — перебил его граф, будто бы и не видел недоумение, которое всем своим существом пытался выразить его личный секретарь, — вот и сейчас, вместо того, чтобы слушать меня и вникать в суть дела, ты сидишь и растягиваешь свою мерзкую неаполитанскую физиономию в улыбке...

— Извините, синьор, но я не виноват, что моя физиономия вам не по вкусу, — с видимой, очень показательной обидой промолвил Росси, — и я не знаю, что мне делать, синьор дель Веспиньяни...

— Сидеть и слушать меня, — ответил Отторино, — чтобы потом не переспрашивать, или, упаси тебя Бог, не сделать того, чего бы я не хотел...

Росси после этих слов своего могущественного патрона заулыбался.

— Я так и делаю.

— И не строить никаких предположений относительно того, для чего мне понадобилось задержать синьора Давила на Сицилии, какие у меня цели, какие мотивы, и вообще — для чего мне все это потребовалось, — закончил граф.

— Хорошо. Но мне интересно...

Отторино вновь перебил его:

— Сейчас все объясню... Да, — он, не гладя на собеседника, отпил из бокала и, придвинув его на середину стола, произнес: — Я ведь, Джузеппе, никогда не спрашиваю тебя, почему ты всякий раз попадаешь в разные неприличные ситуации?

— Но я рассказываю вам обо всем сам! — тут же возразил секретарь.

— Я тебя не тяну за язык, — отрезал дель Веспиньяни. — И плачу тебе деньги только за то чтобы ты не задавал мне лишних вопросов, делал все, что а тебе говорю и держал язык за зубами...

— Я понимаю.

— А потому — слушай и запоминай. Завтра же утром ты должен отправиться на Сицилию, отыскать там синьора Андреа Давила...

— Я понял...

Отторино продолжал, по-прежнему не глядя в сторону собеседника.

— Отыскать архитектора, и без насилия — повторяю, специально акцентирую на этом факте твое внимания, Джузеппе? — воскликнул он, —без насилия, сделать так, чтобы он задержался там...

— На сколько?

— Дней на десять, — ответил Отторино, — или на больший срок.

— А как?

— Твое дело... Но выглядеть все должно очень естественно и правдоподобно. Главное условие — Андреа сам должен позвонить сюда, в Ливорно, и объяснить причину, по которой он задерживается.

— Понятно, — ответил Росси, хотя пока еще ему ничего не было понятно.

Граф, улыбнувшись, кивнул в сторону наполненного вином бокала.

— Почему не пьешь?

Секретарь, взяв бокал, услужливо поднял его и произнес, улыбнувшись:

— Ваше здоровье...

— Спасибо, — ответствовал Отторино, — выпей лучше за успех своей поездки... — он внимательно посмотрел в глаза Росси в, уловив там немой вопрос, спросил: — тебе, наверное, нужны деньги?

— Для поездки? — деловито осведомился Джузеппе, ставя бокал на стол.

— Конечно нужны, синьор, — с готовностью подхватил личный секретарь.

Граф молча достал из кармана чековую книжку и выписал чек.

— Держи.

Росси, скосив глаза на сумму, довольно улыбнулся.

— Это даже много...

— Это за то, что ты не будешь задавать мне лишних вопросов, Джузеппе, — сказал Отторино, — так сказать — авансом...

Когда Росси наконец-то покинул каюту своего патрона, дель Веспиньяни, закрывшись на ключ, уселся за стол и налил себе еще мартини.

Он хорошо знал, что и эта ночь будет для него бессонной.

Вот уже целый час после ухода Джузеппе Отторино лежал в кровати, широко открыв глаза и смотрел как из-за тяжелой портьеры медленно выползает неестественно-желтая, почти лимонного цвета полная луна — такие люминесцентно-желтые луны бывают только тут, в Италии...

Сегодня вечером, в «Ля Скале», Эдера вновь напомнила ему Сильвию.

Отторино неплохо разбирался в женщинах — но всяком случае, он был в этом сам уверен, и был убежден, что любая, абсолютно любая женщина способна изменить себе — а значит, и любимому.

«Любовь, любимая женщина всегда может быть только одна, — считал Отторино,— а то, что мужчины часто изменяют женщинам, не значит, что они изменяют своей любви... Просто, не найдя в какой-нибудь женщине своего идеала, они ищут этот самый идеал в других, они ищут одну — единственную и неповторимую... И я, я действительно когда-то нашел такую, нашел Сильвию, но так глупо поломал свою жизнь. И теперь мне приходится расплачиваться...»

Да, тогда в римском аэропорту Шлегельяни не зря говорил своему университетскому товарищу, что прошлого не вернешь, что время не повернешь вспять, и что не стоит тешить себя иллюзиями на этот счет.

В сознании графа с необычайной ясностью выплыли слова Адриано: «Прошлого не воротишь... Надо жить теперешней жизнью, Отторино, и не строить себе никаких иллюзий. Иллюзии вредны — не мне это объяснять».

Да, иллюзии — вещь очень опасная, ибо рано или поздно за них приходится расплачиваться, и притом — по самому большому счету.

Да, Отторино был очень, очень виноват перед Сильвией — тогда, пять лет назад, она действительно села за руль подаренного ей красного «феррари» — точно такого, как тот, на котором теперь ездил сам Отторино, чтобы свести счеты с жизнью, граф был уверен в этом, абсолютно уверен, и все эти пять лет не знал, как искупить свою вину перед погибшей, как успокоить свою совесть...

Когда дель Веспиньяни впервые увидел Эдеру, он действительно был уверен, что это какой-то знак свыше или, по крайней мере — что-то вроде того...

Нельзя было сказать, чтобы дель Веспиньяни сразу же влюбился в жену синьора Давила.

Он по-прежнему любил Сильвию, и в каждой женщине, которую видел, в каждой, с кем каким-нибудь образом сталкивала его судьба, он стремился отыскать хотя бы какие-то черты погибшей по его вине жены.

И теперь, в этот тоскливый ночной час, он понял, что жизнь его подошла к какому-то непреодолимому рубежу, что больше не удастся ему юркнуть в сторону, пронырнуть как-то снизу, обежать вокруг или как-то уклониться от решения — как это удавалось ему всю прошлую жизнь, и он с ослепительной ясностью увидел для себя выход.

Да, Эдера будет с ним, с Отторино, со временем она станет графиней дель Веспиньяни, и он постарается исправить ошибки, которые в свое время стоили Сильвии жизни...

Это будет искупление грехов, это будет успокоение его совести...

А Андреа...

Конечно же, Отторино действительно симпатизировал мужу Эдеры, этому приятному молодому человеку, но в данном случае он мог бы быть только помехой.

— С Андреа я как-нибудь разберусь, — прошептал граф, поднялся и зашторил иллюминатор; в каюте сразу же воцарился густой полумрак, — ничего не поделаешь, но его придется принести в жертву...

Конечно, думая таким образом, дель Веспиньяни не имел в виду ничего дурного — во всяком случае, он бы никогда не решился на насилие, о чем совершенно серьезно и предупредил Джузеппе.

Конечно, Андреа был помехой, обузой, этот человек ломал все планы Отторино, и от него следовало каким-нибудь образом отделаться.

Но как?

Может быть, попытаться каким-нибудь образом рассорить их с Эдерой?

Может быть, стоит попробовать прозондировать почву; ведь они женаты уже, судя по всему, не первый год, а люди, пусть даже самые близкие и самые любимые за такое короткое время успевают друг другу надоесть — любовь постепенно превращается в рутину, семейные отношения становятся обузой, и нет уже того, былого чувства, и появляется одно только желание — полной, ни чем не стесненной свободы...

Да, Андреа был помехой; Отторино понимал, что теперь, когда Эдера. вроде бы, принимает его ухаживания, возвращение синьора Давила может все испортить.

Да, надо было что-то предпринять.

Но что именно?

Дель Веспиньяни, сколько не думал, так и не мог дать себе ответа на этот непростой вопрос...

Эдера, хотя и очень устала с дороги, хотя и была переполнена впечатлениями, заснула в ту ночь далеко не сразу...

Когда Отторино, раскланявшись, ушел, она вспомнила, что хотела сказать ему о том, что неплохо было бы рассказать о посещении «Ля Скалы* Андреа — и притом должен был бы это сделать сам Отторино.

— Ничего, — прошептала она, укладываясь на кровать, — думаю, что завтра...

Она взяла книгу — это были сонеты Петрарки, и принялась читать...

Но читать в этот вечер почему-то не хотелось, и Эдера отложила Петрарку.

«И почему это Отторино всякий раз вспоминает ту эпоху. Высокое Возрождение? — подумала Эдера. — Похоже, что этот человек живет в каком-то искусственном, самим им выдуманном мире... Нет, я ни на секунду не сомневаюсь, что если бы какой-нибудь чародей предложил ему поменяться, предложил бы быть придворным Лоренцо Медичи, он бы ни на секунду не задумываясь, согласился... Да, он человек другой эпохи... Он хочет быть сказочным принцем, может быть, даже не столько быть, сколько казаться... Он хочет, чтобы я поверила в это, что он, дель Веспиньяни — принц из старой сказки, когда-то прочитанной, но теперь забытой... Но ведь это невозможно!.. Ах, скорее бы приехал Андреа!»

Внезапно Эдера вспомнила посещение «Ля Скалы», вспомнила, как пристально, внимательно смотрел на нее дель Веспиньяни, и на душе ее появилась какая-то невнятная, неосознанная тревога.

Почему этот человек делает ей такие очевидные знаки внимания?

Почему он так галантен с ней?

Почему он так странно на нее смотрит?

Почему, наконец, он настоял, чтобы она сегодня отправилась с ним в Милан?

Почему он всякий раз ищет ее общества, почему он хочет видеть ее?

Ведь и в палаццо на завтраки и обеды Отторино зачастил, наверное, только потому, что хочет быть рядом с ней, с Эдерой — другого объяснения она и придумать не может; да и к чему, собственно, придумывать — разве это не очевидно?

Почему все это происходит?

Только ли потому, что она, Эдера — его гостья, только ли поэтому?

Эдере стало очень неудобно от своих мыслей, ей показалось, что это — что-то вроде измены любимому, Андреа...

Ведь она принимает ухаживания Отторино дель Веспиньяни!

И мало того, что принимает — ей ведь приятно, когда за ней ухаживают, приятно получать от Отторино каждое утро по роскошному букету карминных роз, приятно, когда хозяин палаццо делает ей пусть и ненавязчивые, но все-таки комплименты...

А почему, собственно, ей и не должно быть это приятно?

Почему же она, Эдера, должна отказываться от всего этого?

И почему, наконец, она все время считает, что ухаживания графа носят какой-то совершенно иной характер, чем обыкновенная любезность богатого и праздного человека к своей гостье?

К тому же, Андреа — архитектор дель Веспиньяни, но для Отторино оказывать знаки внимания жене синьора Давила более чем естественно!

А самое главное...

Да, Эдера научилась неплохо разбираться в людях, и видела, что Отторино снедает страшный недуг, имя которому — одиночество.

«С моей стороны было бы просто некрасиво и бесчеловечно не помочь этому великодушному человеку, — подумала Эдера, — тем более что его появление в нашей жизни так много дало Андреа... Я ведь не могу оставить его — тем более что ему просто как воздух необходимо чье-нибудь общество! А я вместо этого, строю какие-то догадки, предположения... Да, он немного странен, этот Отторино, но это вовсе не означает, что он — скверный человек. И если ему хочется побыть в моем обществе — что же в этом плохого? Ведь и мне приятно слушать его — тем более что так часто он говорит очень умные вещи! Он личность, и этого у него не отнимешь... А по- настоящему умных людей так немного!»

Эдера немного успокоилась такими соображениями, однако, прежде чем заснуть, подумала: «И все-таки надо будет как-то поговорить с Андреа... Конечно же, я не буду сеять в его душе семена сомнений, я не буду говорить, нет, не буду даже намекать на то, что я нравлюсь графу, как женщина, скажу, что он ищет моего общества, и что ему приятно со мной общаться, что он хочет моей дружбы — Но все-таки... Я просто обрисую ему общую ситуацию и спрошу, что мне делать, и вообще — что он об этом думает...

И, успокоенная такими мыслями, Эдера подложив руку под щеку, заснула...

Отторино не раз спрашивал себя, почему, за какие такие заслуги он держит при себе своего личного секретаря Джузеппе Росси, и почему до сих пор не отказался от его квалифицированных услуг.

И всякий раз утверждал — по-крайней мере, вслух, что, держа на «Ливидонии» Росси, он делает для него какое-то благодеяние.

Конечно же, это было не совсем там, а точней — совсем не так.

Росси, при всех его недостатках, при его поразительной способности попадать в разные рискованные ситуация, откуда, правда, его действительно спасал Отторино, обладал несколькими несомненными достоинствами — во-первых, это был один из немногих людей, которым граф мог доверить исполнение каких-нибудь щепетильных поручений, вроде того, которое Джузеппе получил накануне, во-вторых, он никогда не распространялся об этих поручениях на стороне, а в третьих — всегда или почти всегда выполнял все именно таким образом, как ему и было сказано.

Так было и шесть лет назад, когда Росси пришлось приложить все свои старания, чтобы загладить назревающий скандал между Клаудио, более чем раздосадованным браком своего единственного сына с «сицилийскими плебеями, этими пьяными виноделами», и четыре года назад в Милане, когда Отторино, попав во одну достаточно неприятную ситуацию, связанную с ценными бумагами, был вынужден прибегнуть к квалифицированным услугам своего личного секретаря.

Но теперь, поручение, которое получил Росси от хозяина, при всей его очевидной простоте, поставило неаполитанца в тупик.

Если бы не суровая оговорка патрона о том, что он «не потерпит никакого насилия и вообще — дель Веспиньяни не хочет входить в конфликт с законом», Росси, человек, выросший в портовых кварталах Неаполя, знал бы что делать — нападение неизвестных, несколько ножевых ранений, хорошее сотрясение мозга — разве после такой неожиданности любой нормальный человек не проведет как минимум несколько месяцев на больничной койке?

Однако граф был суров и непоколебим, и потому Джузеппе задумался.

Но и для размышлений времени оставалось не так много — завтра на рассвете он должен был непременно вылететь на Сицилию...

Андреа, купив в универмаге футляр для Эдеры, который, по его мнению, должен был бы напоминать ей об их знакомстве, уселся в автомобиль и задумался...

Было совершенно очевидно, что сегодня вечером ему придется остаться тут, на Сицилии.

Надо было что-то предпринять — но что?

«Не возвращаться же в Александрию, — подумал Андреа, — я только потеряю время... Наверное, придется остановиться в какой-нибудь гостинице...»

Неподалеку от универмага светились огни отеля «Колизей» — Андреа направился туда.

Оставив автомобиль на стоянке и позвонив в пункт проката, чтобы «фиат» забрали назад. Андреа, взяв ключ, с удовольствием растянулся на огромной кровати своего номера.

Только теперь он понял, как утомился за этот день, да и не только за день — за всю неделю.

— О, если бы со мной были Эдера, Лало и Эдерина, — прошептал он, — наверняка, я бы не чувствовал такой усталости...

Его рука потянулась к телефону.

Он набрал номер, еще раз попытался связаться с Ливорно, однако на этот раз ни на яхте, ни в палаццо к аппарату никто не подходил...

«Странно — подумал Андреа, расстилая кровать,— не же может быть Эдера?..»

Отторино, проведший ночь в бессоннице, заснул только тогда, когда стало светать.

Звезды померкл, и на востоке появилась узкая желтовато-алая полоса; ясный рассвет предвещал погожий, солнечный деть.

Его разбудил телефонный звонок.

— Алло, — произнес граф, взяв трубку,— я слушаю вас...

С той стороны провода послышался голос Андреа:

— Синьор дель Веспиньяни?

— Да.

— Извините, я наверное разбудил вас...

— Я давно не сплю, — соврал Отторино, чтобы не ставить собеседника в неловкое положение, — Росси передал мне, что вы звонили вчера?

— Да, синьор...

— Что-то срочное?

— Я закончил работу, я хотел бы вернуться в Ливорно, — ответил Андреа. — Я пытался дозвониться вам вчера вечером...

— Что-то быстро вы все сделали...

В голосе Отторино послышалось плохо скрываемое раздражение по поводу звонка Андреа — он так надеялся, что этот архитектор задержится на Сицилии еще хотя бы на несколько дней.

— О, работы было не так много, как могло показаться, — заверил собеседника Андреа. — Тем более, что мне хотелось вернуться в Ливорно...

Граф вздохнул.

— И когда вы планируете вернуться?

— Это зависит от вас.

— Хорошо, — ответил дель Веспиньяни, немного поразмыслив,— если сегодня вечером я вышлю самолет... Вас это устроит?

— Да, конечно же, — ответил Андреа, который, однако, ожидал, что «Сесна» прилетит на Сицилию куда раньше, чем сегодня вечером.

— Вот и прекрасно... Кстати, а где вы остановились? — осведомился Отторино.

— Я звоню из отеля «Колизей» — сказал Андреа.— Это в центре города.

— Ждите, после обеда, часа в четыре за вами заедут. Всего хорошего, синьор, — попрощался граф и положил трубку.

После этого, быстро поднявшись и одевшись, он опять взял телефон?

— Джузеппе?

— Да, синьор дель Веспиньяни...

— Ты скоро вылетаешь?

— Машина на аэродром отходит через пятнадцать минут. — принялся оправдываться Росси» — сейчас я до пью кофе, и...

— Поторопись,— сухо сказал ему Отторино,— у тебя не так много времени осталось. К полудню ты должен быть в Палермо...

Спустя час с небольшого аэродромчика под Ливорно взмыла в воздух «Сесна», на борту которой был начертан родовой герб дель Веспиньяни.

Самолет, сделав над лазурной бухтой вираж, взял курс на Сицилию.

Джузеппе Росси, вразвалочку сидя у иллюминатора, задумчиво смотрел на белые хлопья облаков, сквозь которые пролетал самолет и думал над последними словами своего патрона.

— Да, задал мне задачу синьор Отторино, — вздохнул он, — и чтобы задержать дней на десять, и чтобы безо всякого насилия...

К немногочисленным достоинствам Джузеппе Росси относилась его природная сметливость, способность все схватывать буквально с полуслова.

После разговора с Отторино он сразу же понял, что дель Веспиньяни не будет возражать, если он. Джузеппе Росси, как-нибудь задержит Андреа не на дней десять, а на куда больший срок.

Но и это представлялось для Росси трудной, очень трудной задачей...

— Может быть, устроить ему несчастный случай? — предположил Росси, — ну, автомобильная катастрофа, горный обвал... Мало ли что? Ну, хорошо, допустим. Что еще? Может быть, сделать так, чтобы у этого самого Давила возникли какие-нибудь трения с законом? Тоже можно, хотя, учитывая сицилийскую специфику, это достаточно проблематично. Может быть, постараться как-нибудь дискредитировать его? Ну, допустим — в глазах полиции, в глазах графа... А кстати — неплохая мысль.

Он ленивым движением опустил солнцезащитный козырек на иллюминатор — самолет уже прошел низкие кучевые облака, и теперь летел в безбрежной синеве неба, солнце слепило глаза.

— Короче, — продолжил свои размышления Джузеппе Росси, — короче говоря, у меня есть целых три варианта и всего только часов семь-восемь на исполнение. Надо что-то придумать...