Эдера 2

ГЛАВА 6

Палаццо дель Веспиньяни имело такой вид, будто бы оно было только что построено, хотя на самом деле построено оно было в конце шестнадцатого века — об этом свидетельствовали цифры на фронтоне — «1585».

Андреа с семьей расположились на втором этаже, в правом крыле палаццо — Джузеппе уверял, что в комнатах, которые хозяин радушно отвел гостям, в свое время останавливались и Казанова, и Стендаль, я Наполеон, и даже какой-то римский папа.

Андреа это сообщение личного секретаря дало возможность пошутить:

— Вот и отлично. Стало быть, мы имеем все основания вобрать в себя заслуги и особенно пороки знаменитых гостей, я притом — остаться святыми и безгрешными. Кстати,— он обернулся к Росси,— а где сам синьор Отторино дель Веспиньяни?

— Он занят — синьору дель Веспиньяни пришлось вылететь в Рим по одному неотложному делу. Но он просил не беспокоиться, отдыхать, через несколько дней он должен вернуться... Кстати, вполне возможно, что сегодня вечером он позвонит вам...

Когда вещи были разложены из ящиков и чемоданов, Андреа, улегшись на диван, произнес:

— А знаешь, Эдера, мне тут очень даже нравится... Что скажешь?

— Скажу, что нам с тобой просто повезло,— не задумываясь, ответила та.

— Ты говоришь так, потому что веришь в стоя слова, или потому, что хочешь рассеять мои сомнения?

— Нет, мне действительно все очень нравится... Разве это не может не понравиться?

— Обожди, это только начало...

— Начало чего? Новой жизни?

— Ну да...

— Ох, как все мы любим начинать новую жизнь, — глубокомысленно вздохнула Эдера, и только глаза ее смеялись,— особенно мужчины..»

— Разве? Я думал, что и женщины тоже.

— Ладно, не надо обобщать,— сказала синьора Caтти, прекрасно понимая, что именно имеет в виду ее муж.— Так что; останемся тут, или будем ждать звонка Отторино?

— Пожалуй, нам следовало бы перекусить, а затем — хорошенько отдохнуть,— сказал Андреа.— Тем более что дети наверняка проголодались и утомились в дороге...

И Эдере в ответ ничего более не оставалось, как согласиться:

— Ну, хорошо...

Джузеппе, проведя гостей в огромную каминную залу, служившую одновременно и столовой, поинтересовался:

— Чего бы вам хотелось на завтрак?

— Право, не знаю,— растерянно ответил Андреа,— а что, есть выбор?

— Да, кухня палаццо дель Веспиньяни славится уже много веков,— ответил Джузеппе,— так чего синьоры изволят мясо, рыбу, дичь, сыр...— затараторил он в своей излюбленной манере.— И все с наших ферм, которые находятся неподалеку...

Эдера, немного подумав, произнесла:

— Пожалуй, на завтрак лучше всего сыр, зелень... И кофе. Ты не возражаешь, дорогой?

И она обернулась к мужу.

— Да, пусть будет так,— сказал Андреа.

Однако Росси не унимался.

— А дети?

— Может быть, вы хотите накормить их чем-нибудь особенным?

— Нет, Лало и Эдерине то же, что и нам...

Снаружи, за окнами, доживал свои последние минуты пасмурный, дождливый июльский день. Небо над центральной частью Рима затягивало с востока глубокой, беспросветной чернотой.

За окнами виллы Шлегельяни один за другим зажигались фонари. Шума машин почти не было слышно — этот уголок Авентинского холма славился своей тишиной — несмотря на то, что находился в самом центре Вечного Города...

Хозяин, подойдя к окну, задернул штору и, обернувшись к Отторино дель Веспиньяни бывшим его гостем вот уже целых три часа, произнес:

— Ну, ты ознакомился с моим досье?

Адриано выглядел гораздо моложе своего приятеля — он действительно был немного старше Отторино, но, в отличие от последнего, в голове у него не было ни единого седого волоса. Кроме того, Шлегельяни отличался особой подтянутостью, пружинистой походкой, которая выдавала в нем любителя спорта, никогда не пил ничего крепче кофе, и то нечасто, и не курил — в отличие от того же Отторино, который мог за день выкурить больше пачки.

Отторино утверждал, и, надо сказать — небезосновательно, что секрет молодости его приятеля заключается не столько в отвращении к вину и к никотину, не столько в систематических занятиях спортом, сколько в том, что Шлегельяни никогда не волновался — он приучил себя быть хладнокровным и выдержанным в любой ситуации.

Даже в тот день, ставший для Адриано роковым, когда правительственный курьер принес письмо премьер министра, в котором настоятельно рекомендовал синьору Шлегельяни подать в отставку, Адриано не изменил своим привычкам — он даже и бровью не повел, говоря курьеру: «Передайте Его Превосходительству, что я подам в отставку сегодня же, как он того и желает...»

Что и сделал, после чего, как было заведено у него по выходным, отправился на рыбалку на озеро Комо — на то самое озеро, которое в свое время прославилось тем, что Август Нерон избрал его постоянным местом своих увеселений.

Отторино часто шутил, что даже, наверное, конец света, даже Страшный Суд не заставил бы его университетского друга изменить своим обыкновениям и привычкам.

Да, Шлегельяни был выдержан, хладнокровен, и ничто ни при каких обстоятельствах не могло вывестти его из состояния душевного равновесия.

— Так ты ознакомился с досье? — повторил свой вопрос Адриано.

Отторино заулыбался.

— Да, Адриано.

— Не могу понять одного: для чего же именно тебе понадобился этот скромный архитектор? Ведь это не крупный бизнесмен, не политический деятель, не сановник церкви, не возможный компаньон...

— Ну, я ведь тебя тоже о многом не спрашиваю,— ответил дель Веспиньяни,— особенно о причинах, которые побудили тебя уйти в отставку.

— А я, собственно говоря, и не делаю из этого большого секрета,— ответил Шлегельяни, не очень довольный тем, что граф поднял эту щекотливую тему,— тем более, что об этом достаточно писалось во всех газетах...

— Ну, в газетах-то всего не пишут, и ты сам это прекрасно знаешь,— отмахнулся Отторино.— Так вот: если я интересуюсь этим человеком, стало быть, он мне интересен... Чего непонятного?

Шлегельяни не стал бы в свое время самым перспективным и влиятельным человеком в том подразделении спецслужб, которое возглавлял, если бы не понял истинную подоплеку интереса своего приятеля к «скромному архитектору».

Склонив голову набок и прищурившись, он неспешно произнес в ответ:

— Так ты говоришь, что его жена и твоя покойная Сильвия — похож и, как две капли воды?

Отторино воскликнул:

— Не то слово!

— И ты, конечно же, решил навести справки, а вдруг какая-нибудь неизвестная родственница? А вдруг у отца твоей покойной жены были внебрачные дети? Действительно мало ли чего на свете не бывает! — Но ведь они не родственники...

— Разумеется. Я хорошенько проверил.

Дель Веспиньяни улыбнулся.

— Не сомневаюсь. Ты всегда отличался редкой пунктуальностью и обязательностью.

— Кстати...

С этими словами Шлегельяни полез в карман и протянул гостю чек, недавно полученный по почте.

— Что это?

— Деньги. Так сказать, гонорар...

— Тебя не устраивает сумма?

— Нет, меня все устраивает... Но ведь мы с тобой приятели, и мне совестно брать с тебя деньги за такую безделицу...

— Ну, как сказать — для меня это не безделица. Отнюдь не безделица, — дель Веспиньяни сделал ударение на слове «отнюдь.

— И все-таки — это не зондирование возможного финансового партнера, это не выбор будущей жены...

— А может быть — и выбор — после этих слов, прозвучавших для хозяина достаточно неожиданно, Отторино натянуто заулыбался.

— Как хочешь, но денег я с тебя на этот раз не возьму, — твердо сказал Адриано.

— Не хочешь — твое дело, — ответил дель Веспиньяни, принимая из рук бывшего шефа спецслужб чек.

Достав из кармана зажигалку, он поджег его и положил догорать в пепельницу.

— Считай, что информация о твоем архитекторе и его жене — это мой подарок к юбилею, — ответил Шлегельяни.

— Ну, хорошо, хорошо, пусть будет так. Не будем больше к этому возвращаться.

Однако вернуться к Андреа и Эдере все-таки пришлось — не потому, что сам Отторино этого сознательно желал, и даже не потому, что ему больше не о чем было сегодня разговаривать с Адриано — просто с того момента, как он впервые увидел Эдеру, все его мысли, все его помыслы были только о ней...

— Послушай, Отторино, но для чего они тебе, эти супруги Давила?

Дель Веспиньяни недовольно поморщился.

— Не все ли равно?

— Нет, мне просто любопытно... Расскажи, как старому приятелю! — Шлегельяни пододвинулся поближе. — Ну, ведь это не банковские операции, не подбор вероятного компаньона Я ведь тебе об этом уже говорил...

Отторино вопросительно посмотрел на хозяина.

— То есть?

Адриано, отодвинув от себя чашечку остывшего кофе, произнес:

— Не понимаю... Впрочем, кое-что понимаю, но говорить вслух не буду.

— И что же ты понимаешь?

— Ну, совершенно очевидно, что тебя заинтересовал не столько Андреа, этот скромный архитектор, сколько его жена... Так ведь?

Скрывать что-либо от собеседника было бессмысленно, и Отторино ничего более не оставалось, как согласиться.

— Ну да...

— И все-таки, мне кажется, что ты к ней неравнодушен... То есть,— Адриано немного повысил голос,— я ведь помню, как ты любил свою Сильвию...

— Ты хочешь сказать, что теперь я буду искать ее я этой Эдере?

Адриано в ответ лишь пожал плечами — мол, я имел в виду только то, что сказал, а как это понимать — это уже твоя сложности. Понимай, как того сам пожелаешь, дорогой приятель, мне же нечего больше добавить.

Однако Отторино сам пришел на помощь собеседнику.

Немного поразмыслив, он произнес:

— А ты знаешь, наверное, так оно и есть...

Лицо Адриано тронула едва заметная ироническаяусмешка. Он сказал:

— Уж не влюблен ли ты в нее?

— Я всегда любил только Сильвию,— ответил дель Веспиньяни устало.

— И ты думаешь, что эта самая Эдера тебе ее заменит? — осторожно поинтересовался Адриано, проницательно посмотрев на своего собеседника.

— Ничего я не думаю,— ответил дель Веспиньяни очень хмуро, тем более, что понял, что собеседник прекрасно понял его подсознательные намерения — может быть, еще раньше, чем их понял он, Отторино.

— Тогда — зачем тебе она?

— Слушай, не валяй дурака, — ответил граф, — я ведь прибыл в Рим вовсе не для того, чтобы выслушивать твои колкости. Да, на колкости ты мастак, я знаю это... Но всему есть свой предел.

— А для чего же ты прибыл сюда?

— Отпраздновать с тобой свое сорокалетие,— ответил граф, поднимаясь со своего места.

— Ну, вот и прекрасно,— следом за гостем поднялся и сам хозяин. — Вот и замечательно. Отпразднуем у меня дома или пойдем куда-нибудь?

— Пожалуй, лучше куда-нибудь направиться... Как в былые старые времена, в Болонье, как во времена нашего студенчества...

Спальня Андреа и Эдеры по своим размерам не уступала столовой — она была просто чудовищно огромной.

Посредине спальни стояла огромная готическая кровать черного дерева, под балдахином — такие кровати Эдера прежде видела разве что в музеях да в фильмах из средневековой жизни.

Тумбочки и стулья, также, как платяные шкафы и комоды, были подстать кровати — огромные, неуклюжие, они, однако, вселяли чувство уверенности, что есть еще на свете прочные вещи, вещи, сделанные на века.

— Подумать только, — сказала Эдера, расстилая постель, — сколько людей спало на этой кровати... Сколько детей было зачато на ней, сколько, наверное, испустило тут свой последний вздох... Ведь мебель эта наверняка того же возраста, что и палаццо...

— И не говори, — ответил Андреа, раздеваясь, — и наверняка она переживет и хозяина, и нас с тобой...

Было уже поздно — часов десять, когда телефон на столике мореного дуба пронзительно зазвонил.

Трубку поднял Андреа.

— Алло?

— Извините, что я вас разбудил,— из трубки послышался голос Отторино,— я теперь в Риме... И еще извиняюсь за то, что не мог вас встретить...

— Ничего, Отторино,— произнес Сатти, памятуя о просьбе графа не называть его полным именем — «дель Веспиньяни», а именовать кратко,— ничего... Мы еще не спали...

— Ну, как вы на новом месте?

— Спасибо, отлично устроились,— ответил Андреа,— и я с нетерпением ожидаю работы.

— Как Эдера — ей нравится?

— Очень,— ответил Андреа, тем более, что ему не пришлось кривить душой — Эдере действительно все очень, очень понравилось.

— Так вы говорите, что соскучились по работе? — спросил Отторино.

— Не то слово!

— Что ж — завтра утром я возвращаюсь, и мы поговорим обо всем более предметно... Ну, что — спокойной ночи, Андреа...

Когда Андреа положил трубку, Эдера с улыбкой произнесла ему:

— Дорогой, мы еще не успели приехать, а тебе работу подавай...

— Не могу же я сидеть тут без дела, сложа руки! — запротестовал тот,— ведь мы тут все-таки не просто гости... Граф пригласил меня для того, чтобы я что-нибудь делал!

— Разумеется, разумеется, дорогой,— смеясь, сказала Эдера,— ты ведь и дня не можешь просидеть, чтобы не работать...

Андреа ответил с напускной обидой:

— А разве это плохо?

— Ну что ты! Наоборот — я только горжусь, что у меня такой замечательный муж!

Она, приподнявшись на локте, поцеловала его.

— Спокойной ночи, мой любимый!

— И тебе того же...

Тускло светящиеся фосфорические стрелки на будильнике, как и обычно, стоявшем около кровати в огромном гостиничном номере из пяти комнат, который снимал Отторино, показывали двадцать минут третьего.

В тот вечер дель Веспиньяни лег спать ровно в полночь, но все никак не мог заснуть — его мучила бессонница...

В голове назойливо роились мысли — подробности недавней беседы с Адриано Шлегельяни, размышления об Андреа, о Сильвии, об Эдере...

Почему-то, получив от Адриано всю исчерпывающую информацию об Андреа и его супруге, Отторино сильно разволновался...

Наверняка, потому, что все это, все его размышления, все его мысли и воспоминания имели отправной точкой покойную жену — Сильвию.

Сильвия...

О, как он был неправ, как он был жестокосердечен по отношению к ней!

Как много ран нанес ей — такой нежной, такой любящей!

А ведь она действительно любила его — теперь, по прошествии времени, дель Веспиньяни почему-то убеждался в этом все больше и больше.

Да и он...

Он ведь женился на ней совсем не по расчету — какой мог быть расчет у него, такого богатого и знатного, берущего в жены дочь простого сельского хозяйчика, он ведь женился по любви!

Теперь, когда ее уже нет на свете, Отторино был бы готов на коленях вымаливать прощение, он был бы готов, как в свое время паломники, на коленях приползти из Ливорно в Рим, чтобы только получить таким образом отпущение грехов и воскресить ее...

Но...

Мертвые не оживают, и простить живых уже не смогут — никогда.

Чудес не бывает.

— А напрасно,— прошептал Отторино, отодвигая от себя будильник, фосфорические стрелки которого теперь так неприятно действуют на него.

И вновь на Отторино наваливается тягостная, долгая волна воспоминаний — тяжелых и томительных...

Дель Веспиньяни гонит их прочь, однако воспоминания неотвратимо преследуют его...

Часто, очень часто люди, попав в какую-нибудь сложную жизненную ситуацию, начинают винить в своих бедах других, подчас — совершенно посторонних людей, обвиняя в своих несчастьях кого угодно, кроме себя.

Таких людей подавляющее большинство, и не стоит их осуждать за подобное — так уж устроена человеческая природа.

Люди же, склонные к самоанализу и самокритике (их куда меньше) — такие, как Отторино дель Веспиньяни — после долгих и мучительных размышлений над ситуацией, в которую они попали, рано или поздно приходят к выводу, что виной всему — они сами.

Вот и теперь, вспоминая прожитые с Сильвией дни, Отторино все больше и больше впадал даже не в меланхолию, а в черную тоску.

Ведь все могло быть совершенно иначе, все могло сложиться по-другому — и они бы до сих пор были бы счастливы вместе...

Он — граф Отторино дель Веспиньяни, и она, его жена, Сильвия...

Кто бы его образумил лет шесть, семь назад!

Кто бы рассказал ему, чем асе это может закончиться!

Но тогда...

Иногда Сильвия и Отторино начинали ссориться по самым незначительным пустякам — потом, поостыв, глядя на случившееся с высоты своего жизненного опыта, дель Веспиньяни сам задавал себе один и тот же вопрос: «Неужели я, такой взрослый, столь почтенный человек, мог дать себе взорваться из-за самых незначительных вещей?.. Ведь недомолвки, эти неосторожно сказанные фразы, которые могут не просто ранить — убить, тем не менее — не причина для ссор, это всего-навсего повод... И если я так часто прибегаю к этому поводу — выходит, что я не люблю Сильвию?!»

И Отторино, размышляя таким образом, все время корил себя за свою несдержанность.

Но эти ссоры случались все чаще и чаще — иногда ему начинало казаться, что он просто находит в ругани, во всех этих нелепых обидах и взаимных упреках какую-то непонятную потребность, что они становятся для него чем-то вроде наркотика — скандалы входили в его плоть и кровь, в его повседневное существование, они становились такой же насущной, каждодневной необходимостью, как желание поесть, послать, посидеть у камина...

Как он только ее не называл!

Что только не ставил ей в вину!

Теперь даже вспоминать об этом неудобно — как это он, арбитр изящества, человек, светский до мозга костей, мог так опуститься?!

Но ведь опустился...

А она, бедная, все молчала, молчала...

А что, собственно, ей еще оставалось делать, несчастной Сильвии?

Ведь она, вырванная из другой среды, находилась в совершенно чуждой для себя обстановке, она не могла и слова молвить поперек такому богатому, известному и знатному синьору, каким был для нее Отторино!

Да, Сильвия любила его, дель Веспиньяни отдавал себе в этом отчет, но он был для нес прежде всего синьором, а уже затем — мужем.

Скандалы, бурные и драматичные, обычно заканчивались трогательными сценами примирения; Отторино со всем темпераментом итальянца просил прощения у Сильвии, но она — о, святая! — говорила, что виновата именно она, и что он, Отторино, ее любимый, просто понапрасну нервничает...

Тем не менее примирения, как правило, были до обидного непродолжительными — в лучшем случае на какую-то неделю: очередные взрывы эмоций происходили у дель Веспиньяни просто непредсказуемо, спонтанно, совершенно внезапно — ни Сильвия, ни тем более сам Отторино не могли предугадать, когда это произойдет...

Да, он по-прежнему любил ее, но весьма своеобразно; скорее, не как женщину, а как жертву... Он прекрасно понимал, что не проживет без Сильвии и дня... И эта любовь была сильной и неотвязной, как солитер.

Да, дель Веспиньяни прекрасно понимал это, но ничего не мог с собой поделать...

Но теперь...

Теперь оставалось только лишь вспоминать былое, и раскаиваться...

— Если бы можно было все это вернуть! — прошептал граф, переворачиваясь на другой бок, о, если бы можно было бы вернуться в то время...