Егерь: заповедник

Глава 13

Утром я первым делом иду узнать, как там Федор Игнатьевич. Мы живем практически по соседству — только перейти Песенку по мосту и свернуть налево.

Жена председателя, Мария Антоновна, собирается кормить кур. Она идет к сараю с большой эмалированной миской пшена и громко зовет:

— Цып-цып!

Куры сбегаются к ней.

— Андрей Иванович, — говорит мне Мария Антоновна, — спасибо, что вчера доставил моего старика.

— Как он? — спрашиваю я.

Мария Антоновна машет рукой, забыв про миску. Пшено сыплется на землю, куры, толкаясь, бросаются его клевать.

— Заклевали его вчера на собрании, — с горечью говорит она. — Набросились, прямо как эти куры. А все статья проклятая.

— Какая статья? В газете?

Вчера я ничего не добился от Федора Игнатьевича. Да не сильно и старался — важнее было доставить его домой.

— В газете, — кивает Мария Антоновна. — Да ты заходи, Андрей Иванович. Федор уже проснулся.

В этот момент и сам председатель выходит на крыльцо. В одной руке у него пачка папирос, в другой — сложенная газета.

Вид у Федора Игнатьевича порядком помятый — седые волосы растрепаны, глаза красные. Увидев меня, он отводит взгляд.

— Прости, Андрей Иванович, — хрипло говорит председатель. — Стыдоба-то какая. Напился и уснул на скамейке!

Ему невыносимо стыдно.

— Ничего, Федор Игнатьевич, — говорю я, чтобы его поддержать. — Все обошлось. Расскажешь, что случилось?

Вместо ответа он сует мне газету. Я разворачиваю ее и вижу заголовок, подчеркнутый красными чернилами:

«Пропадай, урожай».

— Что это? — спрашиваю я.

— Ты почитай, — кивает мне председатель.

Он пытается достать из пачки папиросу, но пальцы его не слушаются. Папироса падает в траву. Федор Игнатьевич раздраженно топчет ее ногой и достает другую. Мнет ее в пальцах.

Я читаю статью, и волосы у меня буквально встают дыбом.

Автор пишет о том, как в Черемуховке из-за халатного отношения руководителей совхоза чуть не пропал урожай картофеля. Чтобы его спасти, совхозу пришлось привлекать к уборке случайных людей — даже охотников и туристов.

От лица одного из туристов и написана статья. Написана гаденько — правда в ней причудливо перемешана с чудовищной ложью.

С одной стороны автор хвалит советских людей за неравнодушие и готовность прийти на помощь. С другой — недвусмысленно обвиняет руководство совхоза и председателя сельсовета в бесхозяйственности.

«Безалаберность… производственный травматизм… нарушение режима труда и отдыха…»

Трескучие пустые фразы.

Но я живо представляю, как больно Федору Игнатьевичу от каждого слова.

Я дочитываю до конца. Статья не подписана — она опубликована от имени редакции.

— Гад! — говорю я себе под нос.

Но Федор Игнатьевич меня слышит.

— Знаешь, кто это написал, Андрей Иванович? — спрашивает он.

— Догадываюсь. Но доказать не могу. Отвратительное вранье.

— А вот в райкоме так не считают.

Федор Игнатьевич глубоко затягивается. Его руки дрожат.

— С должности меня хотят снять.

Он гасит папиросу. Я вижу его потухший взгляд.

Федор Игнатьевич переживает не за себя. Ему больно за Черемуховку. Несправедливость давит ему на грудь, не дает дышать.

— Разберемся, Федор Игнатьевич, — говорю я.

А сам лихорадочно думаю — что теперь делать. И нахожу решение.

Вотинов.

Генерал Георгий Петрович Вотинов — вот, кто может мне помочь.

Мы с генералом познакомились несколько лет назад, когда он приехал в Черемуховку на охоту.

Я не ждал ничего хорошего от приезда генерала. Представлял себе важного чина в окружении многочисленной свиты — вечно всем недовольного.

Но Георгий Петрович Вотинов оказался очень простым человеком. Бывший фронтовик, умнейшая голова, и очень внимателен к людям.

Мы сразу подружились. Генерал еще не раз приезжал в Черемуховку, да и я бывал у него в гостях, в Ленинграде.

Там генерал случайно узнал мою тайну.

Узнал, что я живу вторую жизнь.

Смешная вышла история.

Внимательный Георгий Петрович заподозрил, что я — не тот, за кого себя выдаю. Как он сам мне потом сказал — принял за шпиона. И сломал голову, пытаясь понять, что шпион делает в глухой деревне Ленинградской области.

Чтобы выяснить это, генерал пригласил меня к себе в гости и познакомил со своим другом. Друг оказался психотерапевтом, который, к тому же владел техниками гипноза. За разговором он загипнотизировал меня и вызнал мою тайну.

Мне они признались в этом намного позже. У нас тогда вышел неприятный разговор.

Какое-то время мы были одержимы идеей предотвратить надвигавшийся развал страны. Но поняли, что это не в наших силах.

Сколько мы тогда думали, какие искали варианты! И всегда выходило одно — чтобы что-то изменить, нам придется сказать правду. В эту правду мало кто поверит. А те, кто поверит — используют ее в своих интересах только и всего.

И тогда мы решили просто жить. И постараться помочь самым близким.

Вот и настал момент, когда близкому человеку нужна моя помощь.

— Федор Игнатьевич, ты собираешься в сельсовет? — спрашиваю я.

Председатель молча качает головой.

— Ну, что ты раскис? — строго спрашивает его Мария Антоновна. — Федор!

Я вижу, что ей очень обидно за мужа.

— Ну, и снимут тебя с должности, — говорит она. — Ничего. Будешь пенсию получать.

— Дай мне ключ, Федор Игнатьевич — прошу я. — Надо позвонить.

Я не говорю Федору Игнатьевичу, кому собираюсь звонить. Не хочу обнадеживать его раньше времени.

А сам председатель не спрашивает. Газетная статья оглушила его, как взрыв.

— Федор Игнатьевич отдает мне ключ от сельсовета.

— Только ты не пей больше, — прошу я его. — Не усугубляй ситуацию.

Других слов у меня пока нет.

Поэтому я молча выхожу за калитку и иду к сельсовету.

Кабинет председателя кажется мне покинутым. Я понимаю, что никогда не бывал здесь в отсутствие Федора Игнатьевича.

Кажется, все на своих местах, но самого важного не хватает.

Нет человека.

Я подтягиваю к себе телефон и снимаю трубку. Набираю номер квартиры Вотинова, косясь на настенные часы.

Восемь часов утра. Обычно в это время генерал собирается на службу.

Несколько долгих гудков, и вот на том конце провода снимают трубку.

— Алло, — говорит сочный баритон.

Он не похож на хрипловатый голос Вотинова, но кажется мне знакомым. Секунда, и я вспоминаю.

Это Беглов. Тот самый психотерапевт, который узнал мою тайну. Друг Георгия Петровича.

— Владимир Вениаминович? — спрашиваю я.

— Кто это? — удивляется баритон.

— Это Андрей Синицын, помнишь?

— Конечно, Андрей Иванович. У тебя что-то случилось?

— Случилось, — честно говорю я. — Мне нужно срочно поговорить с генералом.

— У него сейчас врач. Я могу ему передать, зачем ты звонил. Или перезвони минут через тридцать.

Я неожиданно думаю, что так даже лучше. И рассказываю Беглову о газетной заметке.

— Что за газета? — деловито спрашивает Беглов.

— «Ленинградский комсомолец».

— А, эта дрянь! Знаю я их главного редактора.

В голосе Беглова я слышу отвращение.

— Можешь помочь, Владимир Вениаминович? — спрашиваю я.

— Могу, — не колеблясь, отвечает Беглов. — Это и в моих интересах тоже. Как фамилия этого Глеба?

— Я не уверен, что статью написал он, — честно говорю я. — Только предположение.

Беглов коротко смеется.

— Ты забыл, где я служу? Выясним.

— А что с генералом? — спрашиваю я.

Голос Беглова становится серьезным.

— Непонятно, — с досадой говорит он. — Кашляет, слабость у него. Три недели пролежал в больнице — врачи только руками разводят. Напичкали его лекарствами и выписали домой.

— Может, показать его Трифону? — предлагаю я.

Беглов на секунду замолкает. Потом говорит:

— Черт, как я сам об этом не подумал! Андрей Иванович, а ты можешь это устроить? Надо срочно. Понимаешь, пошел слух, что нашего генерала хотят по состоянию здоровья отправить на пенсию. Медкомиссию ему назначили.

— Могу, — не колеблясь, отвечаю я. — Когда он приедет?

— Послезавтра, — сразу же говорит Беглов. — И я вместе с ним приеду. Одного его сейчас отпускать нельзя. Найдешь, где нам разместиться?

— Все так серьезно? — спрашиваю я.

— Очень, — подтверждает Беглов. — Андрей Иванович, мы приедем на электричке. Не хочу брать служебную машину. Сам понимаешь — не надо, чтобы кто-то знал, зачем мы к тебе едем. Пусть думают, что мы просто решили прокатиться за грибами.

— Хорошая идея, — говорю я. — Грибов в этом году много.

Частые дожди сделали свое дело — грибы высыпали по всему лесу. Старики и мальчишки собирали их прямо за деревней, таскали полные корзины подберезовиков и лисичек.

— Вот и отлично, — говорит Беглов. — Значит, едем к тебе за грибами. Сможешь нас встретить?

— Конечно, — говорю я.

— А с газетой я улажу сегодня же, — обещает Беглов. — Сам поговорю с редактором. Продиктуй-ка мне фамилии охотников и туристов, которые были на картошке.

— Зачем? — спрашиваю я.

Беглов смеется.

— Потому что одного опровержения будет недостаточно. Сделаем серию статей о хороших советских людях. Андрей Иванович, как хорошо, что ты догадался позвонить! Прямо надежду дал. Я уже не знал, что делать с генералом. Врачи советуют ему на море съездить, в санаторий. А он упирается. Не поверишь — в депрессию впал! Ругается, ворчит.

Я качаю головой. Все это совершенно не похоже на Георгия Петровича.

— Нельзя ему на пенсию, — с горечью говорит Беглов. — Но это между нами, ладно?

Мы прощаемся, договорившись встретиться на вокзале послезавтра. У меня словно камень падает с души — если Беглов обещал помочь, значит, все будет в порядке.

Но какой надо быть сволочью, чтобы написать такую подлую статью? И ведь представил все так, будто сам был на картошке.

Я снова вспоминаю слова Тимофеева. Черт, он опять прав! Если бы я сразу дал ход протоколу, который составил на Глеба — из газеты его точно бы вышибли. И не было бы проклятой статьи.

Нельзя давать шанс подлецам, вот что. Гадину надо давить сразу.

Я закрываю за собой дверь. Обхожу здание и заглядываю в опорный пункт милиции. Там никого, на двери висит замок.

Получается, Павел еще не вернулся из Ленинграда? Ничего себе! Загулял, парнишка молодой, в красной рубашоночке.

Я улыбаюсь, вспоминая вчерашнюю встречу с волосатыми хиппи в ленинградской подворотне. И пышечную, и «Травиату».

Как же отлично мы погуляли!

Надо передать Катерине Худояровой лекарство для Степана Владимировича, вспоминаю я. И предупредить Трифона о том, что послезавтра приедет генерал Вотинов.

Я иду в медпункт. По улице старуха Кокшенова ведет на веревке козла Ваську.

— Доброе утро, Тамара Николаевна, — говорю я.

Кокшенова сурово кивает:

— Доброе утро.

Ее сухое лицо похоже на потемневший от времени иконописный лик.

Васька при виде меня наклоняет рогатую голову, воинственно трясет бородой и угрожающе мычит.

— Иди, ирод! — говорит ему Кокшенова, дергая веревку.

Трифон сидит за столом и заполняет карточки пациентов. Он похож на цыгана — темные глаза, черная курчавая борода с сильной проседью.

— Привет, Андрей! — кивает он, не отрываясь от бумаг. — Я сейчас, погоди минуту.

Я кладу на край стола упаковку лекарства.

— Это для Худоярова.

— Хорошо, — говорит Трифон. — Передам.

Он ставит на листе последнюю закорючку и встает из-за стола.

— Снимай рубашку, — говорит он мне.

А сам берет шприц и ампулу с лекарством.

— Молодец, что сам вспомнил о вакцине. Я уже хотел к тебе идти.

Точно! Мне ведь сегодня надо делать очередной укол — предпоследний, кажется.

Я снимаю рубашку. Привычно морщусь, когда иголка входит под кожу.

— Все, — говорит Трифон, протирая место укола ваткой. — Одевайся.

В смотровой пахнет спиртом.

— Я к тебе по делу, — говорю я.

И рассказываю Трифону о болезни генерала Вотинова.

— Беглов говорит, что генерал совсем раскис. Только что вышел из больницы, но не похоже, чтобы лечение ему помогло. Даже медицинскую комиссию назначили, могут на пенсию списать. Посмотришь его?

Трифон отвечает не сразу. Хмурится, исподлобья глядя на меня. Включает в розетку чайник, ставит на стол овальный эмалированный лоток, в который насыпаны сушки. И кивает на стул.

— Садись, Андрей. Чаю выпьем.

Я не тороплю Трифона. Беру сушку, окунаю ее в горячий чай и жду пока размокнет — иначе ее не разгрызть.

Трифон задумчиво смотрит в окно. Там шелестит мокрыми желтыми листьями клен.

— Пойми правильно, Андрей Иванович, — говорит Трифон. — Я не хочу, чтобы о моих способностях кто-то узнал. Однажды они уже чуть не сломали мою жизнь. Не хочу, чтобы это случилось снова.

— Понимаю, — соглашаюсь я. — На меня и генерала Вотинова ты можешь положиться. Никто ничего не узнает. С генералом еще приедет Беглов, ты его помнишь. Но он тоже никому ничего не скажет.

— Хорошо, — кивает Трифон. — Я посмотрю генерала и попробую ему помочь. Но мне придется положить его в палату.

— Значит, положишь, — говорю я. — Он упираться не станет.

— Когда он приедет? — спрашивает Трифон.

— Послезавтра, утренней электричкой.

— Понял. Тогда я с утра больных обойду, а прием назначу после обеда и буду вас ждать.

— Договорились.

А к вечеру из Ленинграда возвращается Павел. Первым делом он заходит ко мне. Его лицо буквально светится от счастья.

— Ну, прости, Андрюха! — улыбается он. — Сам же все понимаешь.

— Товарищ майор простит, — строго говорю я. — Вкатит тебе выговор за прогул, а потом простит. Где вы с Верой были?

— Где мы только не были, — мечтательно отвечает Павел. — Даже в Петергофе!

Его улыбка становится еще шире. Даже гнев товарища майора не пугает участкового.

— Андрюха, у тебя перекусить есть? А то я все деньги на мороженое истратил.

— Идем, — говорю я. — Будем макароны с тушенкой варить. Или ты теперь на сладкой диете?