Егерь: заповедник

Глава 21

Оставив Артемьева в школе, я спешу домой. День еще не потерян — до вечера далеко. Я успею дойти до каньона на Песенке. Правда, возвращаться, скорее всего, придется в сумерках. Но мне не привыкать.

После недавних обложных дождей незаметно наступило бабье лето. В глубоком синем небе летят тонкие паутинки — почему-то они всегда появляются к осени. Солнце ласково греет, словно хочет порадовать последним уютным теплом до наступления заморозков.

По дороге я заглядываю в медпункт — проведать Георгия Петровича. И вижу удивительную картину.

Возле южной стены медпункта, на которую падает солнце, стоят два деревянных лежака. Они застелены суконными одеялами.

Похожие лежаки можно встретить где-нибудь на пляжах Анапы или Сочи. Но у нас, в Черемуховке?

На одном лежаке расположился Георгий Петрович. Из одежды на генерале только черные сатиновые трусы до колен. Жилистое, отмеченное шрамами тело расслаблено. Глаза закрыты.

Под правой рукой генерала — пачка «Примы» и коробок спичек.

А на соседнем лежаке отдыхает Степан Владимирович Худояров. Он в голубых байковых кальсонах, и тоже раздет до пояса.

Услышав мои шаги, Георгий Петрович открывает глаза.

— У вас тут настоящий курорт, — одобрительно говорю я. — Солнечные ванны принимаете?

— Они самые, — смеется генерал. — Трифон прописал.

Я подхожу ближе и чувствую тепло, которое исходит от нагретой солнцем кирпичной стены. Лежаки поставлены с умом — стена надежно заслоняет их от прохладного осеннего ветра.

Степан Владимирович Худояров тоже открывает глаза.

— Здравствуй, Андрей Иванович, — говорит он.

Надтреснутый тенорок старика звучит вполне бодро. И выглядит Худояров молодцом, несмотря на то, что ему давно пошел восьмой десяток.

Умудрился-таки Трифон поставить его на ноги.

— Не скучно вам тут? — спрашиваю я. — Может, газет принести или книжек?

— А чего нам скучать? — улыбается Вотинов. — Нам со Степаном Владимировичем есть, что вспомнить. Так за разговорами и коротаем время.

Георгий Петрович садится на лежаке. Достает из пачки две сигареты, одну протягивает Худоярову. Чиркает спичкой и выпускает густое облако дыма.

— Георгий Петрович, к нам в Черемуховку корреспондент приехал из «Ленинградского комсомольца», — говорю я. — Сегодня он у меня переночует, а завтра уедет. Хочет писать большой очерк про нашу деревню.

Я рассказываю генералу про глупую ситуацию, в которую попал Артемьев.

— Сейчас он ходит по деревне, собирает материал для очерка. Думаю, и сюда непременно заглянет. Вы предупредите Трифона, ладно? Не думаю, что ему очень хочется попасть в газету.

— Хорошо, — кивает генерал.

И лукаво улыбается:

— Если он сюда заглянет, мы со Степаном Владимировичем ему таких баек порасскажем — на три очерка хватит. А ты, Андрей Иванович, правильно сделал, что не шуганул этого корреспондента. Пусть пишет — это нам пригодится.

— Вот и я так подумал, — говорю я. — Ладно, вы отдыхайте, а мне пора.

— В лес собрался? — угадывает Георгий Петрович.

— Да. Хочу пройти вверх по Песенке, давно там не был.

— Завидую я тебе, Андрей Иванович, — с добродушной улыбкой говорит Вотинов. — Сам бы с тобой сходил. Но врач велит лежать на солнышке пузом кверху.

— Еще сходим, и не раз, — успокаиваю я генерала.

Вотинов качает головой

— Да не в этом дело. Ты счастливый человек, Андрей Иванович. Если я кому иногда завидую — так это тебе.

Я удивленно прислушиваюсь к себе и понимаю — а ведь и вправду, счастливый.

Вернувшись домой, я первым делом заглядываю в баню. Рыжего кота нет, убежал куда-то по своим кошачьим делам.

Интересно, откуда он взялся?

Но эта мысль мелькает мимоходом, я не придаю ей значения.

Беру рюкзак и ружье. Замок не вешаю, просто подпираю дверь деревянным колышком.

Псы радостно повизгивают, снуют по вольеру. Им тоже хочется со мной на прогулку — пробежаться по осеннему лесу, вдохнуть острые, будоражащие запахи.

— Черт с вами, идем, — говорю я.

Открываю вольер и беру собак на сворку — свободно бегать по деревне я им не разрешаю. Псы у меня хоть и воспитанные, но охотничьи, а на деревенской улице слишком много соблазнов. Куры, козы, коты…

Возле моста я спускаюсь к речке. Песенка весело журчит по камням. Длинные зеленые нити водорослей вытягиваются по течению, медленно извиваются. Между ними снуют быстрые мальки.

Иду по тропинке вдоль берега — мимо приземистых деревенских бань, которые построены поближе к речке.

Собаки нетерпеливо тянут поводок, рыскают из стороны в сторону.

Выйдя за деревню, я отстегиваю ошейники.

— Гуляйте!

Псы со всех ног бросаются в лес — только пушистые хвосты мелькают в подлеске.

Я убираю поводки в рюкзак и неожиданно чувствую острое счастье.

В километре за деревней я встречаю Валеру Михайлова. В его руках крепкий спиннинг с большим пенопластовым поплавком. На крючок насажена серебристая плотвичка.

— За щукой? — поздоровавшись, спрашиваю я.

Валера кивает.

— Ага. Решил порыбачить.

У щуки уже начинается осенний жор — рыба активно кормится перед тем как на зиму уйти в глубокие омуты и ямы под корягами.

— Как улов?

Валера показывает мне проволочный кукан, на котором висят два щуренка длиной в локоть.

— На уху хватит. Андрей, ты замечаешь, что Песенка как-то обмелела?

— Думаешь? — с сомнением спрашиваю я.

— Точно, — кивает Валера. — После дождей воды должно быть больше. Ты сам посмотри.

Он кивает на широкую полосу темного песка вдоль воды.

— Еще неделю назад воды было больше.

В самом деле, принесенные течением ветки и сучья лежат поодаль от воды. И их принесло не весенним половодьем — на одной из веток я вижу увядшие, но все еще зеленые листья.

— Я и на омут ходил, — говорит Валера, — жерлицы там поставил. Точно тебе говорю — обмелела Песенка.

В природе постоянно все меняется. И у каждой перемены есть своя причина — не всегда очевидная, но всегда интересная. Эту причину любопытно отыскать.

— А далеко ты ходил вдоль речки? — спрашиваю я Валеру.

Он пожимает плечами.

— Километра два. Дальше незачем — там берег ивняком зарос, спиннингом не размахнешься.

Попрощавшись с Валерой, я иду дальше. Собаки убежали глубоко в лес — у них там много важных дел. Разнюхать кабаний или лосиный след, поднять с лежки пугливого наполовину вылинявшего зайца.

А я шагаю вдоль речки и уже смотрю на нее совсем другими глазами. И в самом деле, интересно — куда ушла вода.

Когда смотришь внимательно, замечаешь куда больше. И я уже вижу, как потемнела вода — так всегда бывает осенью. Вода становится прозрачной, но темной. И холодной даже на вид. По ней не плывет желтоватая пыльца, как случается летом. Не бегают суетливые водомерки, легко скользя по поверхности длинными ногами.

Зато плывут округлые красноватые листья, похожие на большие ребристые монеты из красной меди. А вот медленно кружится в течении свежая осиновая ветка. И на ней дрожат точно такие же листья.

Кажется, я уже догадываюсь — что случилось с Песенкой. Но догадку тем более любопытно проверить.

Прохожу мимо омута, где Валера поставил жерлицы. Вот они — на косо воткнутых в берег длинных жердях висят вырезанные из ивы рогульки. От рогулек тянется в воду длинная леска. Она чуть шевелится — живец на крючке ходит кругами, привлекая хищника.

Древняя самоловная снасть. Наверное, несколько тысяч лет назад люди, которые жили в здешней глуши, уже ставили такие вот жерлицы. Только леска у них была не капроновая, а сплетенная из конского волоса или сухожилий. И крючок костяной.

Берег чуть повышается. Слева от меня тянется густой и темный молодой ельник. Я сворачиваю к нему.

Елки растут густо, вплотную друг к другу. Между мохнатыми лапами тянутся тонкие серебристые нити паутины. Паутина кое-где уже порвана, обрывки нитей колышутся на ветерке. А земля под елками сплошь усыпана желтой опавшей хвоей.

Я наклоняюсь, поднимаю еловую лапу вверх. И вижу под елками россыпь веселых огненно-оранжевых шляпок.

Рыжики, целая поляна рыжиков!

Я надрезаю ножом ломкие полые ножки грибов. На срезе проступает едкий млечный сок.

К оранжевым шляпкам прилипли сухие хвоинки. Я счищаю их и отправляю грибы в берестяной короб.

Насолю грибов — будет зимой отличная закуска. Рыжики с кольцами репчатого лука, заправленные сметаной и подсолнечным маслом. Да с рассыпчатой отварной картошкой.

Объедение!

Согнувшись, я пробираюсь между елками. Приклад ружья цепляется за ветки, колючие хвоинки сыплются за шиворот. Я смахиваю их ладонью и все беру и беру грибы. Сколько же их здесь!

С радостью чувствую себя первооткрывателем. Сюда, в гущу этого ельника никто не заглядывал до меня. Можно сказать, что здесь не ступала нога человека.

Подбегает Бойкий, тычется холодным любопытным носом в ладонь. Я протягиваю ему на ладони рыжик. Пес нюхает и пренебрежительно чихает.

— Не нравится? — смеюсь я. — Ладно, гуляй.

Короб уже наполовину полон, а грибов меньше не становится. С сожалением останавливаю себя. Хватит, Андрюха, не жадничай. Пора идти дальше, а то так и проползаешь до темноты в этом ельнике.

Я затягиваю шнуровку рюкзака и выбираюсь обратно к берегу Песенки. Иду дальше и слышу характерный сухой треск, который разносится далеко по лесу.

Где-то выше по течению упало дерево.

При этом ни стука топора, ни визга пилы не было слышно.

Звук упавшего дерева подтверждает мою догадку.

А Песенка становится все уже. Теперь она больше похожа на широкий ручей.

Я иду медленнее, ступаю осторожно, чтобы не спугнуть тех, кто повалил дерево.

Прохожу еще метров двести и вижу их.

Бобры, целое семейство бобров. Выглядывая из-за елки, я вижу сразу троих. Упитанные звери в бурой блестящей шерсти, с широкими черными плоскими хвостами.

Бобры только что подгрызли и повалили довольно толстую осину. И повалили не кое-как, а так, чтобы она ветками упала в воду. Теперь двое орудуют длинными желтыми резцами, обгрызая ветки и сучья.

А третий бобр застыл у самого берега. Вытянулся столбиком и настороженно крутит головой.

Охраняет.

А чуть дальше я вижу огромную кучу веток. Эта куча полностью перегородила течение Песенки.

Бобровая плотина. Да какая основательная! Высотой чуть ли не в мой рост, широкая и плотно сложенная. Вода через нее еле сочится. Неудивительно, что ниже по течению Песенка обмелела.

Зато за плотиной река разлилась. Здесь у Песенки низкие топкие берега, каньон из красноватого песчаника начинается дальше. И теперь низкие берега затопило водой. Кое-где из воды торчат обгрызенные пни. Бобры уже давненько здесь поселились — вон, какое гидротехническое сооружение умудрились отгрохать.

Кажется — подумаешь, плотина. Просто огромная куча веток, что здесь такого. Но бобры строят свои плотины с умом. Тщательно выбирают место. Будто знают — как именно поднимется и разольется вода, можно ли будет в получившемся пруду устроить свои хатки для зимовки.

И попробуй-ка соорудить такую плотину без пилы и топора, одними зубами. Пусть даже зубы эти очень крепкие и растут всю жизнь.

На моих глазах бобер отгрызает ветку. Она падает в воду. Зверь хватает ее зубами, плывет и тащит ветку за собой. Пристраивает ее к плотине и возвращается за следующей веткой.

Осиновые ветки нужны бобрам не только для того, чтобы строить плотины. Этими ветками они питаются, запасают их на зиму, как люди запасают сено для коров и лошадей.

Из-за такой диеты у мяса бобров очень своеобразный вкус — как будто жуешь горькую осиновую кору.

Несколько минут я стою, не шевелясь. Наблюдаю за тем, как кипит работа. Потом поворачиваю голову.

Всего одно движение, но его достаточно. Бобер замечает меня и бьет по воде плоским хвостом. Далеко по лесу разносится громкий хлопок — словно плеснула большая рыба.

Это сигнал опасности.

Остальные бобры мгновенно бросают работу и ныряют в воду.

Все, спугнул я осторожных зверей. Теперь они спрячутся в норах и будут терпеливо ждать, пока я уйду.

А я подхожу к плотине. Любопытно же осмотреть пруд, который устроили бобры.