Егерь: заповедник

Глава 5

Охотники переглядываются — на ночь глядя топать два лишних километра с рюкзаками никому не хочется.

— А баня будет? — громко спрашивает Болотников. — Товарищ Жмыхин всегда для охотников баню топил!

— Если воды наносите, будет и баня, — киваю я. — Дров мне не жалко. Решайте быстрее, кто пойдет в новые домики — скоро стемнеет.

— А если мы пойдем, — не унимается Болотников, — то путевки сейчас отметите?

— Нет, — усмехаюсь я. — Принесу на рассвете.

— До чего же вы недоверчивый человек, Андрей Иванович! И охота вам попусту ноги трудить?

— Это моя работа. Кстати, пока вы не ушли. Тимофеев обещал мне передать лицензии на кабана, десять бланков. У кого они?

— А у меня.

Болотников торжествующе улыбается. Гордится оказанным ему доверием. Ну, и радуется возможности уколоть меня.

Я спокойно протягиваю руку.

— Дайте, пожалуйста!

— Конечно, Андрей Иванович! Вот, держите!

Он достает из кармана бланки лицензий и протягивает мне. Я пересчитываю бланки — их ровно десять.

Кое-кто из охотников понимающе улыбается.

— Людям вы не верите, — укоризненно говорит Болотников. — Не то, что товарищ Тимофеев! Ладно, мы пойдем в домики. Только вы уж нас не подведите — принесите путевки.

Я молчу — еще не хватало мне в чем-то убеждать Болотникова.

Он машет рукой кому-то из своей компании и взваливает на плечи рюкзак. В рюкзаке негромко звякает стекло.

— Огурцы это, в банках — криво усмехается Болотников, поймав мой взгляд. — Или проверить хотите, Андрей Иванович?

— Не хочу, — коротко отвечаю я.

И обращаюсь к тем, кто остается на основной базе.

— Размещайтесь по комнатам. На базе есть плитка, можно затопить печи. Хорошего отдыха!

Разместились охотники быстро — сказывался немалый опыт. Уже через десять минут они заняли койки и застелили газетами стол на улице. На газетах, как по волшебству, появились бутерброды, банки с тушенкой и килькой в томате, домашние огурцы и помидоры, крупно нарезанный ленинградский хлеб — круглый, темный, ароматный.

Ну, и водка, конечно. Но всего две бутылки — похоже, мужики всерьез восприняли мои слова.

Я усмехаюсь и иду смолить поврежденную лодку. Конечно, к завтрашнему утру она не будет полностью готова. Но пару дней поплавает, а потом вытащу ее на берег и переделаю снова. Зато у охотников будет на одну лодку больше.

Снова развожу огонь в обрезанной бочке. Сверху на два обрезка арматуры ставлю старый, проржавевший таз, а в него — ведро со смолой.

Пока смола разогревается, заново проверяю, как законопачены швы между досками. Наматываю остатки ветоши на палку — получается удобная кисть. Этой кистью я наношу горячую жидкую смолу на доски, тщательно промазывая швы. Пока смола не застыла, прохожу по швам деревянной лопаткой, втирая смолу в щели. А потом промазываю днище еще раз.

Ну, и хватит!

До утра смола подсохнет, и лодкой можно будет пользоваться.

Я мельком гляжу на небо, на котором сквозь облака проглядывает солнце, и решаю, что дождя сегодня не будет.

И тут слышу негромкий щелчок и замечаю какое-то движение в кустах неподалеку.

Я не сразу понимаю, что это. А потом вижу солнечный блик на стекле, и до меня доходит.

Кто-то, прячась в зарослях ивняка, фотографирует базу.

Я опускаю кисть в ведро со смолой и, не таясь, иду прямо к кустам.

Длинные верхушки кустов снова вздрагивают. Человек в серой штормовке с накинутым на голову капюшоном быстро уходит прочь от меня. Но потом остановился. Но вдруг останавливается, разворачивается ко мне лицом и отбрасывает капюшон.

Это Глеб. На его груди висит фотоаппарат. Не такой простенький, как моя любительская «Смена», а профессиональный.

— Что ты здесь снимал? — спрашиваю я, подходя к нему.

Глеб отступает на шаг.

— А тебе какое дело? — с вызовом спрашивает он. — Что, фотоаппарат отнимешь? Ну, давай!

Он сжимает кулаки.

Я оборачиваюсь и быстрым взглядом окидываю базу. Ничего интересного там нет, кроме…

Кроме охотников, которые сидят за столом и непонимающе смотрят на нас. Некоторые держат в руках стопки.

И две злосчастные полупустые бутылки с водкой гордо красуются на виду.

— Зачем тебе это? — спрашиваю я Глеба.

— А что? Хочу и снимаю! Ты докажи, что я вас снимал! Просто птичку увидел, вот и все.

Глеб откровенно издевается.

Я недоуменно качаю головой. Этот взъерошенный пацан вызывает скорее жалость, чем злость.

— Дурак ты, Глеб, — откровенно говорю я. — За подлость человеку всегда прилетает. Частно раньше, чем он ожидает.

— От тебя что ли? — усмехается Глеб.

Я поворачиваюсь к нему спиной и молча иду к столу.

— И буду здесь снимать столько, сколько захочу! — кричит Глеб мне в спину.

Но когда я оглядываюсь, он уже быстро шагает прочь вдоль берега озера.

Наверное, сообразил, что охотники могут не удержаться и накостылять ему.

— Он нас сфотографировал, что ли? — с тревогой спрашивает один из охотников, когда я подошел.

Я пожимаю плечами.

— Не знаю. Я вас предупреждал.

Настроение у всех портится. Непонятная угроза всегда тяготит.

— Ладно, давайте отдыхать, — хмуро говорит водитель автобуса. — Завтра рано вставать.

Охотники быстро прибирают со стола и расходятся. А я сижу и думаю, что затеял Глеб. Неужели он рискнет поднять скандал и принести свои снимки в газету? Зачем? Что это ему даст?

Конечно, пьянство у нас не поощряется. Ну, так и откровенно пьяных людей на его снимках не могло быть. А бутылки?

Ничего особенного.

Или он просто увидел удобный случай подействовать мне на нервы?

Хотя, заинтересованные чиновники вполне могут поднять показушный шум.

Ладно, у меня своих забот хватает. Отнимать у парня фотоаппарат я точно не побегу.

Я запираю собак, которые за целый день набегались по лесу, а сам иду в дом. Ставлю чайник и начинаю неторопливо отмечать охотничьи путевки.

Утки в этом году много.

Надо бы напомнить охотникам, чтобы не били лишнюю птицу. И стреляли только влет, а не на воде. Дробь от воды далеко рикошетит — это опасно для окружающих.

Конечно, эти правила все охотники знают назубок. Но напоминать надо, лишним это не бывает.

Собаки на улице лают, но не грозно, а лениво — для порядка. Я поднимаю голову от бумаг и смотрю в окошко, за которым уже сгущаются синие сумерки. Кто-то идет к дому, и этого человека мои псы хорошо знают.

Вот скрипят ступеньки, а затем кто-то стучит в дверь.

— Открыто! — громко говорю я, и дверь отворяется.

На пороге стоит Паша Вольнов, наш участковый. Он одет в серую милицейскую форму — это в лесу-то!

— Паша? — удивляюсь я. — Ты из Черемуховки? Что-то случилось?

А что еще можно подумать, когда к тебе поздно вечером является милиционер?

— Все в порядке, — улыбается Павел.

И почему-то краснеет.

— Ты меня в дом-то пустишь? Или за порогом оставишь?

— Проходи, — киваю я, уже понимая, зачем он пришел.

Похоже, Вера и в самом деле очень понравилась нашему участковому.

— Слушай, вечер такой хороший! — говорит Павел, снимая фуражку. — Над озером туман. И даже на гитаре где-то играют. Пойдем, пройдемся?

— А, пойдем! — киваю я.

В самом деле, я ведь обещал Кате сделать фотографии. А туман над озером — это красиво. Хотя, я был почти уверен, что снять что-то толковое на старенькую «Смену» у меня не получится.

Но почему не попробовать?

Я беру фотоаппарат и вместе с Павлом выхожу из дома. Вечер сегодня тихий — ветер совершенно успокоился. Чистое небо наполнилось глубокой синевой, а на западе золотым пламенем горит закат. Дальний лес на фоне полыхающего неба кажется черной зубчатой стеной.

Я делаю несколько снимков, отчетливо понимая, что черно-белая пленка не передаст и сотой доли этой красоты. Эх, где вы — цифровые камеры из далеких будущих времен? Вы появитесь еще нескоро — лет через двадцать с лишним.

Зато вот это умиротворяющее спокойствие исчезнет, сменится суетой, беготней за куском хлеба.

Я уверен, что не хочу променять одно на другое.

— Слушай, а почему от тебя смолой пахнет? — неожиданно спрашивает Павел. — Крышу чинил, что ли?

— Нет, — улыбаюсь я. — Лодку смолил.

Охотники уже угомонились. Только кто-то одиноко курит на крыльце базы — в сумерках виден огонек папиросы. Издалека, с другого берега озера еле слышно доносится звон гитары и тихие голоса. Слов песни не разобрать. Я понимаю только, что она не залихватски-веселая, а, скорее, задумчивая.

— Туристы? — спрашивает Павел.

— Ага, — киваю я. — Хочешь, сходим к ним?

— Ночь уже, — смущается Павел. — Напугаем ребят.

— Паша, ты шлепал сюда пешком через лес для того, чтобы теперь стесняться? — улыбаюсь я. — Гляди, упустишь девушку.

— Да ну тебя! — отмахивается Павел. — Я, вообще-то, автобусом до Сухого добрался. Это ты у нас любишь по лесам бегать, а я по дороге пришел.

Он потягивается, с улыбкой глядя вдаль — на темнеющий посреди озера лесистый островок.

— Хорошо у тебя здесь! А к туристам я завтра утром загляну.

— Завтра, так завтра, — соглашаюсь я. — Идем чай пить.

Мы возвращаемся в дом, и я снова подогреваю чайник. Насыпаю прямо в чашки хорошей индийской заварки, заливаю ее кипятком и накрываю щербатыми блюдцами, чтобы заварка лучше запрела.

— Есть хочешь? — спрашиваю я Павла. — У меня макароны с тушенкой остались.

Павел мотает головой.

— Не хочу. Ты завтра во сколько встаешь?

— Затемно. Разбужу охотников, потом схожу на вторую базу. Часам к восьми утра уже вернусь.

— Вот тогда и разбудишь меня, — весело улыбается Павел.

Я вешаю фотоаппарат на гвоздь и вспоминаю про неприятную историю с Глебом.

— Паша, мне твой совет нужен, — говорю я. — Помнишь того туриста с гитарой? Глеба?

— Это который на нас волком смотрел из-за Веры? Помню, конечно.

— Он сегодня приходил на базу с фотоаппаратом. А охотники как раз выпивали на улице, и он их сфотографировал.

— Зачем? — искренне не понимает Павел.

Ну, да. Сейчас не век сенсаций и сомнительных новостей. Люди еще не привыкли бесцеремонно совать нос в дела друг друга.

— Не знаю, зачем. Но он говорил, что числится корреспондентом в газете.

— Думаешь, он хочет отправить эти снимки в редакцию?

Я зажигаю керосиновую лампу и ставлю ее на стол. Пляшущий огонек освещает стол, а в углах кухни собирается густой сумрак.

Паша хмурится.

— В газете их, конечно, не напечатают. Но шум могут поднять. Ты есть на этих снимках?

— Нет, — отвечаю я. — Меня за столом не было.

— Все равно, история неприятная. А сам парень что сказал?

— Он сказал, что снимал птичку.

— Ты ему по уху не съездил?

— А смысл? — усмехаюсь я. — Не фотоаппарат же у него отбирать с пленкой.

— Правильно сделал, что не тронул его, — кивает Павел. — Хотя, жаль. Знаешь, давай-ка я утром с ним поговорю. Мне показалось, что долго хитрить и отпираться он не сможет — характер не позволит. Слишком вспыльчивый. Обязательно проговорится. Узнаем, что он задумал.

— Ты уверен? — спрашиваю я. — На тебя он тоже злится из-за Веры.

— Тем более, — твердо говорит Павел. — Все равно рано или поздно нам с ним придется поговорить откровенно. А чем раньше — тем лучше.

Я снимаю блюдца с кружек — с них на стол падают горячие капли испарины. Чай заварился отменно — он темно-коричневого цвета, а почти все чаинки разбухли и упали на дно.

— Вкусные пряники, — жуя, говорит Павел. — И свежие. А к нам в магазин такие не завозят. Охотники, что ли, угостили?

— Туристы, — улыбаюсь я. — Они у меня на базе от дождя прятались. Кстати, Вера про тебя спрашивала. Интересовалась, что ты за человек.

— И что ты сказал?

— Как есть, так и сказал, — смеюсь я.

— А она?

— А она попросила передать тебе записку.

Я достаю из кармана смятую бумажку и отдаю Павлу.

— Это ее номер телефона в Ленинграде. Так что…

Не закончив фразу, я многозначительно смотрю на Павла.

— Вот это да! — радостно улыбается Павел.

И тут же растерянно глядит на меня.

— И что мне теперь делать?

— Пригласить на свидание, — улыбаюсь я. — Паша, что ты как мальчишка? Чего ты растерялся?

— Ну, она же в Ленинграде живет, в институте учится. А я? Участковый в деревне.

— Откуда ты знаешь, что она из Ленинграда? Может, она точно из такой же деревни, а в Ленинград учиться приехала. И это телефон общежития. А ее фамилию я, между прочим, не спросил.

Я споласкиваю кружки под рукомойником и ставлю в сушилку.

— И вообще — какая разница? Захотите встречаться — найдете возможность.

— Тоже верно, — кивает Павел.

— Ладно, давай спать.

Я стелю ему на узком старом диване, а себе раскатываю на полу матрас. Спать остается всего часа четыре — и то, если, проснувшись, сразу выйти.

— Спокойной ночи, — говорю я Павлу и гашу керосиновую лампу.

Укрываюсь колючим шерстяным одеялом, закидываю руки за голову и смотрю в темноту.

Путевки я отметил.

Охотников встретил и разместил.

Лодки готовы.

Можно и поспать.

В последний момент я вспоминаю про будильник. Наощупь нахожу его в темноте, выставляю слабо светящуюся стрелку на половину четвертого и с треском проворачиваю ключ, заводя пружину. Ставлю будильник рядом с собой на пол, чтобы сразу дотянуться.

Потом закрываю глаза, расслабляюсь и проваливаюсь в уютную темноту.

Мысли еще крутятся в голове, но почти сразу уплывают далеко-далеко.

А через два часа над озером начинают грохотать далекие выстрелы.