Элвис Пресли. Последний поезд в Мемфис

Глава 8 ТАИНСТВЕННЫЙ ПОЕЗД

(июнь — август 1955)

Боб Нил, менеджер Элвиса Пресли, — сообщалось 9 июля в очередном выпуске «Биллборда», — заявил, что с этой недели начинается четырехдневный отдых перед началом работы по напряженному летнему и осеннему расписанию, составленному Полковником Томом Паркером».

После выступления в зрительном зале «Эллис» 6 февраля Элвис работал постоянно, практически каждый вечер, и в самый короткий срок продвинулся дальше, чем он сам или его менеджер могли когда–либо надеяться. Кроме того, ему удалось понравиться человеку, в чьей власти было, как считал Нил, сделать для Элвиса намного больше, чем уже было сделано.

Со своей стороны, Боб Нил был очень доволен: он видел, как растет количество заказов, наблюдал, с какой невероятной скоростью улучшается материальное положение Элвиса и его собственное. Он снова продлил их договор до марта 1956 года с возможностью последующего обновления. Боб также наблюдал невероятный рост и прогресс, который происходил в самом Элвисе, выражающийся не только в его сценической манере (которая сама по себе уже была примечательна), но и в его страсти к переменам и самосовершенствованию, которая, казалось, не имеет никаких мыслимых границ. Не то чтобы его можно было бы назвать каким–то особенным интеллектуалом, — он был далек от того, чтобы заниматься самоанализом, — но он как губка всасывал чужое влияние, был невероятно открыт всем новым людям, идеям и экспериментам, которые бросали вызов общественным стереотипам. В том, что касалось работы, он был по–настоящему серьезен. Когда бы Нил ни заходил к нему, он всегда заставал Элвиса с грудой записей — Рэй Чарлз, Бит Джой Тернер, Бит «Мама» Торнтон и Артур «Бит Бой» Крадап, — которые он изучал с жадностью школьника, готовящегося к выпускным экзаменам. Он слушал их снова и снова, и казалось, его слуху доступно что–то неуловимое для других. Но в тоже время он умудрялся вести весьма адекватную беседу касательно новых заказов, или предстоящего тура по Флориде (например, о том, что он будет петь в Джексонвилле на бис), или о том, что необходимо было знать Хелен о фан–клубе. А Дикси, как всегда, сидела рядом.

Вернон был почти все время поблизости: его с трудом можно было назвать карьеристом, и он не думал о том, чтобы искать какую–то работу. Боба это несколько волновало: никогда не знаешь, что на самом деле происходит внутри семьи, и иногда Бобу казалось, что, когда речь заходила о нежелании отца работать, в отношениях отца и сына возникала видимая трешина. «Но Глэдис удавалось сохранять семью. Она была очень практичной женщиной, вся в заботах о здоровье и благополучии Элвиса, всегда переживала за тех из нас, кто окружал его. Он отлично понимал, что она делала все, что было в ее силах, чтобы помочь ему не упустить свой шанс, и в ответ он ужасно хотел сделать что–нибудь стоящее и хорошее именно для нее. Я помню, когда однажды мы возвращались домой после очередного выступления, Элвис говорил Хелен: «Я просто хочу быть Кем–то, потому что я ужасно хочу сделать хоть что–то для моих стариков». Потом он сказал: «Они стареют». Я взглянул на Элвиса: «Слушай, как ты думаешь, сколько мне лет?» — «Ну, я не знаю». А мне было, я думаю, даже на пару лет больше, чем Вернону».

Элвис был счастлив, что снова оказался дома, но в то же время ему не терпелось скорее сделать следующий шаг. Он почувствовал это, когда еше даже не закончились гастроли. За две недели до этого на пути из Хоупа в Тексаркану на машине Элвиса загорелась опора колеса, и он был вынужден наблюдать, как сгорает дотла его новенький розовый «Кадиллак». Этот «Кадиллак» был у него не больше трех месяцев, и он еще не наигрался с ним. Еще всего два дня назад в Тьюпело он разъезжал вокруг города в своем стильном зеленом костюме. А теперь, когда инструменты и одежда одиноко валялись на обочине дороги, все это было похоже на то, как будто все его мечты горели синим пламенем. Однако затем нужно было снова приниматься за дело: нанимать чартерный самолет, чтобы добраться до места следующего концерта; звонить Бобу; найти кого–то, кто бы перегнал машину, чтобы встретиться с ними в Далласе; в общем, жить дальше.

В день 4 июля он выступал на открытом воздухе вместе с группой «Братья Блэквуд» и квартетом «Стэйтесмен» во время пикника «Целый день пения», организованного церковным промоутером В. Б. Ноулином в Де–Леоне, штат Техас. Он вышел на сцену в своем розовом костюме, как обычно, когда выступал вместе с Джеймсом Блэквудом. Но, несмотря на то, что Элвис ничего не знал об этом ежегодном событии, устраиваемом Ноулином (все это началось еше 7 лет назад, когда на первый концерт были приглашены Эдди Арнолд и квартет «Стэмпс», а в 1950 году — Хэнк Уильяме вместе с Блэквудами), он мгновенно оценил обстановку. В атмосфере, царящей на сцене и вокруг нее, было что–то такое, что моментально привело его в чувство и определило уместную здесь манеру поведения: все эти семьи с детишками, жареный цыпленок на тарелках, и все это в свете полуденного солнца под деревьями пекана в Ходжес–парке.

«Сегодня я буду петь только церковную музыку», — заявил Элвис Джеймсу, когда они перед выступлением сидели в новеньком автобусе группы и перебрасывались историйками и песнями. И что бы Джеймс ни ответил ему на это, ничто бы не изменило его решения. На сцене Элвис был как зачарованный, никак не реагировал, когда люди выкрикивали названия его песен. Саммер, басист группы, сказал, что его лицо было все время странно вытянутым. К вечеру колдовские чары — если можно так назвать то, что происходило с Элвисом днем, — были разрушены. Вся группа появилась в Стивенвилле на вечеринке, где также выступали Слим Уиллетт, Фэрен Твинс, «Стэмпс Квартет». И здесь уже Элвис отлично отыграл концерт и вполне адекватно реагировал на внимание публики. «В зале было ужасно жарко, — рассказывал диск–жокей и промоутер клуба Билл Бентли, — но в следующем году будет попрохладнее, поскольку мы решили установить кондиционеры».

Даже возвращение домой было не совсем похоже на возвращение домой. Ну, во–первых, он возвращался в фактически новый для себя дом, в котором первые обособившиеся представители семьи Пресли жили со времен своего переезда в Мемфис. И хотя он спал там и раньше, всегда это было не больше одной–двух ночей, ведь он все время проводил в дороге, начиная с того момента, как их семья переехала в этот дом тремя месяцами раньше. Это был скромный кирпичный домишко с двумя спальнями на ул. Ламар, 2414, на полпути от аптеки Каца, где Элвис, Скотти и Билл месяцев за 10 до этого произвели такую сенсацию, и катка «Рейнбоу», где впервые встретились Элвис и Дикси. Если продолжать двигаться по улице Ламар на восток, то проходишь мимо «Орлиного гнезда», а потом после пересечения с Хайвэй, 78, дальше прямо в Тьюпело. Это была дорога, по которой семья Пресли впервые приехала в Мемфис, и он уже не помнил, сколько раз он ездил по ней, въезжая и выезжая из города сначала маленьким мальчиком, а потом молодым человеком. Но почему–то сейчас все казалось другим, он чувствовал себя чужестранцем. Первые пару дней после возвращения домой он почти все время спал. Его соседям, семье Бэйкеров с тремя подростками, двумя мальчишками и девочкой, не терпелось взглянуть на молодого владельца дома. Какое–то время у семьи Пресли не было собственного телефона — в те дни установить телефон было непросто, — таким образом, мистер и миссис Пресли были частыми гостями в доме Бэйкеров. А у миссис Бэйкер вообще была незабываемая встреча с миссис Пресли в самый первый вечер, когда они только переехали в новый дом. Мистер Пресли, кажется, все еще перевозил вещи, когда один из кузенов миссис Пресли ворвался в дом Бэйкеров и объявил, что она лишилась чувств. Кузен не знал, есть ли у семьи Пресли свой домашний доктор, поэтому миссис Бэйкер вызвала своего, который пришел и сказал, что миссис Пресли серьезно больна — насколько поняла миссис Бэйкер, у нее был диабет и слабое сердце.

С тех пор, хотя по–настоящему друзьями они не стали, миссис Бэйкер очень сочувствовала миссис Пресли, которую считала человеком с изысканными манерами, но при этом несколько «нервным созданием», которому, казалось, приходится тащить на себе такой груз печали, что даже оставаться дома одной было для нее достаточно сложно.

По воспоминаниям Бэйкеров, в тот вечер, когда сгорел «Кадиллак» Элвиса, он позвонил домой, чтобы сообщить об этом, но, похоже, миссис Пресли почувствовала все еще до того, как взяла трубку. После этого случая она не решалась и подумать, какой опасности подвергался ее сын тогда на дороге. Чем большего успеха она желала Элвису, тем меньше радости и удовлетворения ей этот успех доставлял. Однажды Глэдис пригласила миссис Бэйкер и ее дочь Сару к себе. Она показала им шкаф Элвиса, в котором было полно одежды в черных и розовых тонах. Глэдис также с гордостью продемонстрировала все его туфли и висевшие рядом костюмы и говорила о своем сыне так, как не говорила ни о чем и ни о ком другом. Она убеждала миссис Бэйкер, что Элвис не заслуживал всей той критики, которая обрушивалась на него, что в его движениях нет ничего вульгарного или пошлого, что он просто до конца отдавался тому, что делал.

Мистер Пресли — это отдельная история. Он относился к типу людей, которых принято называть «сухими», никогда ничем не жертвовал ради своего удовольствия или же проявлял чувство благодарности. Миссис Бэйкер даже стала запирать внешнюю дверь на щеколду, потому что мистер Пресли мог спокойно войти без стука, чтобы позвонить или одолжить что–нибудь, и это случалось и днем и поздно вечером. Бэйкеры полагали, что делал он это не специально, а просто потому, что не умел по–другому, но, поскольку это было неприятно мистеру Бэйкеру, они все–таки запирали дверь. Они наблюдали, как Вернон работает во дворе со своим братом или иногда шурином, устанавливая кондиционеры в новые машины, когда он считал, что необходимо подзаработать, и чувствовали еще большую жалость к бедненькой миссис Пресли. Но при этом, и Бэйкеры это знали, в этой семье все были очень привязаны друг к другу: они даже хотели когда–нибудь купить маленький домик и устроить там комнату для матери мистера Пресли, которая проводила с ними большую часть времени.

Когда наконец Элвис привык к тому, что он снова дома, он стал иногда появляться у Бэйкеров, чтобы позвонить или одолжить что–нибудь, при этом демонстрируя самые хорошие манеры и природную непринужденность, чего Бэйкеры не могли не ценить. Когда самые младшие из Бэйкеров, Джек и Сара, впервые увидели Элвиса, он разговаривал по телефону. Увидев их, он тут же обернулся и представился, будто они и не знали, кто он. По мнению четырнадцатилетней Сары, выглядело это так, что «он хотел, чтобы ты, кем бы ты ни был, ни в коем случае не подумал, будто он считает себя выше».

«Нам с тобой придется иногда заменять друг друга», — сказал Элвис восемнадцатилетнему Дону Бэйкеру. И хотя они никогда не делали этого, никто в семье не мог упрекнуть его в лицемерии. Это было лишь проявлением учтивости, которая, однако, выражалась несколько противоречивым (поскольку свидетельствовала о самоуверенности) способом: «Я действительно Кто–то».

Когда они видели Элвиса, говорящего по телефону, они воображали, будто он разговаривает с Голливудом, далекой землей, даже если он на самом деле говорил со Скотти, своим гитаристом, или с Полковником Паркером в Нэшвилле, который звонил все чаше и чаще, видимо, чтобы обсудить летал и предстоящих гастролей. В течение дня они слышали, как он снова и снова проигрывал свои записи. И песни в стиле ритм–энд–блюз Дьюи Филлипса вырывались из окна маленького домика на шумную улицу в спокойный и жаркий летний день.

До отъезда Элвису за короткий срок предстояло сделать так много. Теперь, когда у него был собственный угол, Скотти и Билл приезжали несколько раз для репетиций. Они играли на закрытом крыльце, а соседские дети и их друзья рассаживались на траве вокруг и слушали. «Ну, что вы хотите услышать?» — спрашивал Билл, паясничая. Элвис следил за ним со своей ослепительной улыбкой и спрашивал, понравилась ли детям музыка. С помощью Боба Нила (название и финансирование группы было все еще на Бобе) Элвис купил новый «Кадиллак», в этот раз новой марки, и Хелен Нил предложила покрасить его в уже ассоциировавшиеся с Элвисом цвета — розовый и черный. По дороге к дому Лански он с гордостью демонстрировал его каждому на Бил–стрит и, выйдя из машины, направился к магазину Лански, позвякивая ключами. «Элвис хотел, чтобы я прокатился на его машине по кварталу. Он сказал: «Мистер Лански, я хочу услышать ваше мнение о моем «Кадиллаке». Он обожал его, и я совершил непростительную ошибку: в то время я был по уши в долгах со своей торговлей, и тогда я подумал: «Сейчас я проедусь по кварталу, и, если с машиной что–нибудь случится, это будет стоить мне уйму денег». И я отказался. Элвис был ужасно разочарован. Он очень расстроился из–за моего отказа: он не мог свыкнуться с этой мыслью. Он по–настоящему обожал свой автомобиль, и я просто убил его. До сих пор я чувствую свою вину, когда вспоминаю об этом».

Дикси приезжала к нему так же часто, как и раньше. Маленький Джек Бэйкер и его сестра иногда шпионили за ними, когда они, взявшись за руки, во дворе играли с беленькой собачонкой, о которой, когда Пресли уезжали, заботилась Сара.

Элвис сопровождал Дикси на ее школьный бал, одолжив для этого случая у Боба Нила его «Линкольн» новой марки и захватив по дороге лучшую подругу Дикси, Бесси Волвертон, и своего кузена Джина. Он был необыкновенно красив в своем смокинге, и она очень гордилась им и тем, что может наконец–то показать его всем своим друзьям. Дикси пыталась подружиться с его новыми знакомыми, но обнаруживала, что ей все трудней и трудней вписываться в его жизнь. Она, конечно же, знала Реда Уэста, с которым Элвис общался уже всю зиму и весну и который после окончания занятий регулярно сопровождал Элвиса во время гастролей. Когда Ред пошел осенью в колледж, Элвис, Дикси знала это, хотел достать ему машину. Ред был всегда мил с ней и вел себя очень вежливо, но многие из новых знакомых Элвиса, которые стали появляться все чаше и чаще, не относились к тому сорту людей, с которыми Дикси и Элвис общались раньше. «Почти все они выражались ужасным языком, курили, у каждого в руке была выпивка — это была компания, в которой я чувствовала себя на редкость дискомфортно». Элвис все больше и больше хотел быть окруженным толпой. Они теперь редко оставались одни, даже в то малое время, что у них было: «Ему постоянно нужно было выходить с ребятами и тусоваться в округе». Она могла понять, когда он уходил поиграть с Редом и футбол в Гатри–парке или когда он уходил в «Треугольник», чтобы встретиться со старыми друзьями. Но иногда, казалось, что вся эта суматоха захватывает его — он чувствовал прилив сил, только когда вокруг были другие люди, и страстно жаждал их внимания, чего никто из них раньше не мог себе даже представить.

Дикси и Элвис уже не раз серьезно ссорились. Обычно поводом для ссор было выяснение того, что делала она, пока его не было, но Дикси подозревала, что это была лишь попытка все перевалить с больной головы на здоровую. Он не выносил даже мысли о том, что у нее может быть какая–то своя жизнь, хотя сам он все время убегал из того мирка, который они для себя создали. Что она делала? Что она видела? Где она была, когда он звонил? Она не собиралась обманывать его. «Конечно, у меня были другие друзья, те же подруги, что были у меня и до этого. Я ни с кем не встречалась. Но мы иногда ходили в забегаловку «Бази Бетти» на улице Ламар. Там был проигрыватель, и мы танцевали». Дело доходило до ссор: «Слушай, ты уезжаешь на три недели, а я что, должна сидеть дома все выходные и смотреть телевизор?» Это было причиной всех ссор, которые у нас возникали. Я думаю, он понимал, что то, чего он требовал от меня, было бессмысленно, но он ничего не мог с собой поделать. Все это было очень драматично. Я несколько раз отдавала ему кольцо, или же он забирал его. Такие наши разрывы продолжались когда–то день, когда–то мы мирились в тот же вечер, а иногда я не успевала дойти до дома, а он объезжал свой квартал, возвращался и говорил: «Постой». И мы сидели на крыльце и плакали. Иногда моя мама подходила к двери два–три раза, стучала по стеклу и звала меня. И я отвечала: «Сейчас. Минутку» — и думала: «Я не могу уйти», потому что нам обоим было очень плохо, и мы должны были расстаться, но мы не хотели порывать, ведь мы все еще были друзьями. Знаете, я, наверное, больше времени проводила с его родителями, чем он сам. Когда он уезжал из города, я приходила и оставалась с ними, и тысячу раз я проводила ночь в их доме, спала в его кровати, пока его не было. Мы с миссис Пресли вместе готовили, и ели, и гуляли. Мы выезжали из центра города и как бы «паслись» вдвоем. И как будто утешали друг друга».

Все его мысли все больше принадлежали тому, что еще не случилось, — тому, что, как говорили ему Боб Нил и мистер Филлипс, должно было произойти, тому, что, по обещаниям Полковника Паркера, должно было осуществиться таким удивительным образом, что Элвис не мог себе и представить. Он рассказывал Дикси о Полковнике, хотя она не была уверена, что понимает. Он беседовал с Бобом о том, каким образом Полковник сможет помочь им. Он постоянно рассказывал своим родителям о Полковнике Паркере, который сделал невероятное, помогая устраивать последние гастроли во Флориде. Он продолжал рассказывать им о Полковнике Паркере, говорил Верном, «все время упоминая о том, какого великого человека он встретил, какого редкостного ума этот человек и т. д. Глэдис и я предупреждали Элвиса и говорили, что, по сути, мы ничего не знаем о нем, в конце концов, у него был контракт с Бобом Нилом». Боб будет упомянут в любом новом соглашении, уверял Элвис. Речь о том, с чем Боб не мог справиться в одиночку. И Боб знал это не хуже других. У Боба не было тех связей, которыми обладал Полковник Паркер. У Полковника были друзья в самых высших сферах. Полковник имел дела с Голливудом.

Элвис так страстно желал осуществления своей мечты, как ничего другого в своей жизни. И он собирался добиться этого так же целеустремленно. Глэдис больше не хотела слышать о том, что этот Полковник мог сделать для них. Она просто ужасно боялась за своего сына, тогда как Вернон реагировал в своей особенной манере. Он гордился своим сыном, а любому малознакомому человеку он демонстрировал туповатую гордость человека, выигравшего в лотерею. Но при этом для тех, кто лучше знал этого красивого человека с его мягкой манерой говорить, часто до угрюмости уходящего в себя, он казался все более неуверенным в себе, все более растерянным.

Оба родителя Элвиса были одинаково привязаны к Дикси. «Я думаю, многое из того, что происходило, было связано с нежеланием Мистера и миссис Пресли принимать тот образ жизни, в который все больше втягивался Элвис. Они больше не могли контролировать его. Это было ужасное чувство». При всем при этом отец знал, что то, что говорил Элвис, возможно, имело смысл. Ему нравился Боб, с ним было здорово, с Бобом можно было поговорить — и он, как и прежде, говорил Элвису, что ничего не знает о Полковнике Паркере. Но, похоже, скоро у них появится возможность познакомиться с этим человеком гораздо ближе, потому что Паркер, не переставая, звонил и посылал Элвису телеграммы, видимо, ничуть не заботясь о счетах за эти далекие переговоры. Боб начинал видеть, что то, что говорил Элвису Полковник, возможно, было правдой: Мемфис был недостаточно большим городом, компания «Сан Рекордз» не имела своего рода национального распространения и не выплачивала таких гонораров, как большие компании. И Боб это понимал. Марион Кейскер обнаружила, что произошла очень большая перемена в манере обращения старшего Пресли с Сэмом. «Я вдруг поняла, что мистер Пресли почувствовал, что «Сан Рекордз» зависит от Элвиса, и никак не наоборот. Однажды до моего слуха долетели его слова: «Знаете, эта студия будет ничем без моего мальчика». Сомневаюсь, чтобы он говорил это Сэму, но тогда я подумала: «Да… Так оно и есть». Вся картина менялась».

А пока Боб рассматривал предложения, или по крайней мере запросы, которые приходили почти каждую неделю от всех крупных и самостоятельных фирм, с которыми у него был установлен контакт. По словам Нила, «Сэм дал понять, что не против того, чтобы обсудить с ними продажу контракта Элвиса, если сумма его устроит», и пока Нил прояснял то, что он не являлся представителем компании звукозаписи, а был всего лишь посредником, большинство предложений проходило через его руки. Сэм всегда либо отказывал Бобу с Элвисом, либо поднимал стоимость контракта настолько, что был уверен, что им откажут. Однажды глава «Коламбии» Митч Миллер, которого расхваливал и рекламировал Билл Рэндл, кливлендский диск–жокей, разыскал Нила по телефону в одном техасском мотеле. «Он сказал: «Сколько вы хотите?» Я ответил, что подумаю, и позвонил Сэму. Насколько я помню, Сэм попросил тогда около восемнадцати тысяч долларов. Я перезвонил Митчу, и он ответил: «Забудь об этом. Никто не стоит таких денег». Фрэнк Уокер, президент MGM, услышав от брата Сэма Джада, что контракт Элвиса продается, послал Сэму 8 июня телеграмму, и Сэм отказал им, несмотря на то, что они предложили сумму, названную Джадом. Capitol, Mercury, Chess, Atlantic, Randy Wood’s Dot Lable (фирма, имеющая на тот момент огромный успех благодаря своему последнему открытию — Пэту Буну) — все они проявляли самый активный интерес к покупке контракта юного дарования: волнение чувствовалось во всей шоу–индустрии.

Боб сообщил о некоторых из этих предложений Элвису, некоторые пока оставил в тайне. Он не хотел обрушивать на него такое количество потенциальных возможностей, так как после нескольких лет в бизнесе он прекрасно знал, что большинство из них превратятся в ничто. Но Элвису и так было ясно, что что–то происходит: вокруг никогда без причины не бывает столько важных людей, говорящих о тебе. Никто не хочет запрыгнуть в фургон, если фургон никуда не едет. Боб был уверен, что все они положительно настроены по отношению к творчеству Пресли. В выпуске журнала «Биллборд» от 16 июля говорилось, что песня «Baby, Let's Play House» занимала пятнадцатое место в музыкальных рейтингах исполнителей в стиле кантри и вестерн. Летнее издание «Кантри Сонг Раундап» с фотографией Хэнка Сноу на обложке опубликовало историю «Элвис Пресли — фейерверк фолк–музыки». Бобу очень нравился Пресли, он не мог сказать ничего плохого о нем, он был почти членом семьи для Боба. Они все вместе ездили кататься на водных лыжах на озеро Маккеллар и устраивали пикники в Риверсайд–парке. Когда сын Боба Санни выставлял свою кандидатуру в студенческий совет весной, Элвис, Билл и Скотти выступали в его поддержку во время церковной программы «Мессик Хай». Элвис считал Хелен своей второй матерью. Боб и представить себе не мог, что может когда–нибудь потерять его. И поэтому, когда он беседовал с Полковником Паркером об их далеко идущих планах, он всегда рассчитывал на сотрудничество в ярком будущем. Теперь приходилось сталкиваться с не совсем приятными реалиями: необходимо было изменить финансовое соглашение с Биллом и Скотти, им придется удовлетвориться иным по сравнению с предыдущим соглашением гонораром, теперь 50% определялось Элвису, а каждому из них по 25%. Элвис понимал это, и ребята тоже должны были это понять. Теперь народ шел слушать Элвиса. Теперь он, а не группа Blue Moons Boy. собирал целые толпы. Немного удачи, и Боб был глубоко убежден, что, с неоценимой помощью Полковника, дальше все это будет только гладкий путь к исполнению мечты.

11 июля Элвис снова пришел в студию «Сан». Уже через неделю он снова будет в пути, и сейчас казалось, что он едва ли успел побывать дома. Куда бы в городе он ни поехал — будь то Бил–стрит, кинотеатр или забегаловка; стоял ли он на перекрестке в ожидании зеленого света, — казалось, все его знают, было ощущение, что от него чего–то ждут, и он был всегда готов оправдать это ожидание: кивком головы, подмигнув или помахав рукой. Лишь в студии все было по–прежнему: Марион сидела во внешней комнате: на окнах жалюзи, чтобы как–то снизить жару; Сэм — в аппаратной, ожидающий, наблюдающий, всегда готовый к тому, что что–нибудь может случиться; Скотти и Билл оптимистично постоянные: они никогда не изменятся. Для этой записи мистер Филлипс принес другую оригинальную композицию и пригласил нового барабанщика. Песня была, как всегда, в стиле кантри, написана Стэном Кеслером, стил–гитаристом, а в качестве барабанщика был приглашен Джонни Бернеро, который постоянно играл в нескольких кантри–группах и работал через дорогу в компании Memphis Light, Gas and Water.

Эта песня, и Сэм знал это, была не по вкусу Элвису: «Он совершенно не оценил ее поначалу. Может быть, она была слишком в стиле кантри, увеличивающееся число аккордов, и потом, это была медленная песня. Но мне нравилась основная линия, и я считал, что это было именно то, что нужно на тот момент, чтобы продемонстрировать большую разносторонность группы. И вот я позвонил Джонни, ну, либо я позвонил ему, либо он был в студии в тот день, потому что играл кое–что другое для меня. И мы решили попробовать сыграть эту песню. И он стал выбивать ритм четыре четверти. И я сказал ему: «Джонни, от этого мало толку. Что я хочу, чтобы ты сделал так: держи свой фоновый ритм на четыре четверти, пока не вступит хор, и тогда объединяйся с басовыми на счет две четверти». И, таким образом, эта песня зазвучала как «I Forgot to Remember to Forget», то есть в два раза быстрее, чем предполагалось изначально. И тогда Элвис по–настоящему оценил ее».

С остальными отрывками уже не приходилось прибегать к подобным уловкам. Без барабанщика они просто валяли дурака, пока не наткнулись на отрывок из «Таинственного поезда», песни, которую Сэм изначально собирался записать с «Литтл Джуниор Паркером и The Blue Flames» два года назад, но они ушли от него. Это был быстрый, ритмичный блюз, который Сэм пытайся скормить Скотти, еще когда они только начали записываться. Все втроем они почерпнули из этих репетиций многое, что впервые применили в своем «That's All Right», лучше узнали себя и возможности музыкальной техники. «Это был целый бар ритмов, доступный в один момент, — говорил Скотти, — но такой, что, если бы я начал просто играть в одиночку, ничего бы не вышло, но с его пением все звучало естественно». «Это было лучшее, что я сделал с Элвисом», — говорил Сэм. «Это была песня о тех чувствах, которые многие испытывали. Я имею в виду, что это действительно имело место: посадить любимого человека в поезд: неужели он навсегда покидает тебя? Может быть, он никогда не вернется. «В поезде, в котором я еду, 16 вагонов…» — и ты сам решаешь, быть внутри или снаружи. «Джуниор» собирался сделать у этого поезда пятьдесят вагонов, но я сказал, что шестнадцати вполне достаточно, это звучит так, как будто этот поезд идет из небольшого городка. Это был чистый ритм. А в конце Элвис смеялся. И, простите за грубое слово, это было чертовски здорово!»

Последним отрывком, который они репетировали, была композиция в стиле ритм–энд–блюз «Trying to Get to You», с которой они уже выступали без особого успеха годом раньше. В этот раз она получилась у них настолько свободной и не стесненной рамками условностей, как никогда до этого, особенно когда добавили Джонни Бернеро с его барабанами и Элвиса, берущего аккорды на пианино. И так же, как «Таинственный поезд», эта песня устремляла мысли к чему–то таинственному. В ней было какое–то неуловимое присутствие внутренней гармонии вперемешку с беспощадной жаждой, безнадежной энергией в соединении с чистой разливающейся радостью, которая, казалось, вырывалась из музыки. Это было настоящее достижение искусства и страсти, естественной красоты чистой души, которую Сэм Филлипс искал, еще когда он только начинал иметь дело с музыкой. И было понятно, что Элвис знал, что он смог этого достичь.

В оставшиеся два дня своих каникул он разъезжал по городу: с Дикси, Редом и своим кузеном Джином, останавливался, чтобы навестить Дьюи на радиостанции. Вместе с Дьюи он заходил в клубы на Бил–стрит, где Дьюи все еще приветствовали как героя–завоевателя, а этого белого парня, поющего блюзы, с готовностью принимали как очередную сумасшедшую идею Дьюи.

«У Элвиса было особое расположение к Бил–стрит, — говорил Сэм Филлипс. — Возможно, там он чувствовал себя уютнее, чем на главной улице. Вы знаете, Элвис не ходил в магазин «Братья Лански» только потому, что кто–то сказал: «Почему бы тебе не купить эту чертову рубашку цвета ликера шартрез?»

«С ним не соскучишься», — говорит профессор WDIA Нэт Д. Уильямс, неофициальный «посол» квартала Бил. «Элвис, когда он только начинал на улице Beale, был там любимчиком… Вокруг него всегда был некий ореол сентиментальности, который негры так любят вкладывать в свои песни». Вот это и было его целью: общечеловеческий компонент; и он этого добился: не было места, где в каком–либо смысле он не чувствовал бы себя как дома. Но при этом он почему–то все больше ощущал себя чужаком, как если бы он один мог видеть не только все открывающиеся яркие возможности, но и чувствовал опасности, которые подстерегали его в большом мире за пределами родного города.

И снова его ждала дорога, сначала в Техас, а затем во Флориду, и путь этот был связан с большими ожиданиями и все возрастающим вниманием прессы. Можно не сомневаться, что и эти ожидания, и внимание прессы возникали не без участия Полковника. В шоу, которое вел комик (и по совместительству философ) Энди Гриффитс, участвовали Фэрлин Хаски вместе с его «Hush Puppies, Marty Robbins, Jimmie Rodgers Snow», «пришельцами» Томми Коллинзом и Гленом Ривзом, и «особо горячо любимый ЭЛВИС ПРЕСЛИ и Скотти & Билл». Внизу каждой газетной рекламы была ключевая фраза Оскара Дэвиса «Не вздумайте пропустить это», и никто из флоридских поклонников кантри–музыки не решился пропустить это шоу. В Джексонвилле в мае была первая сцена буйства фанатов, где «прежде, чем его спасли от его невменяемых поклонников, — сообщила «Кэшбокс» в статье, которая вполне могла быть написана Полковником, — они лишили его галстука, платка и ремня, также им досталась большая часть его пиджака и рубашки. Полковник Том Паркер подарил Элвису новый пиджак взамен сорванного поклонниками–коллекционерами».

Гастроли по Флориде завершились в Тампе 31 июля, и тут же начались другие, в которых, как устроил Боб Нил, участвовали Вебб Пирс, Ванда Джексон и впервые сделавший запись в студии «Сан» Джонни Кэш. Они отыграли в Шеффилде, штат Алабама, 2 августа, потом их пригласили в Литл–Рок, куда должны были прибыть мистер и миссис Пресли и подписать контракт, в котором Полковник именовался «особым советником» как для Элвиса, так и для Боба Нила.

Вернон прибыл на встречу практически готовый к тому, чтобы подписать нужные бумаги, но Глэдис отказалась. Она была очень напугана буйствами поклонников во Флориде, она говорила, что не знает, зачем это нужно сейчас подписывать какие–то договора, она боялась, что с ее мальчиком может что–то случиться.

«Ну, это, конечно же, можно понять», — сказал Полковник: у него тоже было ощущение, что, возможно, парень несколько перебарщивает. Но если с деньгами было все в порядке, то почему бы Бобу не ангажировать его на короткое время, чтобы он мог позволить себе и Элвису отдохнуть, например, поехать с мистером и миссис Пресли во Флориду или провести несколько дней с Полковником и миссис Паркер в Мэдисоне. Полковник совершенно не хотел еще раз увидеть то, что случилось в Джексонвилле. Боб Нил насторожился.

«Нет нужды что–либо подписывать сейчас», — заявил Паркер. Как только все придет в порядок, он сможет гарантировать миссис Пресли, что ничего похожего на случай в Джексонвилле больше не произойдет.

Полковник счел разумным, чтобы он и Нил остановились пока на этом. Он оставил старших Пресли в гримерной «Опрая» с комиком Уитом Фордом, Герцогом Падьюки. Форд, уроженец Литл–Рока, участвовал в оригинальных гастролях, организованных Хэнком Сноу в феврале, и являлся давним другом и товарищем Полковника, а также и его соседом. Он был известен также своей церковной деятельностью и работой с молодежью, и, хотя он не участвовал в программе, Полковник уговорил его отправиться в Литл–Рок, чтобы позаботиться о собственных делах.

«Миссис Пресли была очень против общей работы Элвиса и Полковника, — рассказывал Форд писателю Винсу Стайтену, — оказывала очень большое сопротивление. Она не хотела, чтобы Элвис что–либо менял, потому что он был связан всеми этими контрактами. Но я сказал ей, что все это не проблема. Сказал, что знаю Полковника уже много лет и что он на самом деле знает все лазейки на пути к организации успешного шоу». Друг Элвиса Джимми Роджерс Сноу тоже делал все, что было в его силах, чтобы донести до старших Пресли то же самое. «Они были простыми провинциальными людьми, а Полковник был очень ловок. Я думаю, они поэтому так волновались. Они больше были озабочены тем, чтобы остаться верными Бобу Нилу. Основное, что следовало им объяснить, так это то, что необходимо развиваться, идти вперед. Наверное, я больше времени беседовал с миссис Пресли, чем с Верноном, потому что в их семье принимала решения она».

Постепенно сопротивление Глэдис было сломлено. «Он вроде выглядел умным человеком, — уже было начал говорить Вернон, — но мы все еще так мало знали о нем, так что договор мы не подписали». Элвис был самым горьким образом разочарован. Он целую вечность пребывал в подвешенном состоянии в надежде, что родители передумают, но, когда этого не случилось, ему ничего не оставалось, как принять заверения Полковника, что ему не о чем беспокоиться. Паркер уверял его без тени сомнения, говорил, что начало было то, что надо, а все остальное еще впереди.

Элвис выступал в Камдене, штат Арканзас, затем 5 августа он вернулся в Мемфис с триумфальным концертом в честь возвращения домой в Овертон–парке, месте его первого непреднамеренного триумфа, когда он выступал в качестве дополнения к звездному составу программы — Смиту Уитману и Билли Уолкеру. В этот раз он был вторым гвоздем программы (после Уэбба Пирса и Wondering Boys) двадцатидвухактового концерта, который завершил «восьмой ежегодный кантри–фестиваль Боба Нила». А в газете Press–Scimitar на следующий день появился репортаж с фотографиями героев их родного города — Элвисом Пресли и Джонни Кэшом, наложенными на изображение четырехтысячной толпы, напирающей на ограждение, из которой «несколько сотен человек полиция была вынуждена увести».

Марион Кейскер присутствовала на этом концерте, это было первое выступление Элвиса, которое она посетила после концерта в «Опрае» почти год назад. Марион рассказала, что в какой–то момент она «услышала, как кто–то визжит в экстазе, а надо сказать, что, находясь среди других, я всегда очень сдержанна. И вдруг до меня доходит: это же я кричу! Я — степенная мать своего ребенка — просто абсолютно потеряла голову!» Хотя она призналась, что этот случай не был для нее удивительным. Она обожала Элвиса и испытывала море самых противоречивых чувств — благоговение, сожаление и ожидание чего–то, — наблюдая за развитием всей драмы.

С первого дня, как она узнала Элвиса, Сэм, казалось, совершенно не знал, как поступить. Единственно, было ясно, что им будет выгодно, если Паркер займется контрактом, и, возможно, это будет выгодно и Элвису тоже. Однако Сэм, казалось, просто не мог заставить себя совершить сделку, которую он знал, что должен был совершить. «Конечно, впервые я по–настоящему познакомилась с Полковником только после подписания контракта [с RCА], но я всегда чувствовала, что Сэм презирал его. Я не помню, чтобы Сэм говорил что–либо уничижительное по отношению к Паркеру, но я всегда чувствовала, что, несмотря на свою личную заинтересованность, Сэм не считал, что Элвису стоило работать с Паркером. Я думаю, что это было единственное, что Элвис сделал вопреки совету Сэма. Сэм не думал, что такой шаг будет разумным. Но, поскольку это было неизбежно, он и не собирался бороться. У Элвиса была врожденная находчивость и изобретательность. Обычно, когда ты врешь или уклоняешься от ответа, у тебя появляются проблемы, но Элвис ни разу в жизни не сказал, чего не следовало, в микрофон или камеру».

На следующий день после концерта вышел новый сингл Элвиса и был с восторгом принят в обзоре «Биллборда» «Спортлайт», где его называли блестящим соединением разных стилей, а в вышедшей тремя неделями позже статье в «Биллборде» говорилось, что «с каждым новым релизом Пресли все больше и больше выступает на передний план музыкального мира. Его последняя запись, не теряя времени, заняла свое место. Она уже начала постоянно крутиться в Мемфисе и Хьюстоне. Также сообщалось о ее больших продажах в Ричмонде, Атланте, Дюраме, Нэшвилле и Далласе».

Тем временем Полковник взял быка за рога. Мгновенным последствием их встречи в Литл–Роке явилась беспрерывная бомбардировка старших Пресли телефонными звонками, проверка связи с Герцогом Падьюки и каждодневные разговоры с Бобом Нилом с целью объяснить выгоду данного соглашения не только для Элвиса, но и для самого Нила, а также для всех других вовлеченных сторон. Видя то почтение, с каким старшие Пресли относились к Хэнку Сноу, он заставил Сноу сделать им несколько телефонных звонков. «Я думаю, Полковник использовал бы кого угодно, чтобы повлиять на их мнение, — говорил Джимми Роджерс Сноу, — потому что они были медлительны, а он умен, чтобы понимать, что напрямую их отношения было не изменить. Но вот что я вам скажу: думаю, они в итоге подписали это соглашение не столько из–за Паркера и того, что он делал, но потому, что им нравился мой отец».

15 августа все они еще раз встретились в Мемфисе, и Элвис с гордостью поставил свою подпись наверху документа, в котором отныне Полковник Томас А. Паркер именовался «специальным советником Элвиса Пресли [исполнителя] и Боба Нила [менеджера] на протяжении одного года и двух годовых операций на сумму две тысячи пятьсот долларов в год, выплачиваемую в пять выплат размером пятьсот долларов каждая, с целью переговоров и всевозможной помощи Элвису Пресли в становлении последнего как исполнителя. Паркеру будут возмещены все непредвиденные расходы на поездки, раскрутку и рекламу, одобренную Элвисом Пресли и его менеджером».

Полковник получил эксклюзивные права на сто выступлений в течение следующего года, за каждое из которых исполнителю будет оплачиваться гонорар в размере 200 долларов, «включая оплату музыкантов исполнителя». Кроме того, в случае, если «переговоры не сдвигаются с мертвой точки и Элвис, его менеджер и другие стороны решают освободиться от обязательств». Полковнику будут возмещены все его расходы, а также «выплачено сто семьдесят пять долларов в день за первое выступление, двести пятьдесят долларов — за второе и триста пятьдесят — за третье». Полковник также получил эксклюзивные территориальные права на «Сан–Антонио, Эль–Пасо, Феникс. Тусон, Альбукерке, Оклахома–Сити, Денвер, Уичито–Фолс, Уичито, Новый Орлеан, Мобил, Джексонвилл, Пенсакола, Тампа, Майами, Орландо, Чарльстон, Гринвилл, Спартанбург, Эшвилл, Ноксвилл, Роанок, Ричмонд, Норфолк, Вашингтон, Филадельфия, Неворка, Нью–Йорк, Питтсбург, Чикаго, Омаха, Милвок, Миннеаполис, Сант–Пол, Де–Мойн, Лос–Анджелес, Амарильо. Хьюстон, Галвестон, Корпус–Кристи, Лас–Вегас, Рено, Кливленд, Дейтон, Акрон и Колумбус, округ Колумбия».

«Полковнику Паркеру отдается право, — говорилось в заключение, — проведения всех переговоров относительно продления существующих контрактов».

И вот с этим соглашением Элвис продолжил гастроли, теперь уже в качестве официального участника фестиваля Хэнка Сноу. Внешне никаких изменений не произошло, кроме того, что теперь трио приняло постоянного четвертого участника. На обратном пути в Тексаркану в конце месяца (в четвертый или пятый раз за год) Боб, Элвис, Скотти и Билл устроили небольшое своего рода рекламное выступление в такой несерьезной и обезоруживающей манере, как будто это происходило в чьей–нибудь гостиной. «Мы хотим пригласить всех на это шоу, — говорил Скотти. — И все они спрашивали о барабанщике, с которым мы выступали в прошлый раз (четыре месяца назад), Ди Джей Фонтана. Он будет с нами. Он постоянный член нашей команды».

«Послушай, — говорит Боб, — прежде чем мы позовем кого–нибудь еще из ребят поболтать, скажи: Элвис Пресли, как ты поживаешь?»

«Отлично, Роберт, — отвечает спокойный молодой голос. — А как ты?»

«О, все здорово, — отвечает Боб не моргнув. — Я знаю, что все в Тексаркане поднимают такие крики, чтобы ты приехал и приветствовал их своими песнями, что на вечер пятницы назначено большое двухактное шоу в их зрительном зале. Что ты думаешь обо всем этом?» И они пустились в пространные рассуждения на эту тему, пока Боб не представил «одного из самых шумных парней в этой группе… Билла Блэка, который шурует на басу, иногда еще рассказывает пару историй, а вообще валяет дурака. Билл, иди поприветствуй своих фанатов в Тексаркане».

И вот мы слышим теплую медленную, протяжную речь: «Боб, я хочу сказать только одно. В пятницу вечером мы будем здесь. И у меня есть новые фото с Элвисом, и они будут продаваться по старой цене — четверть за штуку. У меня их будет с собой четыре–пять миллионов. Ну, если кто–нибудь захочет приобрести одну, то, пожалуйста, у меня их полно. Перед шоу, в перерыве, после концерта — в общем, я могу продавать их хоть всю ночь. Вот и все, что я хотел сказать».

И все это так спокойно и по–домашнему, что было трудно поверить, что Элвис Пресли балансирует на краю чего–то необыкновенного — положения звезды, успеха, на таком крутом обрыве, что он должен быть так же страшен, как привлекателен.

«Я бы хотел пригласить всех вечером в пятницу посмотреть наше большое шоу, — объявил Элвис, следуя совету Боба Нила подстегнуть толпу. — Потому что я не знаю, когда мы снова приедем сюда… Возможно, пройдет немало времени прежде, чем мы сможем вернуться в Тексаркану», — заключил он, представления не имея и не особенно заботясь о том, когда это может случиться.