Элвис Пресли. Последний поезд в Мемфис

Глава 14 «LOVE ME TENDER»

(август — октябрь 1956)

В Голливуд Элвис приехал в пятницу, 17 августа. К его приезду в аэропорту были вывешены лозунги «Элвиса в президенты», но, когда репортеры спросили его об этом, он не проявил серьезного интереса к этой должности, заявив: «Я — за Стивенсона. Не буду вдаваться в интеллектуальные рассуждения, но знаю точно: он человек знающий». Поселился Элвис в гостинице «Голливуд Никербокер» на улице Айвар рядом с Голливудским бульваром. Там уже обосновался Полковник, а его двоюродный брат Джин снял огромный номер на одиннадцатом этаже.

На следующей неделе начались встречи и примерки. До конца не уверенный в том, что именно нужно делать, Элвис выучил наизусть весь сценарий, включая реплики всех остальных актеров. «Я легко учу наизусть, — гордо сообщил он репортерам. — Я однажды выучил прощальное обращение генерала Макартура и до сих пор помню выученные еще в школе куски из речи Линкольна в Геттисберге». Элвис встретился со своими напарниками по съемочной площадке Ричардом Эганом и Деброй Паже (Эгану он признался, что никогда в жизни не играл и был «жутко напуган»), а также Робертом Уэббом, 53-летним ветераном кинобизнеса, который был обеспокоен тем, что из–за участия Элвиса скромный вестерн может превратиться в посмешище. Милдред Даннок, которая играла мать Элвиса в фильме, посчитала Пресли милым мальчиком, чья вежливость и учтивые манеры показывали желание учиться. Больше всего Элвис оказался взволнован от встречи с 41-летним продюсером Дэвидом Вейсбартом. Год назад Дэвид продюсировал фильм «Бунтовщик без идеала» с участием Джеймса Дина, а сейчас собирался снять документальный фильм о жизни Джеймса Дина. Этим ему больше всего и хотелось бы заняться, выпалил Элвис. Он восседал, поджав под себя ноги, и, нервно поглаживая подбородок, жевал жвачку. «Мне бы наверняка это понравилось, — сказал он. — Думаю, я бы с этим легко справился».

Как в сказочном королевстве, мимо постоянно прохаживались знаменитости, ковбои и индейцы разговаривали о том о сем в полицейском участке, и каждый старался хоть одним глазком взглянуть на вновь прибывших. На Джина все это произвело ошеломляющее впечатление, так что он пристрастился к выстругиванию фигурок из дерева или прятался в огромной гримерной, где Полковник занимался делами, пока Элвис был на съемках. Что касается Элвиса, то он явно наслаждался происходящим — скорее похожим на детский сон — и ни словом, ни взглядом не хотел выдать, как он был рад.

На второй день съемок Элвис познакомился с 25-летним Ником Адамсом, темной личностью, который два года назад умудрился пробиться в актерский состав «Мистера Робертса», изображая перед режиссером Джоном Фордом главного актера, Джимми Кэгни. Адамс, сын шахтера из Нантикока, штат Пенсильвания, сыграл роль второго плана в «Бунтовщике без идеала» и объявил всем вокруг, что в тот момент писал книгу о своем «лучшем друге» Джимми Дине. Отчаянно добиваясь успеха и признания, он вел тщательные записи о голливудской жизни и никогда не забывал посылать благодарственные и поздравительные открытки продюсерам, режиссерам и просто влиятельным людям. В тот день Ник прогуливался по студии в раздумьях, как зацепиться на роль негодяя в фильме «Братья Рено», с которой только что сняли Камерона Митчелла. И тут он столкнулся с Элвисом. «Ни для кого не было секретом, что Ник — очень пробивной, — писал Арми Арчерд в «Фотоплей», — но, прежде чем он успел сообразить, кто перед ним, Элвис сказал: «Я думаю, вы замечательный актер». Очень скоро Ник уже вещал Элвису, как сильно ему хотелось играть в его фильме. Он рассказал, как играл роль хулигана в «Последнем вагоне». Роль Ник все же не получил, но начало их дружбе было положено, и вскоре Ник предложил Элвису познакомиться с некоторыми его друзьями. Хочет ли познакомиться Элвис с Натали Вуд? Он их познакомит. И, конечно же, чрево Голливуда, здесь вокруг столько девчонок…

Трудно было уследить за всем, так быстро все происходило. Каждый вечер Элвис звонил домой, чтобы пересказать матери последние новости. Почти каждый вечер он звонил Джун. Для фильма выбрали три песни, и Полковник уже занимался их доставкой и выпуском на RCA и обговаривал совместные авторские права для Элвиса. Полковник Паркер ночами не спал, сообщил Элвис репортеру, «обдумывая дальнейшие шаги для моей карьеры». В разгар событий в Голливуде появились Скотти, Билл и Ди Джей, пересекшие страну на автомобиле из Мемфиса. Им была обещана проба в фильме, да и господин Шоулз из RCA назначил на следующий выходной запись.

Пробу устроили в музыкальном павильоне к западу от студии, где Элвис репетировал свои три песни с господином Дарби, музыкальным режиссером. Музыкантов попросили отыграть обычный концерт. По окончании им сказали, что они были недостаточно «деревенскими». Скотти пришел в ярость — если бы они знали, что музыкальный режиссер искал «деревенскую» группу, они бы сыграли что–нибудь народное на банджо и шумелках. В конце концов, они на этом выросли. Однако Элвис думал о чем–то другом, а Полковник и не собирался за них заступаться. Что касается Полковника, то он был бы рад, если бы они вообще не приезжали.

Вышло неудачно, но Элвис пообещал, что в следующем фильме их обязательно задействуют. Он наконец–то возобновил свое короткое знакомство с Деброй Паже, сообщил он Джун по телефону. Она оказалась еще красивее, чем тогда, когда он увидел ее впервые, и такой милой, и… А с кем еще он познакомился, спрашивала Джун. Элвис не ответил, и тогда Джун спросила, о чем он говорил с Деброй. После долгой паузы он наконец сказал, что не может вспомнить, но что познакомился с Ричардом Эганом. «О, мне так нравится Ричард Эган», — притворно умилилась Джун. «Правда? И как же сильно он тебе нравится?» — «Так же сильно, как Элвису — Дебра Паже, — предположила она. — С кем еще познакомился ты?»

Съемки начались в среду, но Элвис готовился к записи на следующий день. В день записи Элвис с удовольствием согласился спеть заглавную балладу из фильма для Арми Арчерда, который писал статью для «Фотоплей». Элвис пригласил Арчерда в музыкальную студию. Кен Дарби аккомпанировал ему на рояле, а Элвис встал, «вытянувшись, как будто в хоре», перед высоким расписным окном и запел «Полюби меня нежно». Арчерд был поражен спокойной и умиротворенной манерой исполнения и простотой обработки, сделанной для старой баллады «Aura Lee» времен Гражданской войны. «Когда он закончил, — писал Арчерд, — мы, естественно, выразили наше изумление. «Люди думают, что все, что я умею делать, — это петь рок–н–ролл, — искренно ответил Элвис. — А я ничего, кроме баллад, не пел до тех пор, пока не очутился на сцене. Я обожаю баллады». Элвис собирался включить больше баллад в свои концерты. Он впитал доброту этой музыки, слушая церковные песнопения.

Сама запись прошла очень гладко. Окружающая обстановка киностудии сначала казалась пугающей: знаменитый дирижер Лайонел Ньюмен, руководящий маленькой группой музыкантов, и вокальное трио Кена Дарби. Но Элвис самозабвенно исполнил «Люби меня нежно» (Love Me Tender) и после записи радостно удалился со своими новыми друзьями, Ником Адамсом и Деннисом Хоппером, соседом Ника по комнате.

Наконец начались настоящие съемки. Это было как обыкновенная работа — Элвис вставал в 5.30 утра, как он сообщил по телефону Дьюи, и иногда засыпал, разговаривая с Джун. «Это просто каторга какая–то, — заявил Элвис диджею из Мемфиса. — Я как–то целый день вспахивал поле на мулах. Вот была работка!»

Ричард Эган посоветовал Элвису оставаться самим собой, а Дэвид Вейсбарт настоял, что уроки мастерства скорее всего испортят Элвиса, ведь его главным достоинством была естественность. Режиссер, Роберт Уэбб, отводил Элвиса в сторону перед началом каждой сцены и терпеливо объяснял ему все действия и чувства. Уэбб также разбивал предложения на части, так что Элвис мог сделать ударение и вздохнуть в правильном месте. Он общался с Элвисом наедине и всегда с уважением. Народу на съемках Элвис нравился — сначала он представлялся всем дремучей деревенщиной, но он завоевал окружающих своим спокойствием и манерами, которые за предыдущий 21 год его еще ни разу не подводили. «Однажды я с ним приятно поболтала, — поделилась своими впечатлениями Милдред Даннок с писателем Джерри Хопкинсом, — и он мне немного рассказал о том, как начинал карьеру. Он из Мемфиса, там начал играть на гитаре и очень хотел записаться на студии. Элвис постоянно просил об этом человека, который был владельцем студии. И вот однажды тот, то ли сжалившись над Элвисом, то ли устав от его просьб, разрешил ему записаться… [В тот вечер, когда диск–жокей поставил запись Элвиса], парень так нервничал, что пошел в кино. Он сказал своей матери: «Я не могу это слушать, просто не могу». Так вот он пошел смотреть кино, а в 11.20 в кинотеатр прибежала его мама, нашла его место рядом с проходом и сказала: «Элвис, иди домой, телефон звонит как сумасшедший».

«До встречи с ним я думала, что он нахал и пижон», — призналась Дебра Паже, выражая, по ее словам, распространенное мнение на площадке. Но когда она познакомилась с Пресли поближе, она нашла его «очень милым и простым», но не тем типом мужчины, с которым она могла бы ходить на свидания.

На съемочной площадке к Элвису постоянно приходили посетители и репортеры. Он откровенно флиртовал с женщинами–репортерами, предоставляя им самим найти «настоящего» Элвиса за напускной бравадой. «Если бы я постарался, я бы вам понравился, — сказал он одной репортерше. — Я сейчас дурачусь, но могу быть очень милым и вам понравлюсь, потому что я милый, ведь правда?» С мужчинами он был прямолинеен и открыт, отвечая на вопросы о своих надеждах и страхах. «Я очень сильно нервничаю, — ответил Элвис одному газетчику на вопрос, почему он грыз ногти. — Я всегда очень нервничал, с самого детства». «Я знал, что со мной что–то произойдет, даже когда был подростком. Просто не знал, что именно», — сообщил он другому репортеру. В разговоре с Джулс Арчер, штатной писательницей из «True Story», Элвис признался в своей обиде на реакцию на его концерты в Джексонвилле, когда священник попросил свой приход молиться за спасение души Элвиса. «Я думаю, это обидело меня больше всего остального. В первую очередь этот человек был религиозным лидером, а даже не побеспокоился узнать, кто я такой и что я думаю. Я верю в Библию. Я верю, что все хорошее идет от Бога… Я не верю, что мог бы петь так, как пою, если бы Бог этого не хотел. Мой голос принадлежит Богу, а не мне».

Элвис охотно раздавал автографы и встречался с дочерьми высокопоставленных лиц на студии. Как–то в субботу они с Джином спустили 750 долларов, отдыхая в парке развлечений в Лонг–Бич. Тем временем Полковник без устали обсуждал с рекламным королем Хэнком Саперстайном условия сделки, по которой предполагалось поменять название фильма (на название тоже распространялись бы авторские права Элвиса) и поставить заглавную песню в качестве фоновой музыки на протяжении всего фильма. По плану Полковника, в результате всех стараний его должность (и зарплата) должна была возрасти до «технического консультанта» фильма. Он повсюду носил розовый значок с изображением Элвиса, а когда один из репортеров спросил его, где можно добыть такой же, он ответил: «Вас надо будет серьезно проверить. Это не так–то просто».

В гостиницу Элвис возвращался совершенно измотанный, часто около 9 вечера. Иногда они с Ником выходили в город, но в большинстве случаев Элвис и Джин заказывали еду в номер. Он держал Джун в курсе дела касательно съемок. Как–то изумленный Элвис рассказал ей, что Уильям Кэмпбелл, актер, игравший его брата Бретта, отказался подчиниться приказу режиссера надеть шляпу — так он гордился своей шевелюрой. «Он причесывается даже чаще чем я», — поведал Элвис Джун. Могла ли она в это поверить? Ему было одиноко, он скучал по ней и хотел, чтобы она приехала. Он организует пробу. Что ей было делать без него в Билокси?

Все шло по плану. Элвис выкладывался на съемках так же, как выкладывался в музыке. Он внимательно слушал, как остальные актеры играли свои роли, а затем пробовал сам. В его интерпретации персонаж выходил наивным, почти ребенком, полным обиды, гнева и возмущения. Единственным, что выдавало Пресли, были его руки. Они предавали его каждый раз, когда оказывались ничем не занятыми. Особенно это было видно в рабочем материале: пока Элвис ждал конца реплики другого актера, его пальцы слегка шевелились, совсем как во время выступлений на сцене, обнаруживая отсутствие опыта, что, как сказал господин Вейсбарт репортеру, было его достоинством: «Пресли так же влияет на подростков и такой же импульсивный, [как Джеймс Дин]. Своим стилем пения Элвис часто выражает одиночество и ожидания всех тинейджеров, когда они, покидая детство, превращаются во взрослых людей… Элвис — просто подросток, который эмоционально честен и честно эмоционален».

В пятницу перед Днем труда (1 мая) господин Шоулз посетил студию. Ради такого случая была сделана фотография с остальными представителями RCA, и Полковник достал для Шоулза широкополую соломенную шляпу, а сам предстал с наклеенными бородкой и усиками. Предполагалось, что Шоулз прилетел для записи, о которой он говорил с Полковником еще с начала весны. С собой он прихватил менеджера отделения синглов RCA, Билла Буллока. Было крайне необходимо, заявил он Полковнику, чтобы был собран материал для второго альбома, запланированного на ноябрь. Полковник неохотно согласился и наметил запись на субботу, воскресенье и понедельник. Также на запись прилетел Фредди Бинсток, трое музыкантов и Том Дискин, ассистент Полковника. Все прилетевшие каждое утро встречались в гостиничном ресторане. Шоулз всегда появлялся в строгом костюме и галстуке, а Полковник — соответственно калифорнийскому климату — в цветастой гавайской рубахе, которая с трудом прикрывала его широченные формы.

Шоулз предварительно выслал несколько песен и попросил Генри Рене, продюсера RCA в западнобережном офисе, снабдить Элвиса фонографом. Однако каждый раз его вопрос о том, ознакомился ли Элвис с предоставленным материалом, повисал в воздухе. Фредди Бинсток, младший член трио и представитель «Хилл энд Рэйндж», благодаря заслугам которого на предыдущей записи увидела свет песня «Не будь жестокой», приехал с собственным материалом. Шоулз нетерпеливо ждал, пока Бинсток и Полковник перекидывались остротами о родственниках Фредди, семействе Абербахов, с которыми Стив многие годы сотрудничал. Ситуация складывалась жутко неудобная, но он делал свое дело, несмотря ни на что, ведь именно он отвечал за конечный продукт и его подготовку.

Своей звукозаписывающей студии в Голливуде у RCA не было, и запись была назначена в независимой студии «Radio Records» на улице Санта–Моника. У Jordanaires был очень забитый график, но проблема была решена. Когда Элвис появился около 13.00, все были готовы. Звукорежиссером был назначен 29-летний Торн Ногар из Данди, штат Мичиган, с которым RCA заключила контракт пару лет назад. Торн, спокойный человек скандинавского происхождения, с невеселым лицом, характером был похож на Скотти. Он не был ни в восторге, ни в разочаровании от Элвиса: «Ужасно милый парень. Без претензий, просто мальчишка с улицы». Элвис, в свою очередь, проникся к незатейливым манерам звукоинженера. Ему понравился и ассистент Ногара, молодой джазовый ударник Боуне Хау, который только что устроился работать на студию и делал все подряд: от варки кофе для Торнадо перематывания бобин.

Запись начали с «Playing for Keeps», песни, которую в Мемфисе для Элвиса написал Стэн Кеслер. Потом приступили к прослушиванию остальных записей: Фредди подавал их Боунсу, который выводил их через колонку в студию. Фредди привез новую песню, написанную Отисом Блэквеллом. Кроме того, после оглушительного успеха «Hound Dog» он подписал Лебера и Столлера на несколько новых песен, а те, в свою очередь, переделали старый мотивчик «Love Ме», написанный первоначально в стиле кантри. В первый день Элвису понравились «How Do You Think I Feel» и красивейшая баллада Эдди Арнолда «How's the World Treating You?». Первую песню Элвис уже слышал в более быстром темпе в исполнении Джимми Роджерса Сноу (который также записал «Love Me»). Когда Элвису нравилась песня, он касался головы, чтобы ее поставили сначала, «с головы». Если песня ему не нравилась, он проводил рукой по горлу. К концу дня они остановились на трех песнях и почти выбрали четвертую («Paralyzed» Блэквелла). Самым важным было то, что в студии было ощущение нового порядка и оптимизма.

Больше ни у кого не было сомнения, кто руководил процессом. Господин Шоулз по–прежнему мог считать дубли — он тщательно записывал всю информацию, касающуюся записи; он мог потребовать еще раз повторить запись или отклонить чье–то предложение, но темп и чувство записи теперь исходили от Элвиса. Возможно, все изменилось столь коренным образом из–за перемены места (Шоулз все свои предыдущие записи делал в Нэшвилле и Нью–Йорке) и, конечно, из–за присутствия Фредди Бинстока в комнате звукоинженера и того центрального положения, которое он занимал. Может быть, все дело было в Полковнике, который для себя решил, но так до конца и не признался в незначительности Шоулза. Какова бы ни была причина, Стив Шоулз к этому моменту лишь раздавал отеческие советы, не более.

Элвис, как обычно, проработал материал с музыкантами — заставил Фредди еще и еще раз проиграть записи, разбирая все детали, затем внимательно прослушал окончательную версию вместе с Торном (которого называл «Стоуни», то ли шутя, то ли не расслышав его имени, а теперь, боясь, что это действительно была шутка, никто не хотел его исправить). Элвис делал все в быстром темпе и в манере, отличающейся от всех предыдущих записей на RCA. Как заметил Боуне Хау, «он всегда думал о музыке. Он продолжал работать над песней, потом слушал ее запись, и критерий всегда был один: было ли ее приятно слушать? Он не обращал внимания на маленькие ошибки, ему необходимо было из записи сделать сказку. Записываться с ним было очень интересно — чувствовалась энергия, и он всегда выкидывал что–нибудь новенькое. Нужно было чувствовать музыку так, как чувствовал он. Вот почему ему так понравился Торн. Торн был очень откровенным, простым человеком и хотел, чтобы Элвису нравились сделанные записи. Фокус был в том, что фокуса–то и не было. Просто был Торн, была студия — так что Элвис мог просто прийти и делать то, что считал нужным».

На второй день он записал две песни из тех, которые Шоулз принес еще на запись «Hound Dog»: «Too Much» и «Anyplace Is Paradise», а также «Old Shep», сказку Реда Фоли о мальчике и собаке, завоевавшую приз зрительских симпатий на ярмарке «Миссисипи — Алабама» в 1945 году. Элвис настоял на том, чтобы самому играть на фортепиано (первый раз на записи в RCA). В песне слышны громкие аккорды и немного сбивчивый ритм, через которые чувствуется эмоциональность и превалирование ее над техникой. «Old Shep» записали с первого раза, зато на «Too Much» (имитировавшую «Don't Be Cruel») ушло целых двенадцать дублей, и все равно гитарное соло звучало неудачно («Была странная тональность, и я запутался. Но все равно звучало хорошо», — признался Скотти). «Anyplace Is Paradise», веселую, слегка блюзовую композицию, одолели на двадцать второй раз. Так же записали три песни Литтл Ричарда (на которые Фредди обговорил общие права на публикацию), старую пылкую песню Уайли Уокера и Джина Салливана «When Му Blue Moon Turns to Gold Again» и новое сочинение Аарона Шредера и Бена Вайсмана, штатных молодых музыкантов с «Хилл энд Рэйндж». Элвис и Jordanaires немного подурачились с госпелами и снова спели для всех «Полюби меня нежно».

В студии время для Элвиса теряло значение. Если ему хотелось петь медленные душевные песни, он их пел и таким образом находил себя. Это было частью созидательного процесса, как он тому научился в студиях «Сан». Если настрой был неправильным, необходимо было ждать, пока он станет правильным, и не нужно было точно знать, какой он должен быть. Если в процессе ожидания происходило что–то интересное, можно было воспользоваться происходившим. «Он руководил записью, — вспоминал Торн. — Он находился в центре всех событий. Когда он пел с Jordanaires, мы подключали микрофон, принимавший звуки со всех сторон, и они пели, стоя друг против друга. Он мог два часа возиться с песней, а потом забраковать ее». «Если у группы не получалось сделать все так, как ему хотелось, он просто говорил: «Ну ладно, делайте что можете», — говорил Скотти. «Он был очень лояльным», — добавил Торн. А еще он был кинозвездой.

Во вторник Элвис вернулся на съемочную площадку. Работу он начал с песни (по которой теперь назывался весь фильм, согласно плану Полковника), а потом приступил к самим съемкам. Ему предстоял целый ряд трудных эмоциональных сцен, но он с ними блестяще справился. Фильм был драмой о Гражданской войне, и Элвис играл младшего из четырех сыновей и единственного, кто остался дома. По сценарию он женился на невесте своего старшего брата Вэнса, считая его погибшим. Конечно, Вэнс вернулся домой… В одной из сцен Элвису нужно было избить Дебру и приготовить зрителей к собственной неминуемой смерти. Уэбб тщательно разобрал с ним настрой эпизода, и, когда в следующей сцене Милдред Даннок, по фильму его мать, сказала: «Брось ружье, сынок», он мгновенно бросил оружие на пол, так как подчинение приказу матери было в глубинах его характера. «О боже, что ты сделал? — спросил режиссер. — Ты должен был продолжать, не отдавать». — «Ну, она ведь мне сказала бросить ружье», — возразил Элвис, который, впрочем, мог дурачиться. Однако Даннок так не думала: «В первый раз за целый фильм он услышал, что я ему говорила, и поверил мне. До этого он просто думал о том, что надо делать и как это делать. Я думаю, это смешная история. А также я думаю, что это история о новичке, который обладает одним из необходимых актеру качеств — способностью поверить».

Элвис все больше привыкал к голливудской жизни. Он переехал в гостиницу Полковника «Беверли–Уитгшир», потому что толпа поклонников заполонила «Голливуд Никербокер». Все больше он встречался с Ником и его друзьями, а через Ника познакомился с Натали Вуд, еще одним членом группы «бунтовщиков». Газетные сплетни представляли их отношения как начинающийся роман, и Натали даже подарила ему красную и синюю бархатные рубашки, сшитые ее портным. Ее даже цитировали: «Он как маленький эльф с мальчишеским характером». Элвис продолжал добиваться свиданий у Дебры Паже, внимательно контролировал своего братца Джина, который до сих пор не пришел в себя от Голливуда. Он все больше и больше чувствовал себя частью целого с Натали и Ником, а иногда с Деннисом Хоппером — вместе они бродили по городу, делили общие радости, восхищались работой друг друга и с неодобрением косились на претенциозные дома. Как–то вечером они всей компанией завалились домой к Луэлле Парсонс, которая пыталась взять у Элвиса интервью и с удивлением сообщала: «Наконец–то встретилась с Элвисом Пресли, который навестил меня в сопровождении Натали Вуд, Ника Адамса и двоюродного брата Джина Смита (прямо персонаж из книжки). Элвис и его друзья пили только безалкогольные напитки…» Годы спустя, в своем интервью с Албертом Годманом, Натали описала, как она, дитя Голливуда, была заинтригована простотой Элвиса: «Он был первым человеком моего возраста, который меня спросил: «А почему вы носите макияж? Зачем вы хотите поехать в Нью–Йорк? Почему стремитесь остаться одна?» Это было похоже на свидания, которых у меня не было в школе. Это казалось сногсшибательным!

Я никогда не встречалась с таким набожным парнем. Он считал, что его голос и талант были даны ему Богом. Он не считал это чем–то разумеющимся. Он считал, что этот дар нужно было охранять и вежливо общаться с людьми. Иначе Бог заберет свой дар обратно».

9 сентября Элвис участвовал в шоу Эда Салливана (первом после летнего перерыва). Салливан до сих пор не поправился после августовской автомобильной аварии, и шоу вместо него должен был вести кто–то другой. Съемки должны были проходить в студии CBS в Лос–Анджелесе. Элвис послал Салливану открытку с пожеланиями скорейшего выздоровления и свою фотографию с надписью «Господину Салливану». Элвис был в восторге, когда узнал, что ведущим шоу будет Чарлз Лоутон, главный актер в фильме «Мятеж на «Баунти». Стив Аллен, в шоу которого Элвис появился в последний раз, даже не собирался соревноваться с Салливаном в тот вечер: в программе NBC значился художественный фильм.

Программу Элвис начал с песни «Не будь жестокой», не спеша выйдя из темноты кулис на сцену, подсвеченную прожекторами. На Элвисе был яркий пиджак в клеточку и рубашка без воротника, но его выступление было достаточно скромным. Публика и так встречала громкими криками и всплесками эмоций каждое движение плечом, покашливание и ковыряние языком во рту. Потом он объявил, что собирается спеть новейшую песню: «Она сильно отличается от всех предыдущих. По ее названию озаглавлен новый фильм студии «XX век — Фокс» и мой последний выход, записанный на студии RCA… то есть выпуск». В ответ на смех в студии он, как бы извиняясь, повел плечами, и, рассыпавшись в благодарностях в адрес киностудии, режиссера и всех актеров, с помощью «совершенно потрясающих Jordanairesv», запел «Полюби меня нежно». Момент был достаточно любопытным. Сразу после начала песни он снял гитару с шеи и протянул ее невидимому ассистенту за кулисы. Первые секунды без гитары он казался очень неловким, неуклюже пожимал плечами и поправлял пиджак. Но публика завизжала — от удивления? шока? восторга? — скорее от всего вместе взятого. И вот Элвис, приободренный такой реакцией, уже кланяется и благодарит Jordanaires.

После перерыва все члены Jordanaires оделись в такие же, как у Элвиса, клетчатые пиджаки — яркие, но далеко не такие стильные, как у него. Они завели публику рок–н–роллом Литтл Ричарда «Ready Teddy», но, как только Элвис начал танцевать, камера переместилась на других участников группы, и, как писали газеты на следующий день, «отредактировала» движения певца. Впрочем, это не имеет никакого значения, ведь девчонки визжат, даже когда он просто стоит. Напоследок Элвис исполняет два куплета из «Hound Dog», и вся студия сходит с ума. Как не мог не отметить Джек О'Брайен из «Нью–Йорк Джордл Америкэн», сначала беспощадно критикуя его «абсолютно безвкусный пиджак и прическу (скорее ее отсутствие)» и вокальные данные, что нью–йоркская аудитория «смеялась и шумела». «Ну что ж, как там кто–то великий сказал? — в заключение выступления добросердечно прокомментировал Чарлз Лоутон. — Музыка своим очарованием усмиряет даже дикого зверя?»

Шоу было оценено в 43,7 балла по шкале Трендекс (достигнув 82,6% телевизионной аудитории) и, с точки зрения Полковника, которой он не преминул поделиться со Стивом Шоулзом, впервые повлияло на популярность Элвиса среди взрослой аудитории. Некоторые диск–жокеи записали шоу на пленку. Новая баллада вскоре зазвучала на радио, что, конечно, ускорило выпуск сингла, который появился три недели спустя. Заказы на сингл достигли миллиона копий, и Полковник заставил RCA признать, что миллионный заказчик был не только еще одним подтверждением успеха Элвиса, но и заслугой Эда Салливана и известностью его шоу (потом эту идею можно было предложить Салливану в качестве подарка).

Элвису предстояло более двух недель съемок, потом он давал концерт в родном Тьюпело согласно договоренности, достигнутой еще в июле. Съемки должны были к тому моменту завершиться, однако теперь оказывалось, что после концерта ему нужно было вернуться в Голливуд на несколько дней. Он не возражал, потому что наслаждался происходящим. Они сняли сцену его смерти, и режиссер сказал, что публика будет очень тронута. Полковник занимался подготовкой сделок и выводил из себя съемочную группу, что веселило Элвиса. «Мы — идеальная пара, — часто говорил Элвис своим друзьям. — Полковник — старая подлиза, а я — сумасшедший». Как–то продюсеры «До–Ре–Ми» (фильма–компиляции о стиле рок–н–ролл) обратились к Полковнику с предложением для Элвиса спеть две песни за 75 тысяч долларов. Полковник притворился оскорбленным, а потом предложил или удвоить гонорар, или завершить переговоры. Прочие участники съемок фильма «Полюби меня нежно» были шокированы. Уильям Кэмпбелл был убежден, что отсутствие реакции со стороны Элвиса на рассказ Полковника подтверждало его согласие с ролью «движимого имущества» или того хуже. С точки же зрения Элвиса, Полковник был очень хитрым малым: «Он очень интересный. Он думает о том, до чего никто никогда бы не додумался». Каждому, кто пытался представить Полковника в черном цвете, Элвис объявлял: «Мы выбрали друг друга». Многие люди не понимали, что Полковник держался в стороне от личных дел Пресли. Он беспокоился о бизнесе, а Пресли — о собственной жизни. Конечно, иногда он был совершенно невыносим и считал, что Элвис должен вести себя прилично согласно условиям двухсторонней сделки. Но большую часть времени он к Элвису не приставал — и даже изо всех сил старался помочь Нику. Элвис был рад, что Полковнику нравился Ник. Нику больше нечем было заняться, так что он решил ехать с ними в Тьюпело. Элвис с удовольствием думал о том, как покажет ему Мемфис.

Прилетели они в Мемфис в субботу, 22 сентября, и ненадолго посетили ярмарку. В понедельник они отправились в школу Элвиса («Хьюмз»), где Пресли представил его своей старой учительнице, мисс Скривенер. Ник разыграл сценки перед учениками мисс Скривенер. Элвис, сияя, смотрел, как детишки разбегались после уроков по домам. Он подарил школе 900 долларов на школьную форму и подарил учителям телевизор «для использования в образовательных целях». Они навестили семейство Типлеров в «Кроуи Электрик», где (по словам его бывшего работодателя) Ник с ногами на столе мистера Тип лера слушал, как Элвис рассказывал, как он разложил деньги по разным местам, чтобы сразу их все не истратить». Как–то днем они даже зашли к Дикси, и она объявила Элвису, что собирается выйти замуж. Элвис поздравил ее и пожелал удачи.

В среду около полудня они выехали в Тьюпело. Мистер и миссис Пресли, Ник и Барбара Херн восседали вместе с Элвисом в белом «Линкольне». Они пропустили парад, устроенный в его честь, но не избежали шумихи вокруг приезда. На празднично украшенной главной улице красовался огромный плакат «Тьюпело приветствует Элвиса Пресли дома», а в каждой витрине была сделана тематическая композиция, связанная с Элвисом Пресли (по предложению менеджера ярмарки Джеймса Сейвери). Тот факт, что приезд Элвиса совпал с Днем ребенка, и именно в этот день одиннадцать лет назад на ярмарке Элвис испуганно исполнил песенку «Old Shep», сделал событие еще более символичным.

Вернон и Глэдис были растроганы. Мать Пресли была одета в парчовое платье, на шее висел медальон с фотографией Элвиса. «Я чувствовала себя неловко, — сказала она одной из своих подруг, — вернуться в подобном виде и вспомнить, как мы были бедны». Вернон тоже был шикарно разодет: темный костюм, белая рубашка и галстук, который был немного ослаблен из–за жары и выглядел небрежно. За кулисами большой сцены (скорее большого тента) он обнаружил Эрнста Боуина, на которого раньше работал (работа в L. P. McCarty and Sons была последней до отъезда из Тьюпело). Боуин работал главным менеджером в WELO и безуспешно пытался проникнуть внутрь и взять интервью. «Вдруг ко мне подскакивает этот человек — я его сначала не узнал. Человеком оказался прихорошившийся Вернон, который обрадовался мне, как давно потерявшемуся другу. Он предложил помочь мне чем–нибудь, а я попросил: «Проведи меня внутрь». Он сказал: «Иди за мной». Перед ним словно расступились волны. Я спросил его: «Как у вас всех дела?» Он ответил: «Просто великолепно. Парень о нас заботится». Я сказал: «Отлично!»

На сцене выступал Джун Картер или, может быть, Род Брэсфилд, двоюродный брат Миссисипи Слима. который потчевал домашнюю публику шутками о съемках фильма в Голливуде. Элвис, слегка преувеличив (совсем немного), сообщил Джеймсу Сейвери, что он впервые вошел на концерт через главные ворота — мальчишкой он чаще перелезал через забор. «И только подумайте, вы мне даже за это платите!» Элвиса ждала толпа друзей, родственников и знакомых (или будущих знакомых), которые хотели обсудить старые времена; каждый из них напоминал ему о том, как они все были бедны и как вместе перелезали через забор на ярмарку. Элвис галантно их всех выслушал, интерпретируя свой успех скорее как поворот судьбы, однако отцу бывшего одноклассника, который теперь учился на фармацевта в Университете Миссисипи, ответил иначе. По словам нью–йоркского репортера, «Пресли усмехнулся и посоветовал старику: «Шакс, почему бы тебе не купить ему гитару? Это все, что понадобится».

Перед вечерним концертом была организована неформальная пресс–конференция, где Элвису задавали все те же вопросы. Нет, он уж и не помнил, как выглядела рабочая одежда. На другой вопрос он с юмором ответил: «Мне все очень нравится. Я очень ждал приезда домой. Когда я мальчишкой перелез через забор, меня с эскортом препроводили за пределы ярмарки, а сейчас меня эскортировали внутрь». «А как Натали?» — выкрикнул кто–то. «Я о ней беспокоюсь, когда она со мной, — невозмутимо ответил Элвис. — И не о ней думаю, когда ее нет рядом». Репортеры тщетно пытались разговорить Полковника Паркера. Зато мистер и миссис Пресли, которые, как писала газета «Тьюпело дейли джорнэл», казались «несколько сбитыми с толку всей этой суматохой», сначала выразили благодарность репортеру из местной газеты, а потом представителю радиостанции. «Какие вам песни больше всего нравятся?» — спросил журналист с радиостанции. Отец Пресли назвал «Все в порядке», а мать — «Беби, играй дома». «Да, эта тоже хорошая», — согласился мистер Пресли. «Не будь жестокой», — вспомнила Глэдис. «Их так много, что я не могу вспомнить названий», — пожаловался Вернон. Затем журналист рассказал им о параде, который, как выяснилось, они пропустили: «Все были очень довольны, и я знаю, вам жаль, что вы пропустили парад. Наверняка вы слышали, что парад был просто замечательный… Я уверен, что вы знаете, что весь город — к вашим услугам!»

За кулисами появился губернатор Миссисипи Дж. П. Коулмэн, чью машину облепили поклонники Пресли, приняв его за своего кумира. Когда Коулмэн фотографировался с Элвисом, тот сообщил ему, что собирался заняться политикой. «Да, и куда будете баллотироваться?» — спросил мэр. «Куда–нибудь в пределах города», — дружелюбно ответил Элвис. Дорожный полицейский попросил Элвиса подписать кипу фотографий, и Элвис принялся за дело. Когда он закончил, пора было начинать концерт, и он с достоинством вышел в море звука.

Несмотря на жару, на Элвисе была надета синяя бархатная рубашка, подаренная ему Натали. Полковник заказал керамическую копию символа RCA, собаки по кличке Ниппер, которую водрузили на сцену. Компания новостей от студии «Фокс» снимала шоу, и с самого начала — песни «Heartbreak Hotel» — толпа подростков, в основном девушек, обезумела. На концерте присутствовали сорок полицейских и дорожных патрулей, но «репортерам и фотографам пришлось вскарабкаться на сцену в целях безопасности, — сообщала местная газета. — Когда Элвис попытался открыть рот, волна девчонок–подростков хлынула к королю гитары». После исполнения «Long Tall Sally» был объявлен выход губернатора Коулмэна, и Элвису пришлось успокаивать толпу («Прошу прощения, губернатор», — извинился он перед ошарашенным руководителем). Коулмэн зачитал речь, в которой провозгласил молодого уроженца Тьюпело «певцом номер один в сфере американской поп–музыки и нашим сыном родного отечества». Затем мэр Тьюпело Джеймс Баллард вручил Элвису ключ от города в форме гитары и объявил: «Жители нашей общины и нашего города восхищаются и гордятся вами». — «Спасибо, мэр, спасибо, дамы и господа, я…» Вопли толпы заглушили все последующие комментарии.

«Я наблюдал за ним из–за кулис, — сказал Эрнст Боуин. — Видел, как он довел толпу до истерики, просто шутя с ней. Он знал, насколько близко можно подойти к публике, как низко нужно нагнуться, чтобы поклонники могли потрогать кончик его пальца». Один раз Элвис слишком низко склонился над публикой, и кто–то оторвал серебряную пуговицу с его яркой бархатной рубашки. В середине песни «Не будь жестокой» на полутораметровую сцену забралась 14-летняя Джади Хоппер из Аламо, штат Теннесси, и обняла своего кумира. Тот сильно не возражал. Выступление он закончил песней «Hound Dog», и аудитория зашлась восторженными воплями. «Элвис», — визжали девчонки в передних рядах, среди них 14-летняя Винетт Пью, позже известная певица в стиле кантри под псевдонимом Тэмми Винетт. Местная газета писала: «Элвис, — вопили они, истерично всхлипывая и хватаясь за волосы, — пожалуйста, Элвис!»

После концерта фотографы сделали несколько снимков Элвиса с его родителями, а британский журналист Питер Дакр из лондонской «Санди экспресс» узнал, что Элвис с удовольствием посетил бы Англию, если бы не перелет («Если что–то случится, под тобой нет земли. А плыть далеко»). Далее Элвис с эскортом из четырех дорожных полицейских отправился в гостиницу, чтобы освежиться перед следующим концертом.

Вечерний концерт должен был привлечь в полтора раза больше зрителей. К охране были привлечены пятьдесят дополнительных дружинников. В городе собралось около пятидесяти тысяч гостей, включая туристов и зевак. Такой толпы не помнили со времен Рузвельта, навестившего Тьюпело в разгар Великой депрессии. Элвис пребывал в хорошем расположении духа, жевал жвачку, но был расстроен потому, что не испытывал нужного душевного подъема. «Я так долго ждал этого дня, — сказал он, — и, черт побери, чувствую себя неважно». Он расспросил о девушке, которая залезла на сцену на концерте, и был представлен Джади Хоппер, которая с ним сфотографировалась и сказала: «Все оказалось гораздо более волнующим, чем то, о чем я могла мечтать».

На позднем концерте аудитория была менее сдержанной. В один из моментов Элвис даже остановил концерт и начал увещевать толпу вести себя потише, потому что маленьких совсем затолкали, и пригрозил прекратить петь, если все не рассядутся по местам. Все опять вскочили, когда началась «Не будь жестокой», а к завершению песни толпа почти вышла из–под контроля. «По мере того как под воющие сирены Элвис удалялся, рыдающие подростки, заполнявшие площадь ярмарки, боролись за последний взгляд на этого парня, который превратил заурядные концерты в большое доходное дело», — делилась впечатлениями местная газета.

К выходным Элвис и Ник вернулись в Голливуд. Съемки фильма были закончены в течение недели. Первый показ планировался на День благодарения, причем количество копий (575) должно было превысить все фильмы, когда–либо выпушенные на студии «XX век — Фокс». Затем Элвис поехал на короткие гастроли, в которых его сопровождал Ник. С разрешения Полковника он разыгрывал сценки до начала концерта, а в Далласе Ник даже получил уведомление о штрафе за вызывающий вид одежды, наложенный процессуальным органом Форт–Уэрта, где не знали, что Элвис Пресли выглядит подобным образом.

11 октября концертом в Далласе был открыт четырехдневный тур по Техасу, оказавшийся переломным для группы. На концерт собралось 26 500 человек. По свидетельству «Даллас морнинг ньюс», подобного уровня истерики не было с декабря 1949 года, когда Кайл Роут, член «Мустангов», сравнял счет, играя против тогдашних фаворитов — «Ирландских борцов из Нотр–Дама». Это была самая огромная толпа, которая когда–либо приходила на концерт в Далласе (гонорар Элвиса составил 18 тысяч долларов из 30 тысяч общей суммы). Элвис въехал на поле в «Кадиллаке» без верха и начал объезжать толпу, приветствуя публику. В воздух поднялась стена пронзительного крика, «болезненных воплей» и «восторженного визга», которые не утихали и не прекращались, как сообщали газеты. Музыканты не слышали ничего, кроме воплей толпы, а Элвис (в зеленом пиджаке и синих штанах с черной и золотой вышивкой) пел, руководствуясь исключительно инстинктом, то и дело вставая на колени. В конце шоу он неудачно прыгнул со сцены с микрофоном и упал на линии футбольной разметки, где его тут же подхватил лимузин. «Казалось, началась война, — вспоминал ударник Ди Джей Фонтана, — когда мы ехали по парку в «Кадиллаке», все, что было видно, — гаснущие лампочки. До меня только тогда дошло происходящее. Я сидел на сцене, смотрел вокруг и думал: что этот парень сделал? Он собирает больше народу, чем футболисты. Знаете, один человек и весь парк, заполненный народом».

Так продолжалось везде. Даже в местах, где Элвис не планировал появляться, были инциденты: в Тампле подростки ворвались в гостиницу «Кайл», потому что слышали, что он, вероятно, там остановился (в это время он находился за тридцать пять миль, в Вако). Следующим вечером в Хьюстоне он три раза обращался к толпе с просьбой угомониться и послушать музыку, но безуспешно.

Сингл «Полюби меня нежно», уже получивший «золото», вот–вот должен был войти в чарты «Биллборда». Было объявлено о следующей картине Элвиса, «Одиноком ковбое», которую, начиная с декабря или января, должен был снимать Хэл Уоллис. Репортеры приставали к Элвису с вопросами об армии (повестку он получил в Голливуде в начале месяца, но не знал, как скоро его могли призвать). Всех интересовала его личная жизнь. Он спал по четыре часа в сутки, признался он репортерам. Они, конечно, спросили, почему бы ему не относиться ко всему проще, но Элвис возразил, что «Бог дал… и Бог взял. В следующем году отосплюсь». В понедельник, 15 октября, он наконец прибыл домой, совершенно измотанный. По прибытии сразу навестил Барбару, а потом позвонил Джун насчет ее приезда в конце недели. «Совсем чуть–чуть осталось», — в тысячный раз повторил он. Потом не удержался и рассказал ей шутку, которую разыграл над ним Ричард Эган, когда он вновь и вновь повторял эту фразу на съемках. «Ты мне напоминаешь ту чертову обезьяну», — заявил Эган. «Какую обезьяну, господин Эган?» — невинно переспросил Элвис. «Обезьяну, которая сидела на железнодорожных путях, а потом поезд переехал ей хвост. Тогда обезьяна, посмотрев на хвост, сказала: «Совсем чуть–чуть осталось». Элвис смеялся без остановки — ему очень нравилась шутка, и нравилось то, что Эган принял его в свой круг, подшутив над ним. Элвис пообещал Джун прислать через пару дней денег на билет и попросил приготовиться и собрать вещи.

Все в Билокси знали о поездке Джун, и все пребывали в волнении. Владелец магазина одежды «У Рози» вручил ей новое платье, а владелица салона красоты бесплатно сделала ей модную прическу. В четверг Джун с подругой Пэте и пришли в офис Western Union и торжественно объявили, что ждали денежного перевода от Элвиса Пресли. Впрочем, могли и не объявлять — все и офисе уже знали, что она была подружкой Элвиса, по телеграммам, доставленным из Голливуда. Джун и Пэтси пришлось долго ждать, они даже зашли в соседнюю булочную Клейна, пытаясь заесть кремовыми булочками и кофе растущее неудобство. В конце концов Джун, униженная, отправилась домой. Через несколько минут после ее прихода зазвонил телефон. Это был Элвис, который сообщил ей, что с ним случилась маленькая неприятность, и он вышлет ей деньги, как только сможет. Джун не знала, что и подумать, — она одновременно переживала и была жутко раздражена. Как только появился ее приятель Бадди Конрад, вся троица (Джун, Пэтси и Бадди) решила напиться.

Только на следующий день она узнала, что произошло, — все газеты пестрили заголовками. Элвис подрался с хозяином автозаправочной станции. Он припарковал свой «Линкольн» на заправке Gulf на углу Второй улицы и Гэйозо и попросил дежурного проверить, не течет ли бак — через кондиционер он почувствовал запах бензина. Вокруг Элвиса собралась толпа, и хозяин бензоколонки, Эдд Хоппер, потребовал, чтобы Элвис удалился. Ему нужно было обслужить и других покупателей, в конце концов. По словам Элвиса, он не мог сдвинуться с места из–за окружившей его толпы и попытался объяснить это мистеру Хопперу. Мистер Хоппер взвился как бешеный, просунулся внутрь машины и ударил Элвиса по затылку. Элвис выскочил из машины и повалил 42-летнего Хоппера на землю, а Хоппер в ответ на это вытащил нож. К месту происшествия подоспели два полицейских, один из них вцепился в двухметрового помощника Хоппера по имени Обри Браун, который тоже успел ввязаться в драку. «Я буду сожалеть об этом дне до конца жизни, — сказал Элвис. — Теперь я даже из дома не могу выйти, чтобы со мной что–нибудь не случилось». Всю троицу отправили в полицейский участок с обвинениями в нападении, драке и хулиганском поведении. По дороге Элвиса попросили назвать свое имя, и он ответил: «Наверное, лучше будет написать Карл Перкинс».

Вскоре после происшествия Джун позвонили из офиса Western Union: деньги наконец прибыли. Подписывая форму, она заметила, что перевод был сделан Верноном, и, когда они с Пэтси прибыли Мемфис на следующий день, в аэропорту их встречали в розовом «Кадиллаке» родители Пресли, а не Элвис. Младшего Пресли освободили от всех обвинений. Судья Сэм Фридман объявил, что из–за «популярности» Элвиса и того факта, что, «где бы он ни появлялся, собирается толпа… [вы должны] с пониманием и уважением относиться к бизнесменам. Избегайте мест, где толпа помешает ведению бизнеса». Оба работника бензозаправки были оштрафованы на 26 и 16 долларов. Казалось, все закончилось, но не для миссис Пресли. Она боялась отпускать Элвиса за пределы дома, говорила она. Она знала своего мальчика, знала, что он сможет за себя постоять. «А если за ним погонятся с пистолетом?» — со слезами спросила она у Джун. «Ну–ну, мамаша, все у него будет в порядке», — успокоил ее отец Пресли, похлопывая по ноге. «Это был самый огромный синяк, который я видела», — заявила Пэтси, увидев фотографию Эдда Хоппера в газете. Мистер Пресли усмехнулся, так что это заявление немного разрядило обстановку, хотя миссис Пресли по–прежнему явно переживала.

Первые два дня они провели по большей части дома. Они развлекались метанием дротиков, плескались в бассейне. Спустив воду в бассейне, они устроили там шутливую борьбу, обхватив друг друга руками. Но при этом Элвиса не оставляло тревожное чувство, предчувствие опасности. В состоянии фрустрации он запустил дротики в потолок, где они и висели, пока миссис Пресли не сбила их шваброй. Она рассердилась на него и грозно сказала: «В следующий раз я огрею шваброй тебя». Но все знали, что она просто беспокоилась за него. Она приготовила его любимую жареную курицу и маленькие закуски типа бутербродиков с ореховым маслом по рецепту из «Новой кулинарной книги для лучших домохозяек». Джун и Пэтси время от времени прогуливались вдоль ограждения, где терпеливо ждали поклонники. Там они видели охранника Битей Мотта, родственника Полковника, с которым они познакомились еще во Флориде. Им позволялось разговаривать с поклонницами с их стороны забора, но не выходить за пределы дома. «Вам так повезло», — сказала одна девушка. Все хотели знать, какой он был на самом деле и как он целовался. Элвис осторожно выходил из дома два или три раза в день, чтобы поболтать и подписать автографы, и Глэдис по нескольку раз приходилось звать его обратно в дом.

В воскресенье вечером он не выдержал: неважно, что подумает мама, они едут в город. В одном из местных кинотеатров показывали фильм о концерте в Тьюпело, и он не собирался заточить себя дома. Ничего не могло произойти.

Чтобы быть менее заметными, они выбрали черный лимузин, на котором ездила вся группа, и Дяуш сначала купила билеты. Из машины они проскочили в маленькую скрытую комнатку в кинотеатре. И двадцати минут не прошло, когда пришли два полицейских за ключами от машины Элвиса. Перед кинотеатром собралась толпа, буквально разорвавшая машину на части: на краске нацарапали имена, выбили окна, сорвали обивку и обломали бамперы. Полицейские отогнали машину в другое место и вернулись за Элвисом и его спутницами. Они шли через орущую толпу, которая цеплялась за их одежду, и Джун в первый раз по–настоящему испугалась. Элвис не хотел, чтобы родители узнали о происшедшем. Машину они оставили у Дьюи, который и отвез их домой. Глэдис удивилась, что они так рано приехали домой, и на следующее утро Вернон вырезал статью из газеты, в которой сообщалось о свиданиях Элвиса с Барбарой Херн и об атаке вандалов на его белый «Кадиллак». К счастью, Глэдис не читала об этом инциденте.

На выходные было назначено следующее выступление на шоу Эда Салливана, и вечером того дня для небольшой репетиции приехали Скотти, Билл, Ди Джей и Jordanaires. Немного поработав над четырьмя песнями, которые они собирались петь на шоу, они сели маленьким кружком на полу и запели духовные гимны, в то время как Глэдис, сияя, сидела на диване. Иногда она подпевала одну–две строчки. Джун, никогда не скромничавшая по поводу своего голоса, пела партию альта в «In the Garden», гимна, который пели на школьном выпускном вечере. Позже тем же вечером они с Элвисом отправились на Мэд–Айленд, где, как и в первую ночь в Мемфисе, гоняли на мотоцикле со скоростью 100 миль в час.

В этот раз ее визит был более спокойным, даже печальным; у Джун возникло странное предчувствие. Она не сомневалась, что Элвис любил ее, и понимала, что он был рядом с ней. И все же она не знала, как вернуть его. Элвис сообщил ей, что позвонил Ник, который собирался приехать либо назавтра, либо через день. Он начал рассказывать Джун о Нике, его друзьях и Джимми Дине, но ей не хотелось слушать. По пути домой они проехали мимо развозившего заказы молочника. Элвис развернулся и остановился у его фургона, решив купить молока. Он спросил у мужчины, нельзя ли купить у него молока, но тут обнаружил, что у него нет денег. Молочник отдал ему бутылку просто так, за автограф. Они пили холодное молоко из бутылки, и Элвис вытер с верхней губы молочные следы тыльной стороной ладони. Совсем как Джеймс Дин в «Бунтовщике без идеала», подумала Джун.

Приехал Ник, и что–то незаметно изменилось. Они так же ездили вместе по городу и обсуждали прежние вещи, но она чувствовала, что они с Ником почти в открытую воевали за внимание Элвиса. Ник постоянно говорил о Натали — он даже привез с собой ее платье в качестве сувенира и с жаром о ней рассказывал. «Мог бы и в другой раз его пригласить», — укорила Джу н Элвиса в одну из редких минут наедине. Однако Элвис уверял, что он Ника не приглашал, а Ник сам напросился. «Он просто маленький одинокий человечек, борющийся за признание в Голливуде», — сострадательно заявил о своем друге Пресли. Симпатии матери Пресли были на стороне Джун. «Он пройдоха», — сказала она. Ей хотелось, чтобы Элвис внимательнее выбирал себе друзей.

Как–то вечером, отправившись на радиостанцию повидаться с Дьюи, они наткнулись на Клиффа Гливза, диск–жокея из Джексона, с которым Элвис познакомился семь месяцев назад. Гливз только что вернулся в город и болтался вокруг студии в надежде снова встретиться с Элвисом. Все вместе они отправились в дом Дьюи, где немного поиграли в бильярд. Потом молодые люди удалились в столовую, где был установлен кинопроектор, а Джун и Пэтси остались вместе с миссис Филлипс в гостиной. Когда кто–то вышел и дверь на секунду приоткрылась, Джун увидела отблеск обнаженных тел. В гневе она подошла к двери, постучала и, широко распахнув ее, застыла, сложив руки на груди и уставившись на экран. «Что ты, черт побери, делаешь, Джун? — вскочил со стула явно смутившийся Элвис. — Я запрещаю тебе смотреть эту пошлятину».

«Ты можешь смотреть эту пошлятину сколько тебе угодно, Элвис, — заявила она, — но сначала ты отвезешь Пэт и меня домой». И, чтобы он не подумал, что она изображала из себя скромницу, добавила: «И тогда можете убираться к черту».

Вечером перед отъездом Джун в Билокси, а Элвиса — в Нью–Йорк на шоу Эда Салливана все семейство отправилось на ужин к преуспевающим друзьям родителей Пресли, которые хотели сделать особенный ужин для Вернона и Глэдис. Казалось, все пришедшие, подобно Глэдис, были озабочены своим внешним видом и хорошими манерами. Но, когда во время обеда Элвис дал Дяуш подержать свою новую временную коронку, а она стала дурачиться, изображая вампира, все гости охотно сбросили напускную серьезность. «Пришло время, ребятки, расслабиться и повеселиться», — одобрительно сказал хозяин, глядя, как Глэдис хохочет до слез. Потом они отправились на предварительный частный просмотр в черновом монтаже фильма «Полюби меня нежно» — Love Me Tender. Все были в восторге, кроме Элвиса. Джун начала убеждать его, что роль он сыграл хорошо, а он не хотел играть просто «хорошо». «Не надо к себе так требовательно относиться, — пробурчал Ник. — Дай себе время». Он годами работал, чтобы достичь того положения, в котором сейчас находился Элвис. «Как актер ты себя показал, парень. Не переживай». Элвис воспринял слова Ника как высочайшую похвалу, но Джун почувствовала в них зависть.

Элвис хотел, чтобы она полетела с ним в Нью–Йорк. Если она не хотела ехать, почему бы ей не остаться в Мемфисе с его родителями? Он приедет через несколько дней, а на следующей неделе приедет Натали. Он хотел, чтобы она познакомилась с Натали. Секундочку, возмутился Ник, если Джун собиралась остаться, он просто позвонит Натали и попросит приехать в следующий раз — в доме не было места для всех. «Не беспокойся, Ник, я не останусь», — выходя из комнаты, бросила Джун. Элвис пошел за ней, и Джун сказала ему, что ей хочется домой и что ей неинтересно знакомиться с Натали. «Крошка, я не приглашал Натали», — протестовал Элвис. Ее пригласил Ник, а он не мог отменить приглашение.

На этой кислой ноте закончилась неделя, и Джун вернулась в Билокси. Элвис попросил ее сделать студийный фотопортрет, и она отправилась к профессиональному фотографу. Ей хотелось сделать что–нибудь необычное, и после обсуждений они наконец остановились на изображении, которого фотограф никогда прежде не делал: объект в слезах. Некоторое время спустя фотография выиграла второе место на какой–то выставке.