Элвис Пресли. Последний поезд в Мемфис

Глава 13 ЭЛВИС И ДЖУН

(июль — август 1956)

В следующий понедельник, 9 июля, Элвис прибыл в Билокси. Никто его приезда не анонсировал и, в общем–то, не ждал. Он подъехал к дому Джун Джуанико на своем белом лимузине «Эльдорадо» с откидным верхом в сопровождении Реда, двоюродного брата Джуниора и друга Артура Хутона, чья мать работала вместе с Глэдис в кафетерии. Они ждали на дороге, пока соседские мальчишки побежали искать Джун. Когда она вернулась, Элвис пригласил ее на свидание и отправился в гостиницу «Сан энд Сэнд», двор которой быстро заполнялся поклонниками по мере распространения новости.

Вечером они отправились на прогулку по городу с Мэ, матерью Джун, и Эдди Веллманом, ее приятелем. Вдвоем с Джун они обошли места, которые она ему показывала в прошлом году, оживленно болтая и строя планы. Элвис точно не знал, как долго он останется в Билокси, время покажет. Все, что он знал, — это отпуск на три недели, без обязательств и забот. Точных планов он не строил, но хотел чем–то заняться. Несколько дней назад он прикатил в Тьюпело, просто чтобы повидать свою тетушку и учительницу из пятого класса, миссис Гриме (которой принадлежала идея записать его на конкурс исполнителей на ярмарке «Миссисипи — Алабама»), Только что было объявлено о его участии в сентябрьской ярмарке. О нем писали все основные газеты и журналы, и скоро он собирался сниматься в кино. Он мог купить своим маме и папе все, чего душа пожелает.

Весь следующий день они провели вместе с Джун. Вечером они слушали новости на новоорлеанской радиостанции и узнали, что Элвис Пресли и Джу н Джуанико из Билокси объявили о помолвке. Под влиянием момента они кинулись к машине и поехали в Новый Орлеан, чтобы развеять слухи. Элвис нашел адрес радиостанции в ближайшей телефонной будке, и они влетели в студию, находившуюся в гостинице «Сент–Чарлз». Прижавшись носами к стеклу, они глазели на диск–жокея Хала Мюррея до тех пор, пока он их не заметил. Всплеснув руками, он объявил изумленным радиослушателям, что «герой часа» только что вошел в студию, и включил второй микрофон.

Единственная вещь, о которой Элвис в тот момент серьезно думал, была его карьера, сообщил Элвис радиослушателям. У него не было времени на помолвку, сейчас он думал об отпуске, который собирался провести во Флориде. «У вас отпуск, наверное, толком не получится, — прервал его диск–жокей. — Из–за всех подростков и поклонников, которые ринутся туда». — «Ничего страшного, я не против. Без них мне бы туго пришлось…» Когда Элвис и Дяуш вышли из студии, холл гостиницы был переполнен. Одна из девушек упала в обморок от волнения и жары.

После Билокси семеро друзей отправились на Понтчартрейн–Бич, где Элвис, как позже сообщалось в прессе, съел три порции жареного цыпленка, а Джун — три порции очищенных крабов. По пути домой они снова остановились перекусить, и Элвис заказал хорошо прожаренную яичницу с беконом. Обнаружив, что яйца были приготовлены не так, как он просил, он послал заказ на доработку. Когда официантка вновь принесла его тарелку и вновь что–то было не так, она возмутилась: «Вы что думаете, вас будут обслуживать как особенного клиента, потому что вы Элвис Пресли?» — «Нет, — ответил он, — я хочу, чтобы меня обслуживали как обычного клиента». С этими словами он столкнул тарелку к ногам официантки. Они вернулись домой в 3.45 утра. На следующий день Джун, лежа в кровати, отвечала на вопросы репортера из «Нью–Орлеан ньюс»: «Поцеловала ли я его на прощание? А вы как думаете? Конечно, поцеловала. Мы стояли на крыльце. Нет, не у калитки, а на крыльце. Он такой чудесный!»

Они виделись каждый вечер и проводили большую часть дня вместе. Элвис каждый день сообщал прессе, что вот–вот уедет во Флориду, но так и не поехал. Во вторник они вместе с матерью Джун и Эдди Веллманом отправились на глубоководную рыбалку. Они так хорошо провели время, что Элвис позвонил своим родителям и попросил их приехать. С помощью Эдди Беллмана он снял виллу на ранчо Галф–Хиллс–Дьюд, в роскошном районе Оушн–Спрингс. Толпы в гостинице становились невыносимыми — когда Элвис с друзьями вернулся с рыбалки, их поджидала толпа из пятисот человек. На «Кадиллаке» Элвиса постоянно губной помадой писали адреса, телефоны и любовные признания. В одном из интервью, которое он дал ранее на той неделе, в ответ на вопрос, когда же он все–таки собирается отбыть во Флориду, Элвис криво улыбнулся и ответил: «Если так будет продолжаться, то сегодня». В пятницу Вернон и Глэдис прибыли в своем розовом «Кадиллаке» и устроились в гостинице. Толпа, дежурившая у гостиницы, несмотря на отсутствие их кумира, становилась все больше и больше. Мать Пресли молча смотрела из окна со смешанным чувством любопытства и страха. В субботу семейство отправилось на рыбалку, и родители Элвиса не могли бы быть счастливее. Отцу Пресли просто нравилось быть в открытом океане, где никто не мог потревожить его самого и сына, а мать Пресли заготовила для Элвиса бутерброды с ореховым маслом и бананами, которые скармливала ему, пока он ловил рыбу, и вытирала крошки с его губ. Стоял солнечный день, а на голубом небе не было ни облачка.

В понедельник они поехали в Новый Орлеан. Они сходили в зоопарк, обошли заросшее исландским мхом кладбище, зашли в гости к дедушке и бабушке Джун, которые когда–то управляли гостиницей «Астор» на Ройял–стрит, и прокатились мимо красивых довоенных особняков. Родители Пресли держались за руки, и Глэдис спросила Вернона, не хотел бы он жить в таком большом доме. Затем мать Пресли обратилась к Джун, которой явно симпатизировала: «Знаете, я никогда не видела, чтобы мой сын так увлекался девушкой. Вы ведь планируете скоро пожениться, правда?» Не нужно отвечать, сказала Глэдис. Она знала сама, чувствовала сердцем. «Лучше не говори Полковнику Паркеру, насколько серьезны твои намерения относительно Джун, — попросила она сына. — Сам знаешь, как он к этому относится». Глэдис уже называла Джун по–домашнему дочкой, но Джун, которая не могла пересилить себя и обращаться к миссис Пресли просто по имени, как просила об этом сама Глэдис, стала называть ее Дави, по ее второму имени Лав. «Знаете, мы будем гордиться моим сыном», — доверилась Глэдис Джун. Как будто она до сих пор им не гордилась!

Родители Пресли вернулись в Мемфис, а Элвис снял дом с четырьмя спальнями у семьи Хэк на Бэйвью–драйв, на окраине курорта Галф–Хиллс. Новый дом давал больше возможностей для уединения, чем вилла. Элвис и Джун наслаждались летней идиллией, до этого времени им незнакомой. Следующие несколько недель пролетели незаметно, как будто их и не было. Как–то раз снова приехали родители Пресли, друзья Элвиса время от времени уезжали по каким–то делам, и иногда Элвис возвращался в Мемфис, якобы для занятий делами. Порой Джун подозревала, что эти дела были не чем иным, как Барбарой Херн, «мемфисской подружкой» Элвиса, но это ее не тревожило. Это невозможно! Для Элвиса и Джун каждый момент превращался в вечность: когда он проводил время с ней, он всецело ей принадлежал; и она озорно заявила репортеру: «Грешно было бы отказываться от таких чудесных отношений».

В Галф–Хиллс они катались на лошадях, водных лыжах, играли в шаффл–борд и днями напролет купались. В «доме Хэков» за высокой стеной и на поле для гольфа на другой стороне улицы они кидались ракетами для фейерверка. Все носились кругами, пытаясь маленькими сигарами зажечь петарды, которыми они швырялись друг в друга. Иногда после водных лыж они шли пообедать в гостиницу с матерью Джун и ее приятелем, потом пешком — в бар «Розовый пони» и собирались вокруг пианино. Все подпевали, когда Элвис играл старые знакомые песни, а в конце он играл что–нибудь медленное. Он требовал, чтобы Джун постоянно была рядом с ним, и жаловался, когда она отдалялась. Он говорил: «Другие девчонки, с которыми я встречался, всегда были рядом со мной, показывали, как они мной гордятся. Если я что–то говорил, они слушали. А тебя мне нужно сначала разыскать, если я хочу что–то сказать». Она прекрасно понимала, о чем он говорил. Иногда она специально пропадала, просто чтобы проверить, будет ли он ее искать, — и он всегда искал. «Я сказала ему: «Я не как твои остальные подружки, Элвис. Я не буду ловить каждое твое слово. Когда мы встретились первый раз, ты сказал: «Ты мне нравишься, потому что не похожа на других». А теперь вдруг ты хочешь, чтобы я была как все». Нет, возражал он, но с чего бы это ей столько времени болтать со спортивным инструктором, вместо того чтобы смотреть, как Элвис катается на водных лыжах? «Все, что тебя волнует, это со сколькими парнями я встречалась. Я со многими встречалась, но ничем таким не занималась», — вспылила Джун.

Он спросил: «Это значит, что ты еще ягодка?» — «Я не ягодка, а целый пирожок с ягодками», — ответила Джун.

Они были идеальной парой. Джун обожала дурачиться и, к удивлению Элвиса, очень любила петь. Когда они ездили на лошадях, они распевали «Side By Side», «Васк in the Saddle Again» и «Let the Rest of the World Go By», и Джун подпевала своим тенорком. Когда они купались в бассейне, рядом всегда стоял фонограф. Элвис постоянно крутил «Му Prayer», летний хит группы Platters. Каждый раз на том месте, где солист приближался к центральной высокой ноте, Элвис начинал бормотать: «Я возьму эту ноту, я возьму эту ноту… Вот–вот я ее спою… Вот я ее пою, пою…» Он пробовал расслабиться и выдавить из себя этот звук, но ничего не получалось, он взвизгивал и нырял под воду. Он постоянно пел — иногда казалось, что пение необходимо ему как воздух. Джун не слишком–то жаловала его записи, так что они чаще пели старые мелодии типа «That's Му Desire», «Over the Rainbow» или ритм–энд–блю–зовые хиты типа «Ebb Tide» и «Unchained Melody». Неудивительно, что Джун без колебаний выдала Элвису свои сомнения по поводу его музыки. «Мне казалось, что большинство его песен звучали так, как будто он пел из консервной банки. Я сказала: «Почему бы тебе не спеть этим ребятам из студии то, что поем мы? Может, они найдут для тебя что–нибудь подобное».

Самое главное, что у них было одинаковое чувство юмора. Почти все фотографии того времени запечатлели улыбающегося или смеющегося Элвиса, полностью расслабленного и уверенного в себе, молодого и гордого собой. Здоровый, наивный, переполненный энергией и сознанием, что он — хозяин ситуации, Элвис дурачился перед камерой так, как не под силу было серьезному подростку из Тьюпело или восходящей молодой звезде. Со сдвинутой назад шляпой и растрепанными волосами Элвис смотрел на мир, как юный греческий бог.

16 июля журнал «Ньюсуик» опубликовал колонку, написанную Джоном Ларднером, где критиковалась попытка Стива Аллена «причесать» Элвиса и «поставить его в неловкое положение во благо человечества…» «Моральные принципы Аллена, — провозгласил Ларднер, — весьма сомнительны». Эд Салливан объявил 12‑го числа, что передумал, и собирался обговорить участие Элвиса в трех программах осенью и зимой за небывалый гонорар в 50 тысяч долларов. Господин Уоллис проинформировал Полковника, что уже подыскал картину, в которой Элвис мог бы дебютировать на студии «Парамаунт» через шесть месяцев, но собирался его «одолжить» другой студии, «XX век — Фокс», на съемки вестерна «Братья Рено», которые начинались в конце августа. Даже по сравнению с предыдущими успешными записями Элвиса, выпущенными за год, RCA получила небывалую отдачу на диск с «Hound Dog» и «Don't Be Cruel», который увидел свет 13 июля и почти за неделю стал золотым.

Элвис сгорел так, что два–три дня был вынужден кататься на водных лыжах в штанах и футболке с длинными рукавами. Несмотря на его несоответствующий наряд, его «мастерство», по словам инструктора Дики Уотерса, не пострадало и оставалось вполне профессиональным. Джун так часто залезала в воду, что ей надоело постоянно укладывать волосы, так что она, по совету Элвиса, просто их отрезала. Цивилизация казалась такой далекой, что, когда что–то из внешнего мира проникало в их жизнь, возникала неожиданная реакция. Например, Элвис по какой–то причине терпеть не мог популярную тем летом песенку Терезы Брюер «Sweet Old Fashioned Girl». Как–то раз, вернувшись с конной прогулки, они пили ледяную воду из огромного кувшина и слушали радио. Вдруг началась «Sweet Old Fashioned Girl». «Я сказала ему: «Вот и твоя любимая песня», — вспоминала Джун, — и сделала радио громче. А он взял и вылил себе на голову целый кувшин ледяной воды! Это было для него типично».

Единственными грустными нотками были неизбежный отъезд Элвиса в начале августа на гастроли во Флориду и вмешательство в их безоблачное счастье посторонних — Реда, Джуниора и иногда Артура, которого Джун называла «Артритом». Не то чтобы Джун не любила друзей Элвиса, хотя она чувствовала подлость Джуниора и грубость Реда, которые расцветали пышным цветом в отсутствие родителей Пресли. С друзьями она вполне могла справиться, но большее беспокойство ей доставляло их влияние на Элвиса: казалось, он так стремился им понравиться, что все больше и больше им уподоблялся. Друзья Джун не оказывали подобного эффекта ни на нее, ни на него — с ними просто было приятно проводить время. Но со своими приятелями Элвис, казалось, утрачивал чувство собственного достоинства, так же как и свой характер. С одной стороны, он не хотел на них давить и бросал лишь укоряющий взгляд, когда они переходили границы дозволенного. Он всегда к ним хорошо относился и демонстрировал щедрость духа, которую Джун так в нем любила. С другой стороны, она терпеть не могла, когда он начинал хорохориться перед ними и подражать им так, что становился не похож на себя. Она сама была личностью и этого же хотела от него. Она не была ничьей собственностью и не привязывалась ни к кому.

«Он всегда хотел, чтобы я была рядом с ним, у ногтя. Он постоянно меня искал, а когда находил, начиналось: «Где, черт возьми, ты была? Что ты о себе думаешь?» И это перед его друзьями. Он очень быстро выходил из себя, а я тоже иногда упрямилась. Однажды он говорит мне: «Ты не будешь со мной так разговаривать и так ко мне относиться». А я при его дружках послала его к черту. Он схватил меня за руку, как будто собирался душу из меня вытрясти, и затащил меня в ванну. Когда мы там оказались, он просто взял мое лицо в ладони, поцеловал и сказал: «Малышка, я знаю. Я знаю, что ты права… Извини меня». Но парням он это не показывал, так что они не догадывались, что у него было доброе сердце».

Зато догадывалась Джун. Она сразу почувствовала его тягу к духовности и вручила ему книгу «Пророк» Калила Джибрана, прошлогодний подарок на окончание школы от бывшего приятеля. «Он был в восторге. Я говорила, какие главы мне нравились больше всего — моей любимой была про дружбу, там даже было чуть–чуть про любовь». Они читали и перечитывали эту главу и долго ее обсуждали. Джун думала, что это его даже успокаивало, хотя сомневалась, что его можно было полностью успокоить. Однажды вечером они навестили в больнице маленькую девочку, болевшую раком крови, с мамой которой Джун была знакома, а потом отправились на пирс, где они сидели до рассвета на своем первом свидании. Элвис попросил Джун посмотреть на луну, расслабиться и ни о чем не думать, просто парить в пространстве между луной и звездами. Если хорошо расслабиться, объяснил он, можно забраться прямо на небеса. «Ты давно это делаешь?» — спросила Джун. «С тех пор как был мальчишкой, — ответил он. — Просто никому не рассказывал. Я давно научился никому об этом не рассказывать. Люди думают, что ты с ума сошел, когда начинаешь говорить о вещах, которые они не понимают». Единственным человеком, который действительно мог это понять, была его мать — признался Элвис.

И Джун тоже кое–что поняла. Она поняла, что, когда они были вместе, она чувствовала что–то, во что другие люди не могли вмешаться. И поняла, что, когда он был на людях, он чувствовал что–то, во что не могла вмешиваться она. Только через три года, извиняющимся голосом сообщил Элвис, он сможет начать жить для себя. Тогда он будет делать все, что ему заблагорассудится. Он сможет жениться, родить детей и признаться публике, что он ей безраздельно никогда не принадлежал. Но до тех пор он не мог нарушить слово, данное Полковнику, этому загадочному персонажу, которого она никогда не встречала, и испортить свою карьеру.

Жизнь в Билокси была достаточно размеренной, так что они могли даже притворяться, что вели обыкновенную жизнь. Люди в городке настолько привыкли к местной знаменитости, что постепенно научились не обращать на него внимания. Как–то Элвис и Джун пошли в кинотеатр «Сэнджер» посмотреть «Король и я» и ушли, не досидев до конца. Элвис посчитал, что киномюзиклы выглядели смешно и глупо: люди в самых серьезных ситуациях ни с того ни с сего начинали петь. Они прогулялись с друзьями Джун, Пэтти Уэлш, Пэте и Напьер и Бадди Конрадом, который водил новейший светло–зеленый «Линкольн Континенталь». Как обычная развлекающаяся молодежь, они зашли в пиццерию «У Джино», в «Погребок короля Артура» и, конечно, в бар «Розовый пони», обожаемый тинейджерами. Все друзья Джун боготворили Элвиса и не выносили никакой критики в его адрес. Однажды, в качестве одолжения Эдди Беллману, Элвис появился в магазине Дэйва Розенблума, в котором Беллману и его партнеру Лу Соннье принадлежал отдел женской обуви. Собралась такая большая толпа, что движение в центре города остановилось, как писала местная газета. В другой раз они посетили знаменитый «Суперклуб» Гаса Стивенса, самый лучший ночной клуб побережья, потому что Элвису хотелось увидеть актера Дэйва Гарднера. Гас начал вокруг них суетиться, устроил их в отдельной комнате и сфотографировался вместе с восходящей звездой.

В конце июля Элвису необходимо было поехать на неделю в Мемфис, а вернулся он в новеньком «Линкольне Премьер» ярко–розового цвета, с белой крышей, который, по его словам, был «менее заметным». Он уже не мог жить в «доме Хэков», так что снял виллу, где было два крыла, в которых обычно жили две семьи, так что теперь они могли проводить время отдельно от друзей Элвиса. Момент отъезда Элвиса неумолимо приближался, и они все больше и больше тянулись друг к другу — ни один из них, казалось, не мог представить, как происходящее могло закончиться. В итоге Элвис спросил, не поехать ли ей вместе с ним? Она спросила свою мать, которая ответила «нет». Элвис попросил предоставить все решить ему. Его мама позвонила миссис Джуанико и заверила ее, что ничего плохого с Джун не случится. Потом она отправилась на военную летную базу «Кислер», где уговорила сержанта Напьс. отца одной из подружек Джун, семнадцатилетней Пэтси, разрешить его дочери сопровождать Джун и Элвиса на гастролях. Джун считала, что он никогда на это не пойдет. Когда сержант все же согласился, он потребовал, чтобы за рулем был их друг Бадди.

В последний вечер на виллу с прощальным визитом приехали родители Пресли. Джун тогда осталась там ночевать, заснув в объятиях Элвиса. Когда она проснулась и попробовала одеться, он затащил ее обратно в кровать, и они начали дурачиться, как часто это делали, пихая друг друга и хихикая. «Мы проводили ночь за ночью, засыпая в объятиях друг друга, и не заходили дальше поцелуев. Элвис относился к женщинам с уважением, наверное, потому, что очень уважал свою мать, и всегда останавливался сам. Мне его останавливать не приходилось. Но в этот раз я не хотела останавливаться, думаю, что он тоже. Я истерично захихикала, что со мной случается, когда я нервничаю. Его постепенно тоже разобрал смех. Так мы и валялись совершенно голые и смеялись, потому что оба боялись следующего шага. Как только мы перестали хихикать, в дверь кто–то тихо постучал. Это была мама Элвиса. Она сказала: «Сначала здесь было тихо, потом — смех, потом — снова тихо. Вот я и решила на всякий случай заглянуть. Может, нам для Джун стоит выписать какие–нибудь таблетки, чтобы она не нарожала слишком много детей».

Ни один из нас не сказал что–нибудь вроде: «Мне жаль, что мы зашли так далеко». Скорее наоборот: «Ну надо же, мы почти это сделали, правда, Джун?» Так все прокомментировал Элвис, и я согласилась: «Да, почти». Он сказал: «Нам совсем чуть–чуть осталось». Больше у нас не было возможности остаться совсем наедине. Случалось, конечно, несколько раз, но никогда не заходило так далеко, как той ночью».

Потом он уехал. Увидимся в Майами, сказал он. Ред, Джуниор или Джин обо всем позаботятся.

Они приехали в Майами в пятницу, 3 августа, как раз, когда Элвис должен был выступить в первом из трех намеченных концертов в театре «Олимпия», отдекорированном в водевильном стиле 20‑х годов, с чучелами павлинов и потолком, разукрашенным облаками и звездами. Джун тут же провели за кулисы, где ее отыскали репортеры из «Майами ньюс» и заметили, что «…она вытерала лоб Элвиса в перерыве между выступлениями… Восемнадцатилетняя Джун Джуанико, красотка из Билокси, которую Пресли явно предпочитает аспирину, призналась, что Элвис так же импульсивен в любви, как и на сцене. «Было бы здорово, если бы он любил меня так же, как я его, — вздыхает она. — Но он женат на своей карьере и не допускает и мысли о женитьбе». Джун, щеголявшая короткой прической в итальянском стиле, сообщила, что будет сопровождать Пресли в его гастролях по шести городам Флориды и Нового Орлеана. «Я пока не знаю, что буду делать, когда приеду в Мемфис», — сказала она».

Потом в узком туннеле под сценой театра «Олимпия» Джун рассказывала репортерам о своем первом свидании с Элвисом и последующей дружбе:

После заключительного концерта они отправились в гостиницу «Роберт Клэй». Новый «Линкольн» Элвиса (покупка двухнедельной давности) пестрил именами, сообщениями и телефонными номерами. Его везде подкарауливали репортеры, и Элвис злился на себя и на них. На пресс–конференции, проведенной тем же вечером, он не знал, что ответить на вопрос о кризисе в Суэцком канале, и думал, что выглядел очень глупо.

«Не нужно было вообще ничего говорить. Мне нужно было остановиться и подумать, а не лепетать какую–то чушь», — пожаловался он Джун. Джун и Пэтси жили в отдельной комнате, и, приняв душ, Элвис зашел их навестить и заодно улизнуть от Полковника и музыкантов. Он прилег на двойную кровать рядом с Джун и дотронулся до нее, будто не верил, что она действительно была с ним. Подразнив Пэтси, маленькую хулиганистую и острую на язычок девчонку, и пошептавшись о всякой чепухе с Джун, он быстро заснул. Джун даже не успела ничего сообразить.

На следующий день интервью с Джун было напечатано в газете, и Полковник ворвался в гримерную перед началом первого концерта. В руке он сжимал газету, а взгляд сначала остановился на Джун, потом на Элвисе. «Сынок, мы не можем себе такое позволить, — провозгласил он с красным лицом и сверкающими глазами, потрясая газетой. — Надо тебе это как–то решить». Голос его звучал многозначительно. В первый раз с момента их знакомства Элвис выглядел испуганным. «А что случилось, Полковник?» — заикаясь от волнения, спросил он. «А ты сам почитай, сынок, и, черт побери, что–нибудь на этот счет сделай».

После концерта Элвис был по–прежнему расстроен. Казалось, он винил Джун за интервью и решил для себя, что, если бы не тот чертов репортер, с которым она болтала, никто бы не заметил ее присутствия в Майами. Было очевидно, что он был расстроен. Успокоившись, он решил пойти посмотреть и, может быть, купить новую машину с Полковником, а Джун отправилась обратно в гостиницу. Потакая своей прихоти, Элвис выбросил 10 800 долларов на белый «Линкольн Континенталь», совсем как у Бадди, а новый «Премьер», весь в помаде, сдал в магазин. Пока Элвис болтался в демонстрационном зале, к нему подошел репортер и задал вопрос о Джун, и Элвис нервно заявил: «Теперь все будет так. У меня есть двадцать пять девушек, с которыми я встречаюсь. А она — одна из них». «Они иногда по восьмеро приходят, — поддакивал Полковник, явно в хорошем настроении. — И все заявляют, что с ним постоянно встречаются. Одна даже заявила, что она — моя дочь. А у меня никогда не было дочери».

Позднее, когда Полковник зашел в гостиничную комнату Элвиса, он даже не удостоил Джун взглядом. «Возьми–ка, думаю, тебе захочется взглянуть», — сказал он Джину, протягивая ему сценарий картины, которую они начинали снимать в Голливуде через три недели. Потом повернулся на каблуках и, выходя, хлопнул дверью. Элвис быстро схватил сценарий и вместе с Джун начал его читать. Терпения ему не хватило, и он подсмотрел в конец, чтобы узнать, что случится дальше. К своему большому разочарованию, он открыл, что его персонаж должен был умереть. Он сказал: «Джун, я не хочу умирать в своем первом фильме». Джун ответила: «А почему нет? Я думаю, это отличная идея. Все забывают счастливые истории. Зато печальные помнят».

На последнем концерте Элвис распорядился, чтобы все уже сидели в машинах, когда он начинал, а не когда заканчивал последнюю песню. Он посоветовал Джун держаться подальше от Полковника, который и так будет занят продажей программок и сувениров: в конце концов, ему нужно было быть при деле. В машине, в ночной темноте, они держались за руки. Элвис засунул в рот незажженную сигару и передразнил Полковника: «Слишком часто ты встречаешься с этой девицей из Билокси. Не будет от нее ничего хорошего, сынок. Ты не можешь встречаться с одной девушкой. И, Христа ради, не дай ей забеременеть. Как только это произойдет, наступит твой конец, это уж точно». Они смеялись до слез, но Джун сознавала, что эта храбрость в темноте исчезнет при свете дня. Он старался всем угодить, Реду, Джуниору, Джину, ей и ее друзьям, своей семье, своим поклонникам. Они все рассчитывали на него, брали с него пример. Иногда он не верил в свой успех, ему казалось, что без Полковника все может закончиться в любую минуту. Вот он и старался разрешить все проблемы, какие только мог, и делал все возможное, чтобы привести в чувство Реда и Джуниора. Ему хотелось, думала Джун, чтобы все было хорошо.

На следующий день, в Тампе, случилось ужасное. Одна из майамских газет опубликовала телефонное интервью матери Джун и сравнила ответы с заявлениями Полковника и самого Элвиса. Под заголовком «Элвис отрицает, что красотка из Билокси его постоянная подружка» были приведены выдержки из беседы с миссис Мэ Джуанико: «Элвис сделал предложение моей дочери стать его женой через три года… Я не возражаю против ее поездки. Он хороший парень, а Джун — приличная девушка. Я говорила с его родителями, и они обещали, что Элвис будет о ней заботиться… Он сказал, что не может жениться в течение ближайших трех лет, и попросил ее подождать». Полковник кипел от гнева, а его друзья в ответ на цитату об остальных двадцати четырех подружках посмеялись: «Ну конечно, именно поэтому он таскает нас с собой. Мы общаемся с невыбранными двадцатью четырьмя». Элвис хотел, чтобы Джун немедленно позвонила матери и запретила ей разговаривать с кем–то другим, — он и слышать не хотел, что она защищала честь дочери. Ему надоела вся эта чертовщина.

На тот день были назначены два концерта в гарнизоне «Хомер Хестерли Армори», профинансированные клубом «Сератома Сивик», с билетами по полтора и два доллара. Сцена была сооружена из коробок. На ней были водружены два микрофона и две осветительные лампы. Перед двадцатиминутным появлением Элвиса шла полуторачасовая череда глупых разогревающих номеров, которые организовывал Ал Дворин, агент из Чикаго. «Убирайтесь ко всем чертям», — сквозь шум посоветовал репортерам Элвис, но никто не слышал ни слов, ни музыки, ни комментариев. «Было более чем очевидно, — писала Энн Роуи, репортер из «Сент–Питерсберг тайме», — что он наслаждался каждым воплем и визгом… и каждым мгновением концерта. Он висел на микрофоне, в результате оба сломал. А потом с вдохновленным лицом сорвал с себя пиджак и спел дополнительно две песни.

Он чувствовал себя другим человеком, когда был на сцене, рассказывал Элвис Джун: «Мне трудно объяснить. Все тело покрывается мурашками, но это не мурашки и не холод. Это как поток электричества, который проходит через тебя. Это как заниматься любовью, только еще сильнее». «Это происходило со всеми исполнителями?» — поинтересовалась Джун. «Я не знаю. Те немногие, с которыми я говорил, испытывают волнение или нервничают, но не думаю, что они чувствуют то же, что и я. Если бы они это чувствовали, неужели бы они не сказали об этом больше? Они говорят, что поначалу нервничают, а после первых строк успокаиваются. Ничего себе, я не могу успокоиться через два или три часа после того, как ухожу с концерта. Мне иногда кажется, что мое сердце вот–вот взорвется».

Элвис отыграл концерты в Лейкленде, Сент–Питерсберге и Орландо. В первые два города он выезжал из Тампы. Когда он выступал в Лейкленде в понедельник, за кулисами он ответил на вопросы Пола Уайлдера, репортера из «Тампа трибюн». Предполагалось, что интервью опубликуют в следующем месяце в «Телевизионном гиде». Уайлдер работал в газете целую вечность и делал репортажи о Томе Паркере в своей колонке «В нашем городе», в то время как Полковник был простым предприимчивым офицером из Тампы. Он с относительным безразличием отозвался о концерте Элвиса в Тампе (его дочь Пола с гораздо большим запалом представила подростковую точку зрения), но почему–то начал свое интервью с очень нетактичного чтения вслух длинных отрывков из одного из самых злобных очерков, когда–либо написанных об Элвисе.

«Самый большой бездарь в истории шоу–бизнеса, — монотонным голосом зачитывал он из статьи Герба Рау в «Майами ньюс», — Элвис не умеет петь, играть на гитаре и танцевать. Его концерты в среднем посещают две тысячи тупиц, для которых он исправно открывает рот, дергает гитарные струны и вращает бедрами, как звезда местного стриптиза…» Так что же, — продолжил Пол, — вы и правда вращаете бедрами, как звезда стриптиза?»

Впервые в своей карьере Элвис, видимо, рассердился, не столько за себя, сколько за своих поклонников. После предположения, что Уайлдер знал, как именно звезды стриптиза вращают бедрами, потому что сам посещал подобные заведения, он возмутился по поводу оскорбления его публики.

«Уважаемый, те подростки, которые приходят сюда, платят за то, чтобы хорошо провести время. Я не пытаюсь оскорбить господина Рау, но я не понимаю, почему он обзывает этих людей тупицами. Они, в конце концов, тоже чьи–то дети. Дети приличных родителей, воспитанные в приличных домах, так что у него нет никакого права называть их тупицами. Если они готовы платить за то, чтобы попрыгать, покричать и повизжать, это их дело. Когда–нибудь они подрастут и не будут так делать. А пока они молодые, дайте им повеселиться. Не позволяйте какому–то старикашке, который и не бывает–то нигде, называть их толпой тупиц. Потому что они такие же люди, как он сам».

«— Ну ладно, — продолжил читать Уайлдер, — Рау считает, что ваших поклонниц надо привести в чувство хорошей пощечиной. Что вы об этом думаете? Можете как–то прокомментировать?

— Могу, но не буду.

— Да ладно вам, это же не вживую, а для «Гида», — упорствовал Уайлдер, но Элвис продолжал молчать, не считая нужным давать какие–либо комментарии.

— Я певец, а не борец, — выпалил Элвис под злобные смешки за спиной.

— А как вы прокомментируете разговоры о ваших вихляниях? — поинтересовался Уайлдер. — Кстати, я недавно читал вырезку из газеты, где вам приписывалось высказывание о святом рок–н–роллере…

— Я никогда ничего такого не говорил, — сердито взорвался Элвис. — Я принадлежу к Обществу Церкви Христа, и кто–то обозвал нас святыми рок–н–роллерами…

— Вот оно в чем дело… — перебил Уайлдер.

— И с этого–то все и началось. Я всегда ходил в церковь, где люди пели, стояли и пели хором и молились Богу. И это выражение никогда не использовал.

— А как насчет музыки в вашей церкви? Думаете, это она вам привила чувство ритма? — достаточно невинно поинтересовался Уайлдер.

На этот раз Элвис был в ярости:

— Нет, ничего подобного, — буквально заорал он, очевидно, шокированный намеком на нечто более серьезное, чем просто критика его музыки. — Была какая–то статья, где поднимался вопрос о моей вере. Так вот, религия не имеет ничего общего с тем, чем я занимаюсь сейчас. То, что я делаю, — не религиозная музыка, и моя вера никак не связана с моим пением».

Тут даже Уайлдер проснулся и перестал задавать намеченные вопросы. К концу интервью он казался абсолютно беспомощным. Потом он попытался задать вопросы своему старому другу, Полковнику, но было ясно, чем это закончится. Собирался ли Элвис чаще появляться на телевидении?

«— Я считаю, что в наше время некоторые артисты слишком часто мелькают на телевидении. Это и есть основная причина отсутствия Элвиса в передачах… Конечно, я могу ошибаться. В следующем году будет видно, и мы всегда успеем что–то придумать.

— А как же вихляния и критика, которой подверглись выступления Элвиса?

Здесь много вопросов. Во–первых, мы многие месяцы ездили по стране, и Элвис ни разу не выступал на телевидении. Единственный способ познакомиться с творчеством Элвиса лежал через записи. Прослушивая его песни, я не смог понять, где конкретно они могли спровоцировать мысли о вихлянии бедрами.

— Что вы можете сказать об актерском будущем Элвиса?

— Мистер Уайлдер, когда мы пробовались на роль в Голливуде, ему предложили спеть, а потом сыграть в какой–то истории или пьесе — как это там называется. Мистер Уоллис решил после просмотра теста, что мистер Пресли вполне может сыграть драматическую роль. Когда и как, я пока не знаю. У мистера Пресли нет навыков игры, хотя тест показал, что у него замечательные способности — я бы это сказал, даже если бы не был его менеджером… Думаю, Элвис Пресли может сыграть любую роль, какую захочет».

Пресли дал три концерта в Лейкленде, три — в Сент–Питерсберге (переименованном на день в Сент–Преслиберг), два в Орландо, два в Дейтона–Бич. По прибытии Пресли в Джексонвилл в пятницу, 10 августа, в городке присутствовали все признаки треволнения. Поклонники еще с рассвета ждали огромной толпой перед кассами; священники молились за Пресли в баптистской церкви Троицы, провозгласив, что певец «в очередной раз коснулся дна в своей духовной деградации». Репортеры из двух журналов, «Лайф» и «Колльерс», были готовы писать о каждом шаге Пресли; из Атланты с матерью приехала Андреа Джун Стивенс, победительница конкурса сочинений на тему «Почему я хочу познакомиться с Элвисом», организованного журналом «Хитпарад». Все болтали и сплетничали о Джун Джуанико, некоторые девушки называли ее потаскушкой после того, что читали о ней, или просто потому, что им не нравилась та уверенность, с которой она держалась за Элвиса. Судья Марион Гудинг, полный решимости не допустить повторения прошлогоднего концерта, когда возбужденные поклонники порвали почти всю одежду [Элвиса] на кусочки, заготовил список обвинений, которые собирался предъявить Элвису в случае, если он будет вести себя в пошлой и вульгарной манере перед нашими детьми.

Судья Гудинг присутствовал на первом концерте в 3.30 в пятницу, после чего пригласил певца встретиться. На встрече судья объявил о своем намерении предъявить обвинения в случае, если концерт будет продолжаться в таком же духе. Пресли выразил удивление реакцией судьи: «Не знаю уж, что я делаю неправильно. Моя мама поддерживает то, что я делаю». Все же был достигнут компромисс, и судья Гудинг был доволен поведением Элвиса, «судя по докладам с остальных концертов». В то же время в «Джексонвилл джорнэл» появилась статья, в которой представитель Американской гильдии экзотических исполнителей заявил, что, поскольку Элвис пользуется неоднозначными и экзотическими движениями в танце, ему необходимо заплатить вступительный взнос и стать членом гильдии, иначе на шоу будет наложен запрет. Полковник взялся за улаживание этого дела, и остаток дня, согласно газете, Элвис провел беззаботно: отвечал на вопросы журналистов, пригласил Джун съесть по чизбургеру (от которого она отказалась), а вместо телодвижений так сексапильно покачивал мизинцем, что аудитория забилась в экстазе. После выступления он поделился с Дяуш: «Тебе нужно было там быть. Каждый раз, когда Ди Джей бил в барабан, я двигал мизинцем, и девчонки с ума посходили. Я никогда таких воплей не слышал. Я показал этим гадам–дурналистам, как называть меня вульгарным. Ты ведь не думаешь, что я вульгарен?» С этими словами он водрузил на голову трусики Джун и закружился по комнате.

Триумфально завершив турне в Новом Орлеане, Элвис вернулся в Мемфис, а Джун — домой в Билокси. Команда журналистов из «Лайф» до сих пор следовала за ним, и его постоянно окружали вопросы репортеров и вспышки камер фотографов. Корреспондент из «Лайф» запечатлел новое ограждение, возведенное несколько недель назад, которое все же не останавливало поклонников и девушек, обрывающих траву с лужайки перед домом. Газеты сообщали об огромных пробках в округе, так что соседи даже вызвали полицию. Вестер, брат Вернона, по–прежнему помогал по дому, а теперь еще и выполнял роль охранника. Он мило общался с поклонниками и уговаривал их не шуметь, чтобы родители Элвиса могли отдохнуть. Элвис слышать ничего не хотел о том, чтобы прогнать поклонниц: он знал, благодаря кому к нему пришел успех.

До намеченного отъезда в Голливуд оставалось четыре дня, и Элвису надо было собрать много вещей. В первый вечер он отправился в парк, где Ред встрял в очередную драку. На следующий день Вернон сказал Реду, что общество последнего было ему неприятно и что он не поедет с Элвисом в Голливуд, потому что такая огласка никому там не нужна. Ред разозлился и сказал, что и так уйдет, — его очень задело, что Элвис за него не заступился, но ему больше ничего не оставалось. Элвис много встречался с Барбарой Херн и почти каждый вечер навещал Дьюи на радиостанции — они смеялись и вспоминали старые дни. Дьюи как раз собирался начать программу на телевидении, которая должна была выходить в эфир в 8 вечера по субботам, сразу после Лоуренса Велка. «Вы предупредите зрителей программы «Велка», чтобы быстро переключали программу. Если не успеют, встретятся со мной, а я своего не упущу», — сообщил Дьюи Бобу Джонсону из газеты.

Все говорили о Голливуде. Никто не сомневался, что он добьется там успеха. Сэм Филлипс сказал ему, что он будет следующим Джеймсом Дином, а Дьюи пообещал, что все старлетки будут укладываться перед ним штабелями. Он слышал от Полковника, что в фильмах будут одна или две песни и получится хорошо. Главное, чтобы они не отвлекли внимание от драматического накала роли. Все репортеры спрашивали, собирался ли Элвис брать уроки сценического мастерства. Нет, говорил он всем, хотя в жизни ни одной строчки со сцены не произнес. «Я не думаю, что можно научиться быть актером. Если у вас есть хоть немного актерского таланта, можно его развить. Другими словами, если у вас нет таланта, а вы учитесь на актера, — вы будете фальшивкой». В предчувствии чего–то нового, ни разу не испытанного Элвис казался странно безмятежным. С другой стороны, почему бы и нет? Все, о чем он когда–либо мечтал, свершилось. «Я изучал Марлона Брандо, — признался он Ллойду Ширеру, когда тот приехал в Мемфис, чтобы написать статью для Sun–Jay Parade. — И изучил беднягу Джимми Дина. Потом изучил себя и теперь знаю, почему девчонки, особенно молодые, на нас клюют. Мы угрюмы, мятежны и опасны. Я сам пока точно не понимаю, почему, но именно это девчонкам в мужчинах нравится. О Голливуде я ничего не знаю, но знаю точно, что быть сексуальным, улыбаясь, нельзя. Нельзя быть бунтарем, скаля зубы».