Ешь. Молись. Разводись (СИ)

Глава 29

Мила смеется, вспоминает первую поездку в Питер, подъём на колоннаду, с которой мы уже спустились, переживания, что опаздывают на поезд. Улыбаюсь ей в ответ, чувствуя какое-то странное погружение в прошлое. Словно я тогда стоял с ней рядом.

Что это такое? Почему такое немыслимое притяжение? Почему ноет в груди?

Не было такого. Точно.

Никогда.

Нет, ну может… да, в самом, почти детстве, или это уже была юность? Когда нравилась мне одноклассница так, что смотрел на неё и забывал дышать.

И мы даже встречались, недолго, совсем. Потом она стала «ходить» с парнем на два года старше. Это мы тогда так говорили — «ходить». А она с этим «ходит». А он с этой «ходит». Значит — встречается.

Сейчас смешно вспоминать все эти словечки.

И то, что в какой-то момент было стыдно, что тебя девчонка бросила. И сам после этого бросился во все тяжкие, чтобы заглушить ноющую пустоту. Перецеловал всех приличных девчонок «на раёне». И неприличных, естественно, тоже.

А она, та самая, только смотрела и улыбалась снисходительно. Потом как-то встретила случайно, затормозила, стала расспрашивать, что и как. А в конце кинула так, безразлично, мол, совсем ты, Север, неразборчивый, абы с кем «ходишь». А я и не ходил. Я так.

Плевать на неё хотел — уговаривал себя, а было не плевать. Долго еще было не плевать. С головой тогда в учёбу ушёл, экзамены, поступление. Знал, что всё получится, что не будет проблем, но хотелось всех и вся порвать.

А еще стал гулять по городу.

Тогда оказалось, что такой родной, такой до боли любимый Питер я совсем и не знаю. Бродил по улочкам, рассматривал дома. Было интересно, кто построил, как. Почему в таком состоянии они — захотелось тогда что-то сделать для города. Вытащить. Превратить из руин в вечную красоту.

Однажды вытащил деда гулять. Дед мой во время войны был ребёнком, но жил на Урале, в Питер уже потом переехал. Блокаду не видел. Но город, естественно, знал и любил.

Мы гуляли, а он рассказывал. Как водил бабушку в знаменитую «Пирожковую» на Московском, открылась она в пятьдесят шестом году, деду с бабулей было тогда по восемнадцать лет. Стояли в очереди, и держались за руки, а ему очень хотелось её поцеловать. Но тогда это было неприлично. И обниматься неприлично. И даже за руки держать девочку — могли и взрослые пристыдить, а уж парни как могли обсмеять! И всё-таки в тот день деду удалось бабулю поцеловать. Они пошли на танцы, там жгли твист, потом убегали от дружинников, потому что случайно оказались в компании стиляг. Прятались в кустах, там он её и обнял сначала, а потом…

— Думал, по морде получу — заслужил. Но нет.

А в ту самую «Пышечную» на Конюшенной, которая открылась спустя два года дед привёл уже не просто любимую девушку, а беременную жену.

Эту историю я рассказываю Милане, когда мы стоим в очереди за самыми знаменитыми питерскими пышками.

Смотрю на неё и ловлю этот вайб, как говорит сейчас молодежь.

Ноет. Болит.

Потому что она уедет. И я её отпущу. И не поеду следом. И буду жалеть.

Буду.

Что делать?

Смотрю на неё, почему-то такую беззащитную сейчас. Очень нежную и ранимую.

Она влюблена в меня? Уверен, что да. По крайней мере она сама так думает. Иначе бы не легла со мной в постель.

Да, да, Милана из тех девочек, которые только по любви.

Даже в первую же, фактически встречу. Вернее, в первый день.

А я?

Что я? Холодный и безжалостный? Бесчувственный?

Ни хрена.

Я хочу сейчас взять её, прижать, оторвать от земли, унести туда, в те самые апартаменты с крышей. Запереть. И держать.

Не потому, что мне просто хорошо с ней в постели.

Потому что мне просто с ней хорошо.

Нет, это не просто. Далеко не просто.

Но мне хорошо. Очень.

Просто немыслимо как хорошо.

Нереально.

И больно.

Я правда не могу сейчас оставить жену. Никак.

Но объяснять Милане почему я тоже не буду, смысл? Оправдываться? Не могу и всё. Если бы мог…

Способен ли я на немыслимые поступки? Хотя, почему немыслимые? Самые что есть осмысленные. Сделать что-то ради женщины, которую почувствовал.

А я её чувствую. И с ней чувствую всё.

Живым себя чувствую. Живым и живущим.

Тем, кому еще чего-то хочется от жизни. Мечтать хочется. Узнавать что-то хочется.

Любить.

Да, с ней я хочу.

Люблю ли я её? Мне кажется, говорить о любви рано.

Я мужчина. Я прагматик.

Это не значит, что я не верю в любовь. Я верю.

Всегда верил. Просто понимал, что для меня шанс встретить что-то настоящее равен нулю. Как-то так.

Мне казалось, что я упустил её в молодости. В юности. Встречал не тех, встречался не с теми. Хорошие девочки как-то проходили мимо. Тогда не интересовали. А когда стал задумываться, понял, что все хорошие уже заняты.

Или я стал слишком разборчивым. Просто не хотел себя связывать. Почему-то тогда любовь воспринимал как обузу.

Дурак.

А такие вот как муж моей Миланы забирали себе тех самых хороших девочек. Понимали, что они не обузой будут, хорошие. Наоборот.

С ними всё легче.

Более чем уверен, что этот придурок, Королькевич, бывший, променявший шикарную женщину Милану на балеринку без принципов и без рефлексий, поднялся только благодаря Миле. Она его поднимала. Обеспечивала тыл. Рядом с такой женщиной проще расти. Она как стержень, вокруг которого можно обвиться лианой и ползти, ползти.

Вот он и дополз куда надо, и решил, что может отбросить стержень, дурачок. Решил поменять стержень на другой, как ему кажется, более высокий, удобный, новый, модный, усовершенствованный.

Да уж, знал бы этот индюк тупорылый, как он ошибается.

Усмехаюсь своим мыслям, вижу, что Мила давно уже смотрит на меня внимательно.

— Прости, у тебя тут… — стираю пальцем сахарную пудру с её щеки.

Мы едим пышки и пьём «ведерный» кофе. Да, именно такой, какой продавали раньше, при СССР. Кофе, который варится в огромной кастрюле, наливается половником. Почему-то именно тут он вкусный. Тот самый вкус. Хотя мы с Миланой почти не застали тот СССР, в котором жили наши родители, бабушки, дедушки. Нет, никакой ностальгии по этому времени у меня нет и быть не может. Но это наше прошлое. Оно было по своему интересным.

Рассказываю Миле как еще мальчишками мы ходили сюда за пышками.

— Вкус тот же?

— Мне кажется — да. Да.

— А мы называли это пончиками. Пончики у нас продавали в палатках. Помню была одна такая недалеко от «Останкино», мама меня водила гулять, покупала иногда кулек бумажный, я любила слизывать пудру.

— Я тоже. До сих пор люблю.

Все её губы в пудре. Она их сама хочет облизать, но я останавливаю.

— Жадина. Оставь мне немного.

— Арс…

Я целую её прямо там. В «Пышечной». Где толпа народу. На самом деле всем на нас плевать. Мы сидим в уголке. Двое неприкаянных.

Я знаю, что она уедет.

Я хочу попросить её остаться.

Я не имею на это права. Поэтому не буду.

Я женат. Она разводится.

Всё сложно.

Я навел справки о её муже. Думаю, смогу вмешаться в процесс развода, если этот упырь посмеет её обидеть.

— Мила, я хочу тебя попросить.

— О чем?

— Вытащи мой номер из черного списка. Я не буду тебе докучать. Но я хочу знать, что смогу с тобой связаться. И ты, если что, сможешь связаться со мной.

— Если что? — она смотрит устало.

Я понимаю, что ей тоже больно.

Еще больнее чем мне.

Потому что, по сути, я её бросаю.

Вернее, я не бросаю свою жену, свою жизнь не меняю ради неё. Конечно, ей обидно. Любовницей она быть не хочет. И не сможет.

Есть женщины, которые не созданы для этого. Они могут быть только жёнами. Любимыми жёнами.

На меньшее они не согласны.

Милана такая.

Мила…

Очень странно, что её зовут именно Мила.

— Хорошо, Арс. Я… я могу надеяться, что ты…

— Постараюсь не писать тебе каждый день.

Она улыбается. Мы выходим на Конюшенную, идём по скверу. Просто рядом идём, даже не взявшись за руки. Мне кажется, если мы дотронемся друг до друга, то между нами заискрит. Разряд электрический такой мощи возникнет, что разорвет землю под нашими ногами, образует воронку, в которую нас и затянет. Или, наоборот, вытолкнет так, что мы окажемся по разные стороны, а разлом земли между нами. Словно мост разведённый. Такой, что нам никак не соединиться.

Усмехаюсь своим фантазиям.

— Мила, ты сейчас куда?

— Я у подруги остановилась. Сейчас к ней. Хочу отдохнуть перед дорогой. Выеду, наверное, вечером, или завтра рано утром.

— Езжай лучше рано, только очень рано, часов в шесть. Долетишь быстрее.

Милана кивает.

— Да. Хорошо. Наверное, так лучше будет. Я, правда, не хотела подругу напрягать.

— Она напрягается? Я могу снять тебе номер, или…

— Я не буду ночевать на крыше. И номер мне не нужен, Арс.

— Я тебя услышал.

— Ненавижу это выражение.

— Я понял. Я, кстати, тоже.

Мне хотелось вывести её из себя. Она была на удивление спокойна. Слишком спокойна. Я боялся, что сорвется в истерику.

Но моя девочка была сильной. Сильнее, чем я думал.

— Я провожу тебя до дома подруги?

— Хорошо.

— Она далеко живёт?

— Нет, не очень, несколько остановок на метро.

— Я вызову машину.

— Поедем на метро, Арс. Пожалуйста.

— Хорошо.

Сто лет не спускался в подземку. С ней всё как в первый раз.

Чёрт, с Миланой у меня даже секс был как в первый раз. В первый раз с тем, с кем ты идеально вписываешься по параметрам. Идеально подходишь. Как пазл складываешься. Как ключ, замок открывающий.

Я её открываю. Она меня.

Моя женщина. Абсолютно.

И чужая.

Та, которую нужно отпустить.

В метро как-то странно полно народу, вроде не час пик.

Прижимаю её, ограждая от чужих касаний, взглядов.

Знакомый взгляд всё-таки выхватываю. Удивленный.

Чёрт. Домработница семейства моей жены. Хреново.

Или плевать.

Плевать.

Выходим. Мне кажется, Милана всхлипывает. На эскалаторе обнимаю её, прижимаю.

— Я не хочу тебя терять. Обещай, что мы увидимся.

— Я не могу, Арс.

— Пожалуйста.

— Ты женат.

— Милана, если я тебе пообещаю…

— Нет, — почти выкрикивает. — Не надо, пожалуйста.

— Хорошо.

Довожу до дома. Обычный старый дом, ничего примечательного, но я часто езжу мимо него и теперь он всегда будет особенным. Это будет место, где я вспомню о женщине, которую упустил. О счастье, которое утекло сквозь пальцы.

Вечером приезжаю домой. Не поздно, к восьми, как обычно. Успел в офис, важное совещание провёл, даже с пользой для себя и для дела.

Ехал мимо Исаакия. Смотрел на купол. Вспоминал рассказ Миланы. И неожиданно память выхватила видение из прошлого.

Совсем юная девочка с длинными золотыми волосами, в простых джинсах и маечке, что-то доказывающая двум парням, которые смотрели на неё как на самую желанную конфетку. Я помню её. Я её видел. Я даже хотел ей руку подать на спуске, но два её «лыцаря» как коршуны охраняли. Это была она? Моя Милана?

Или просто «девочка-видение». Мне хочется, чтобы это была она, чтобы это воспоминание было реальным и правдивым.

— Кто она Арс?

Та, которая записана в телефоне как «любимая жена» встречает меня в холле нашей большой квартиры.

— Я один раз скажу, больше повторять не буду. Я тебя предупреждал. Эту женщину обсуждать не нужно. И вспоминать. И думать о ней, поняла?

— Арс…

— Ты меня услышала, Мила?