Санкт-Петербург у нас под ногами. Адмиралтейство. Зимний дворец. Исаакий. Нева.
Секс.
Секс на крыше. Секс в вечном городе.
Секс, который возносит на небеса.
Он внутри. Его глаза в моих глазах. Его мысли в моих мыслях.
— Дай мне себя, раскройся, ну? Давай, девочка…
Боже… Господи, как он…Ох, чёрт…
— Не могу… не… не могу.
Большой, как к такому привыкнуть?
— Давай…малышка, давай…
Выброс адреналина, триггер…
— Малышкой не называй меня! — кусаю в плечо, дышу тяжело.
— Как хочу, так и буду называть, поняла? И ты будешь откликаться, вот так… еще… Давай, какая же у тебя сладкая задница…
— Арс… Арсений… я…
— Раскройся, ну? Хорошо же, сука, как же хорошо!
Твою ж…
— Хо… ро… шо…
Боже!
Хорошо!
Мы занимаемся любовью самозабвенно, и я забываю обо всем.
О том, что мне тридцать семь. О том, что я мать двоих детей. О том, что я дама с принципами и с высшим образованием. О том, что я пока всё еще замужем, хотя и нахожусь в стадии развода. О том, что я хотела бы сохранить брак ради детей, но это невозможно. О том, что я очень сильно любила мужа и мне было больно, когда я узнала, что он уходит от меня к молодой балерине.
Я забываю о всей своей прошлой жизни. Сейчас только он и я. И крыша.
И Питер.
Питер, который я люблю, конечно, но не так сильно, как мою Москву.
И мужчина, которого я…
Которого я не должна любить. Потому что наша связь случайная, короткая, странная. Я почти ничего о нём не знаю. Он уже многое знает обо мне.
Он красивый, успешный, богатый мужик моего возраста, значит я для него — старая.
Я должна принять нашу связь как небольшой подарок судьбы, насладиться ею и закончить.
Но что-то мне подсказывает, что просто не будет.
— Хватит думать, иди ко мне, сюда, ближе. Вот так.
Мне с ним хорошо… как же я ненавижу его за то, что мне так хорошо!
Потому что будет нереально отпустить. Забыть.
Закрыть дверь.
Уехать из этого города и никогда не возвращаться.
Вычеркнуть.
Потому что…
Потому что это нереально. Наша связь никогда не станет чем-то большим.
Я живу в Москве. Он живёт в Питере.
Я развожусь, а он…
— Прости, детка, надо бежать, обещал жене заскочить в аптеку.
Выныриваю из сна. Как фридайвер из затяжного спуска на глубину, прыжка в бездну, в которой его легкие схлопываются, помогая прожить несколько минут без кислорода. Выныриваю и глотаю реальность задыхаясь.
Воздуха не хватает.
Боже…
Сон. Это сон. Сон, который меня уже третий месяц терзает.
Сон, в который я мучительно хочу вернуться.
Чувствовать, чувствовать, чувствовать. Его руки. Его тело. Его кожу. Губы. Взгляд.
Невозможно.
Я закрыла эту страницу.
Перевернула.
Даже не так, нет. Просто вырвала её из дневника своей жизни.
Сожгла.
Не было этого.
Не было рафа, эклеров, обеда в тверском ресторане, развода мостов.
Крыши.
Не было.
Враньё, Милана, ох, какое вранье!
Всё это было. Было!
И его губы на твоём теле.
И мальчишеская улыбка.
И смех…
Знаете, когда людям хорошо они внезапно смеются. Когда счастливы. Вдруг начинают смеяться. Даже после крышесносного секса на крыше.
Крыша.
Я хочу пойти туда и пойду.
Я не собиралась в Питер.
Это жестоко.
Жестоко ехать туда, где был счастлив.
«По несчастью или к счастью, истина проста:
Никогда не возвращайся в прежние места».
Вспоминаю строчки гениального Шпаликова и реву. Нельзя реветь, когда дождь за окном, заливает лобовое стекло и глаза.
Природа плачет. И я тоже.
Жестоко ехать в город, где был счастлив летом в конце ноября. Жестоко ехать туда, где был счастлив.
Но я хочу. Просто чувствую, что в Питере мне сейчас будет легче. Хотя бы пару дней подышать.
Вздохнуть!
Тверь проезжаем. Не могу. Но поворачиваю руль.
Ресторан украшен совсем иначе. Летом тут было буйство красок и цветов, он выглядел словно дымковская игрушка, или жостовский поднос. Сейчас тут Гжель. Всё бело синее, пушистое. И уже даже елочки стоят. Рано у нас стали к Новому году готовиться, ох, рано.
— Какие красивые люди в наших местах!
— Ярослав… м-м-м…
— Просто Ярослав, без м-м-м, Милана?
— Мила.
— А где же Север?
Немного краснею, но глаза не прячу. Где-где… Знать бы? Наверное, с женой, но я этого не скажу, просто пожимаю плечами.
— Понял. Значит отобедаете у нас?
— Да!
Отобедать самое время.
Борщ с пампушками и салом, мясо в горшочках. Обычно я так много не ем, но тут невозможно отказаться. Еще и пирог с яблоками на десерт.
Хозяин вниманием не напрягал, но к чаю присел-таки за мой столик, с нежной чайной розочкой.
— Красивой женщине, красивые цветы.
— Спасибо. Только… в дороге завянет.
— Зато в машине будет аромат. Это из моей оранжереи, у нас тут целый зимний сад.
— Не стоило рвать.
— Для такой женщины как вы стоило. Для таких можно совершать подвиги. А те, кто этого не делает — просто недостойны вас.
— Может быть я сама не хочу, чтобы ради меня совершали подвиги?
Я же правильно понимаю о чём мы?
Арсений женат. Я не хотела его развода. Не хочу.
Не знаю. Мне сложно об этом говорить и думать, я… потерялась.
И я не знаю, зачем я еду в Питер.
Нет, собственно, я по работе еду. И с Женькой увидеться.
Я же не буду звонить Арсению? Не буду. И он мне не позвонит.
Он молодец.
Когда я тогда попросила его этого не делать он и не делал.
Честно. Даже с левых номеров.
А мне так хотелось, чтобы хотя бы раз!
Просто набрал мой номер и молчал бы. И я бы молчала в ответ.
Странно.
Я прожила с бывшим мужем так долго, но у меня нет никакого желания сейчас вернуться в те счастливые дни, которые были у нас с ним.
Словно своим предательством он всё уничтожил.
А Арс… Он не предавал меня. Он просто не сказал, что женат.
Я понимаю каким-то шестым чувством, что Север помог мне с разводом. Вряд ли Королькевич был бы так тих и спокоен. И пошёл бы на все условия моего адвоката.
Правда, я тоже пошла на уступки.
Адвокат мне говорил, что я не должна соглашаться на размен квартиры. А я…
Я прошлась по уютному дому, который считала своим и поняла, что жить в нём я не смогу.
Правда, для начала собрала семейный совет, без бывшего мужа, конечно. Я и дети.
— Я хочу, чтобы мы переехали.
— В Питер? — почему-то сразу выпалила Маргарита, а у меня заныло в груди.
Если бы в Питер.
— Нет, не в Питер.
— А почему? Мам? А этот…
— Рита, пожалуйста. — я говорила мягко, но в то же время твёрдо.
Никаких упоминаний, ничего. Не хочу.
— Мам, ну чего ты? — возразил сын, — Мы вообще-то не маленькие.
Видимо, маленькой была я. Потому что искренне не понимала, что мне делать?
Я же не должна рассказывать детям о своей личной жизни? Они мои дети, а не наоборот? И всё-таки…
— Там… в общем… Ничего нет. Просто он…
— Женат, да? Я так и знала. Козёл!
Умозаключения дочери меня изумили.
— Рита, прекрати, что за слова? Он… он как раз не козёл, а очень хороший человек.
И не бросил жену, как ваш отец. Но это я не добавила, потому что…
Потому что их отец хотел вернуться. Я не хотела.
Да и дети, кстати, меня поддержали. Хотя я не обсуждала ситуацию с ними. То есть я сказала, что папа готов снова жить с нами, но не готова я.
— Ну и правильно. Сам виноват. — опять многозначительно заключила моя не по годам мудрая дочь.
Олег страдал. Плакал. Реально плакал, рассказывая мне, какую ошибку совершил. Ему казалось, он полюбил…
Казалось. Ну, то ж…
Может быть, я и простила бы. Может и прощу.
Только в свою жизнь точно не верну. Не хочу ничего из того, что было раньше.
— Да, кстати, Королькевич, можешь забрать статуэтки.
— Что?
У него было такое… перевёрнутое лицо в этот момент. Он понял, что точно всё. Пути назад нет.
Если уж я отдала статуэтки, которые мы собирали с такой любовью.
Значит нас просто больше нет.
Всё.
Питер встречает ледяным ветром. Острым и колким.
И всё-таки таким… родным.
Я не должна идти туда, но иду.
К тому самому дому, с той самой террасой и крышей.
Мосты уже не разводят.
Людей разводят, а мосты нет. Нет необходимости. Суда уже не ходят по большой Неве. Это же так говорится? Я не знаю, правильно ли это, но звучит красиво.
Гулять по Северной столице в конце ноября — не самая лучшая идея, но я хожу, кружу вокруг дома, в какой-то призрачной надежде увидеть.
Вдруг?
Я, конечно, не буду звонить. Не буду.
Звонят мне.
Дочь? Я вроде сказала, что добралась нормально.
— Алло?
— Мила, не клади трубку, это я, Север.