Ешь. Молись. Разводись (СИ)

Глава 40

Санкт-Петербург у нас под ногами. Адмиралтейство. Зимний дворец. Исаакий. Нева.

Секс.

Секс на крыше. Секс в вечном городе.

Секс, который возносит на небеса.

Он внутри. Его глаза в моих глазах. Его мысли в моих мыслях.

— Дай мне себя, раскройся, ну? Давай, девочка…

Боже… Господи, как он…Ох, чёрт…

— Не могу… не… не могу.

Большой, как к такому привыкнуть?

— Давай…малышка, давай…

Выброс адреналина, триггер…

— Малышкой не называй меня! — кусаю в плечо, дышу тяжело.

— Как хочу, так и буду называть, поняла? И ты будешь откликаться, вот так… еще… Давай, какая же у тебя сладкая задница…

— Арс… Арсений… я…

— Раскройся, ну? Хорошо же, сука, как же хорошо!

Твою ж…

— Хо… ро… шо…

Боже!

Хорошо!

Мы занимаемся любовью самозабвенно, и я забываю обо всем.

О том, что мне тридцать семь. О том, что я мать двоих детей. О том, что я дама с принципами и с высшим образованием. О том, что я пока всё еще замужем, хотя и нахожусь в стадии развода. О том, что я хотела бы сохранить брак ради детей, но это невозможно. О том, что я очень сильно любила мужа и мне было больно, когда я узнала, что он уходит от меня к молодой балерине.

Я забываю о всей своей прошлой жизни. Сейчас только он и я. И крыша.

И Питер.

Питер, который я люблю, конечно, но не так сильно, как мою Москву.

И мужчина, которого я…

Которого я не должна любить. Потому что наша связь случайная, короткая, странная. Я почти ничего о нём не знаю. Он уже многое знает обо мне.

Он красивый, успешный, богатый мужик моего возраста, значит я для него — старая.

Я должна принять нашу связь как небольшой подарок судьбы, насладиться ею и закончить.

Но что-то мне подсказывает, что просто не будет.

— Хватит думать, иди ко мне, сюда, ближе. Вот так.

Мне с ним хорошо… как же я ненавижу его за то, что мне так хорошо!

Потому что будет нереально отпустить. Забыть.

Закрыть дверь.

Уехать из этого города и никогда не возвращаться.

Вычеркнуть.

Потому что…

Потому что это нереально. Наша связь никогда не станет чем-то большим.

Я живу в Москве. Он живёт в Питере.

Я развожусь, а он…

— Прости, детка, надо бежать, обещал жене заскочить в аптеку.

Выныриваю из сна. Как фридайвер из затяжного спуска на глубину, прыжка в бездну, в которой его легкие схлопываются, помогая прожить несколько минут без кислорода. Выныриваю и глотаю реальность задыхаясь.

Воздуха не хватает.

Боже…

Сон. Это сон. Сон, который меня уже третий месяц терзает.

Сон, в который я мучительно хочу вернуться.

Чувствовать, чувствовать, чувствовать. Его руки. Его тело. Его кожу. Губы. Взгляд.

Невозможно.

Я закрыла эту страницу.

Перевернула.

Даже не так, нет. Просто вырвала её из дневника своей жизни.

Сожгла.

Не было этого.

Не было рафа, эклеров, обеда в тверском ресторане, развода мостов.

Крыши.

Не было.

Враньё, Милана, ох, какое вранье!

Всё это было. Было!

И его губы на твоём теле.

И мальчишеская улыбка.

И смех…

Знаете, когда людям хорошо они внезапно смеются. Когда счастливы. Вдруг начинают смеяться. Даже после крышесносного секса на крыше.

Крыша.

Я хочу пойти туда и пойду.

Я не собиралась в Питер.

Это жестоко.

Жестоко ехать туда, где был счастлив.

«По несчастью или к счастью, истина проста:

Никогда не возвращайся в прежние места».

Вспоминаю строчки гениального Шпаликова и реву. Нельзя реветь, когда дождь за окном, заливает лобовое стекло и глаза.

Природа плачет. И я тоже.

Жестоко ехать в город, где был счастлив летом в конце ноября. Жестоко ехать туда, где был счастлив.

Но я хочу. Просто чувствую, что в Питере мне сейчас будет легче. Хотя бы пару дней подышать.

Вздохнуть!

Тверь проезжаем. Не могу. Но поворачиваю руль.

Ресторан украшен совсем иначе. Летом тут было буйство красок и цветов, он выглядел словно дымковская игрушка, или жостовский поднос. Сейчас тут Гжель. Всё бело синее, пушистое. И уже даже елочки стоят. Рано у нас стали к Новому году готовиться, ох, рано.

— Какие красивые люди в наших местах!

— Ярослав… м-м-м…

— Просто Ярослав, без м-м-м, Милана?

— Мила.

— А где же Север?

Немного краснею, но глаза не прячу. Где-где… Знать бы? Наверное, с женой, но я этого не скажу, просто пожимаю плечами.

— Понял. Значит отобедаете у нас?

— Да!

Отобедать самое время.

Борщ с пампушками и салом, мясо в горшочках. Обычно я так много не ем, но тут невозможно отказаться. Еще и пирог с яблоками на десерт.

Хозяин вниманием не напрягал, но к чаю присел-таки за мой столик, с нежной чайной розочкой.

— Красивой женщине, красивые цветы.

— Спасибо. Только… в дороге завянет.

— Зато в машине будет аромат. Это из моей оранжереи, у нас тут целый зимний сад.

— Не стоило рвать.

— Для такой женщины как вы стоило. Для таких можно совершать подвиги. А те, кто этого не делает — просто недостойны вас.

— Может быть я сама не хочу, чтобы ради меня совершали подвиги?

Я же правильно понимаю о чём мы?

Арсений женат. Я не хотела его развода. Не хочу.

Не знаю. Мне сложно об этом говорить и думать, я… потерялась.

И я не знаю, зачем я еду в Питер.

Нет, собственно, я по работе еду. И с Женькой увидеться.

Я же не буду звонить Арсению? Не буду. И он мне не позвонит.

Он молодец.

Когда я тогда попросила его этого не делать он и не делал.

Честно. Даже с левых номеров.

А мне так хотелось, чтобы хотя бы раз!

Просто набрал мой номер и молчал бы. И я бы молчала в ответ.

Странно.

Я прожила с бывшим мужем так долго, но у меня нет никакого желания сейчас вернуться в те счастливые дни, которые были у нас с ним.

Словно своим предательством он всё уничтожил.

А Арс… Он не предавал меня. Он просто не сказал, что женат.

Я понимаю каким-то шестым чувством, что Север помог мне с разводом. Вряд ли Королькевич был бы так тих и спокоен. И пошёл бы на все условия моего адвоката.

Правда, я тоже пошла на уступки.

Адвокат мне говорил, что я не должна соглашаться на размен квартиры. А я…

Я прошлась по уютному дому, который считала своим и поняла, что жить в нём я не смогу.

Правда, для начала собрала семейный совет, без бывшего мужа, конечно. Я и дети.

— Я хочу, чтобы мы переехали.

— В Питер? — почему-то сразу выпалила Маргарита, а у меня заныло в груди.

Если бы в Питер.

— Нет, не в Питер.

— А почему? Мам? А этот…

— Рита, пожалуйста. — я говорила мягко, но в то же время твёрдо.

Никаких упоминаний, ничего. Не хочу.

— Мам, ну чего ты? — возразил сын, — Мы вообще-то не маленькие.

Видимо, маленькой была я. Потому что искренне не понимала, что мне делать?

Я же не должна рассказывать детям о своей личной жизни? Они мои дети, а не наоборот? И всё-таки…

— Там… в общем… Ничего нет. Просто он…

— Женат, да? Я так и знала. Козёл!

Умозаключения дочери меня изумили.

— Рита, прекрати, что за слова? Он… он как раз не козёл, а очень хороший человек.

И не бросил жену, как ваш отец. Но это я не добавила, потому что…

Потому что их отец хотел вернуться. Я не хотела.

Да и дети, кстати, меня поддержали. Хотя я не обсуждала ситуацию с ними. То есть я сказала, что папа готов снова жить с нами, но не готова я.

— Ну и правильно. Сам виноват. — опять многозначительно заключила моя не по годам мудрая дочь.

Олег страдал. Плакал. Реально плакал, рассказывая мне, какую ошибку совершил. Ему казалось, он полюбил…

Казалось. Ну, то ж…

Может быть, я и простила бы. Может и прощу.

Только в свою жизнь точно не верну. Не хочу ничего из того, что было раньше.

— Да, кстати, Королькевич, можешь забрать статуэтки.

— Что?

У него было такое… перевёрнутое лицо в этот момент. Он понял, что точно всё. Пути назад нет.

Если уж я отдала статуэтки, которые мы собирали с такой любовью.

Значит нас просто больше нет.

Всё.

Питер встречает ледяным ветром. Острым и колким.

И всё-таки таким… родным.

Я не должна идти туда, но иду.

К тому самому дому, с той самой террасой и крышей.

Мосты уже не разводят.

Людей разводят, а мосты нет. Нет необходимости. Суда уже не ходят по большой Неве. Это же так говорится? Я не знаю, правильно ли это, но звучит красиво.

Гулять по Северной столице в конце ноября — не самая лучшая идея, но я хожу, кружу вокруг дома, в какой-то призрачной надежде увидеть.

Вдруг?

Я, конечно, не буду звонить. Не буду.

Звонят мне.

Дочь? Я вроде сказала, что добралась нормально.

— Алло?

— Мила, не клади трубку, это я, Север.