Ген свободы

Глава 10 Во всем виноваты вампиры — 5

Мой рассказ действительно занял довольно много времени. Вовсе не потому, что я путалась и сбивалась, как то было с Эльдаром. Напротив, моя речь стала гораздо суше и информативнее: я уже попрактиковалась и успела успокоиться. В интересах ясности изложения я старалась не обвинять себя лишний раз, говорить объективно и не высказывать гипотезы, что Гуннар Лейфссон и в самом деле вампир — стыда на этот счет мне уже хватило с Эльдаром.

Однако шеф слушал меня не просто внимательно: он постоянно просил рассказать подробнее о том или ином эпизоде или начинал разъяснять детали, на которые мне и в голову не приходило обратить внимание — например, были ли на кухне жилого особняка Детей ночи запасы продовольствия. Откуда я знаю, я даже не заходила на эту кухню!

Вот так и вышло, что, пока мы говорили, оранжевый солнечный луч, который знакомо по-вечернему освещал один угол нашей гостиной, переполз на соседнюю стену, потом померк, порозовел и угас совсем. За окно опустились синеватые весенние сумерки. Антонина принесла нам еще чаю и бутербродов; за рассказом я чуть ли не в одиночку умяла их целое блюдо.

Антонина, когда хочет показать свое расположение, делает изумительные многослойные бутерброды в юландском стиле; такие высокие, что их приходится скреплять шпажками для канапе. Обычно поедание этих шедевров вызывает у меня сложности логистического порядка, но тут я сама не заметила, как приговорила штук пять без малейшей неловкости, ничего не рассыпав и не закапав, да еще и продолжая отвечать на вопросы шефа.

Наконец шеф сказал:

— Во имя всего святого, когда Вильгельмина выйдет из тюрьмы, у меня будет с ней серьезный разговор! Она клялась, что ничего опасного вам не предстоит.

— Так ведь опасности и не было, — возразила я. — Мне по-настоящему ничего не угрожало…

Эльдар фыркнул. Довольно невоспитанно с его стороны, но шеф спустил на тормозах, хотя я бы за то же самое получила выговор.

— Это еще большой вопрос, не подвергались ли вы физической опасности, — сказал Василий Васильевич.

Он перепрыгнул с моих колен на стол, откуда Прохор уже убрал чайный прибор и блюдо с крошками, и начал расхаживать по скатерти, размахивая своим роскошным, похожим на плюмаж хвостом.

— При том, — продолжал он вещать, — нет никаких сомнений, что вы подвергались опасности психологической! И огромной! Вильгельмина допустила серьезную промашку, что особенно непростительно, учитывая ее знакомство с сектантским опытом Галлии и Юландии! Ведь она знала, что Гуннар Лейфссон приехал оттуда. Совершенно очевидно, что господа, с которыми вы столкнулись, не доморощенные новички, которые только пробуют себя на ниве обольщения наивных личностей — у них, безусловно, есть и опыт, есть и отработанные процедуры… Вас с самого начала определили как потенциально внушаемую и очень грамотно вели — насколько я представляю этот процесс, разумеется, а я почти совсем его не представляю! До сих пор сектантские движения не входили в сферу моего интереса, я лишь позавчера наведался в библиотеку посмотреть литературу на этот счет. Которая, должен сказать, крайне бедна. Неудивительно, что все это оказало на вас такое сильное воздействие.

Надо же! Я-то ожидала от шефа разноса, а вместо этого получила чуть ли не индульгенцию.

Тогда я решила высказать то, что подспудно мучило меня с того момента, как я неожиданно впала в транс, слушая невразумительный гимн Детей ночи:

— Василий Васильевич, а не может ли так быть… что Златовские повысили мою внушаемость? Для того, чтобы легче было управлять мною?

Теперь шеф фыркнул не хуже Волкова.

— Чушь! — сказал он. — Никакой особенной внушаемости за вами не замечал, напротив, у вас очень пытливый ум. Да, склонность верить авторитетам, но в пределах общечеловеческой нормы. Однако повышенная восприимчивость — действительно часть вашего генетического наследия… Кроме того, вы сами сказали, что они держали вас впроголодь, а на любого человека с высокой скоростью метаболизма голодание действует особенно сильно.

— Да не так уж я и голодала… — запротестовала я. — По крайней мере, я не ощущала себя голодной.

— Полноте! Вы сами сказали, что вас поили вином и кормили исключительно печеньем. Вино, даже разбавленное, притупляет чувство голода и даже может способствовать набору веса, однако питательности не дает. Отсутствие белковины в пище тоже не идет на пользу — не удивлюсь, если у вас уже развились первые признаки белкового голодания… Кроме того, вы сами рассказали, что вас поселили в комнату с другой адепткой, где вы никогда не оставались одна. Нет, Аня, не стоит списывать все на воображаемые генетические особенности: отсутствие нормальной пищи, света и уединения спутает мысли и лишит рационального соображения кого угодно!

— Да я и не списывала на генетические особенности, — попробовала я защититься. — Честно говоря, я в какой-то момент начала подозревать, что они в самом деле обладают магическими силами — иначе зачем собирать у девушек кровь?

Ну вот, все-таки сказала! А ведь не хотела показывать шефу, насколько я спятила. Воистину, язык мой — враг мой.

— Сбой суждения, объяснимый вашим состоянием, — шеф списал все это одним взмахом хвоста. — Кровь он собирал наверняка для того, чтобы еще сильнее ослабить девушек и спутать их сознание. Вы ведь сами сказали, что по крайней мере Вертухина не жила в особняке, а продолжала обитать с родителями, иначе те подняли бы бурю. Ему нужно было использовать дополнительные методы, чтобы понадежнее привязать ее к себе. Ну и остальных, вероятно. Подозреваю, это все такие же девушки из состоятельных семей, страдающие от одиночества и испытывающие проблемы с родителями. Похоже, Школа ночи именно на них делает упор.

— Но погодите, ведь такие только в ближнем круге! — удивилась я. — В других кругах я видела в основном женщин средних лет и других девушек небольшого достатка, вроде меня…

— Естественно, он знает, кого приближать к себе, — снисходительно пояснил шеф. — Очевидно, каждая категория членов клуба служит какой-то определенной цели… знать бы еще, какой, и для чего они готовили вас…

— Я могу вернуться и разузнать, — предложила я, хотя хотелось мне этого меньше всего.

— Еще чего! — возмутился шеф. — Даже не думайте. События развиваются таким образом, что пресловутая физическая опасность будет вам угрожать практически наверняка!

Настал черед шефа рассказывать.

Как оказалось, в понедельник законопроект о дополнительном «урегулировании образа жизни» генмодов, который мусолили в Городском собрании с прошлого года, наконец-то был провален. Но, очевидно, не просто так, потому что член городского собрания Никитин, который сильнее всего ратовал за этот законопроект, вдруг оказался главой свежесозданной Специальной комиссии, призванной наблюдать за общественным правопорядком в тех вопросах, которые не попадали в ведение ЦГУП.

— А зачем вообще наблюдать за общественным правопорядком в вопросах, которые не попадают в ведение ЦГУП? — спросила я.

Мне всегда казалось, что наше городское Уложение четко указывает: все, что не запрещено законами, в городе разрешено.

— Начиналось это с вопроса о выделении дополнительных гимназических стипендий — его, если помните, подняла не так давно в прессе Галина Георгиевна Байстрюк. Учреждение ее стипендиального фонда для гимназистов привлекло внимание к этой проблеме… хотя, похоже, на самом деле наших депутатов больше волновало то, не собирается ли сама Галина Георгиевна избираться в Городское собрание, — пояснил Мурчалов. — Если бы она собралась, это могло перекроить политическую карту города: все знают, что денег у нее куры не клюют. Но пожилая дама не захотела заниматься политикой, и вопрос затих… пока его снова не вытащили на всеобщее обозрение как удобное прикрытие.

Эльдар поерзал в кресле, куда его усадил Прохор.

— Выходит, все-таки изменения в учебном законодательстве будут? — спросил он. — В гимназиях введут стипендии?

В голосе его слышался жар, хотя, насколько я знала, у Эльдара с этим уже проблем не было: он учился на специальных курсах для полицейских и должен был поступить в Высшую инженерную школу уже этой осенью, если хорошо сдаст основные экзамены. В том, что так оно и будет, я не сомневалась: упорства и интеллекта оборотню не занимать.

— Сомневаюсь, что в этом вопросе что-то изменится, — бросил шеф. — По крайней мере, быстро… Но дело даже не в этом. Я подозреваю, что у нас в Городском собрании что-то готовится. Возможно, передел власти. К сожалению, сам я уделяю политике внимание по остаточному принципу, поэтому не слишком хорошо представляю ситуацию… Если бы вы с Анной сейчас не объявились, я бы отправился на поклон к Михаилу Пожарскому, чтобы он воспользовался своими связями и позволил бы мне увидеться с Вильгельминой. Или объяснил, на кого можно попробовать надавить, чтобы этого добиться.

— Вы имеете возможность надавить на кого-то в Городском собрании? — недоверчиво спросил Эльдар.

— Никто не знает до конца всех своих возможностей, пока не попробует, — философски заметил шеф.

— А чем вам не угодил этот самый Никитин? — спросила я. — В смысле, почему бы не начать прямо с него?

Мурчалов вздохнул.

— Анна, я понимаю, что вы не интересуетесь городской политикой, но в некоторых вопросах следует разбираться хотя бы выживания ради… Никитин — это записная марионетка, собственного мнения не имеет, как и постоянного хозяина. За ниточки дергает тот, кто больше платит. Вот меня сейчас и интересует, кто. Я подозреваю, что Вильгельмину бросили в каземат за интерес к Школе детей ночи — во всяком случае, насколько я знаю, других крупных и потенциально опасных дел у нее не было. Да и у меня эта Школа вызывает все больше подозрений. Стало быть, наш враг должен быть тесно связан со Школой. Из-за этого текущие перестановки тревожат меня еще больше…

— Почему? — спросила я.

— Потому что любой культ — это готовая армия, — ответил шеф.

Это прозвучало так неожиданно, что я чуть было не засмеялась.

— Шеф, ради всего святого! В нем и состоят-то только девицы с тетушками!

— Уж от вас я не ожидал такой низкой оценки возможностей женщин как боевой силы, — довольно желчно ответил шеф. — Не говоря уже о том, что физические данные перестали играть такую уж большую роль с изобретением огнестрельного оружия. В любом случае, я не вижу сейчас способа, как мы могли бы вычислить покровителя этой секты, не возвращая вас туда, чего я делать решительно не хочу.

— Шеф, — сказала я. — А может быть покровитель как-то связан с богатыми гостями, которые туда приходили?

— Богатыми гостями? — Шеф пристально уставился на меня.

— Понимаете, — пояснила я, — кроме самого первого дня мне еще несколько раз поручали раскрашивать разные брошюры и другие агитки… Я сидела в той же комнате, в которой мы рисовали в первый день, в коридоре первого этажа, недалеко от входа. Дверь была открыта, они там обыкновенно открыты, если не сеанс… И несколько раз я видела, как по коридору проходят и потом выходят люди… очень нетипичные. Которых сложно было ожидать там встретить. Дорого одетые, уверенные в себе. Из совсем другого общественного среза, коротко говоря. На сеансах они не появлялись.

— Анна, — сказал шеф, — когда-нибудь я вас оцарапаю до крови и укушу за нос. Почему вы не сказали раньше⁈ Надеюсь, вы их зарисовали?

Я полезла в карман юбки за записной книжкой.

Всего портретов было четыре; двоих из них шеф никогда прежде не встречал. Одного он опознал как того самого Никитина, а про четвертую сказал после короткой многозначительной паузы:

— Это Анастасия Камская, личная помощница Ольги Валерьевны Соляченковой.

Я тут же выпалила:

— Той самой, что хотела устроить скандал с вороной? Которую мы подозревали в заказе убийства Стряпухина?

Ох зря я это сказала. Эльдар тут же подобрался, глаза у него загорелись. Инженер Стряпухин был его наставником и учителем; кроме того, в прошлом году Эльдара арестовали как подозреваемого в его убийстве. Это и само по себе неприятно, а когда ты оборотень и в полнолуние вынужден сидеть в тесной камере, не имея возможности обернуться, — ужасно десятикратно. Кто бы ни был заказчиком, по его вине парень изрядно натерпелся.

— Анна, не будьте столь скоры на обвинения, — шеф бросил на Эльдара пронзительный взгляд, явно призывая его тоже не торопиться. — Но да, по всей видимости, амбиции госпожи Соляченковой больше даже, чем мы подозревали.

— Что вы хотите сказать? — спросила я.

— Вы уже забыли, что я упоминал про скупку булавок? — уточнил шеф. — Если за этим стоит Соляченкова, это значит, что она не потеряла надежду как-то управлять генмодами… или, может быть, скомпрометировать их. Учитывая, что она вдобавок еще прикормила свой собственный культ — в ее намерении захватить власть в городе сомневаться не приходится!

Воцарилось молчание, только слышно было, как тикали большие часы на стене.

Насладившись произведенным эффектом, шеф сказал:

— Да, господа. Возможно, в ближайшее время нам предстоит столкнуться с государственным переворотом.

Выждав еще секунду, шеф задумчиво добавил:

— Но хуже всего то, что мы уже допустили непростительную халатность!

— Какую? — я напряглась. Ну вот сейчас все же последует тот самый разнос, которого я так опасалась…

— За всеми этими треволнениями я совершенно забыл поужинать — это серьезное преступление против миропорядка. Вы уже лучше себя чувствуете? Тогда будьте добры, сходите на кухню, возьмите у Антонины еще рыбы и ветчины, которые пошли на те прекрасные бутерброды.

К моему удивлению, шеф не выставил Эльдара Волкова за дверь сразу же, как только мы закончили обсуждать ситуацию, а предложил ему остаться на ужин, однако Эльдар отказался. Тогда шеф вручил ему деньги на извозчика обратно до общежития (точнее, попросил Прохора вручить). Когда Эльдар попробовал возразить, что сумма слишком большая, шеф сказал:

— Это на аэротакси. У Дмитрия сегодня смена кончается в семь, мне бы хотелось, чтобы вы сообщили ему новости как можно скорее.

Волков помотал головой.

— Я не могу летать на аэротакси. Оборотень, вы же помните.

— Как это? — удивилась я.

Эльдар посмотрел на меня с легким удивлением.

— Я ведь рассказывал вам, что от близости булавок я начинаю превращаться. Неконтролируемо. Так можно и травму получить.

— Но разве в аэромобиле есть булавки… — начала я.

— Так ведь булавки делаются из металла с добавлением эннония, по специальной технологии, — сказал шеф. — В самом деле, Анна, я совершенно упустил это из виду! Видимо, потому, что для нас, генмодов, аэротакси совершенно безопасны.

— Энноний вызывает у нас стремление менять форму, у вас нет другой формы, — пожал плечами Волков. — Логично.

— Не так уж логично, — не согласился Мурчалов. — Ведь генмоды были выведены с помощью оборотневых генов. Я не удивился бы, ощущай мы какой-то дискомфорт, например… Ну ладно. Раз уж аэротакси вам недоступно, возьмите извозчика высшего класса и пообещайте ему сверху. Чем раньше Дмитрий получит эти новости, тем больше у него будет времени их обдумать, тем лучше для нас… И не забудьте передать, что я жду его завтра к девяти часам!

Я подумала, что шефу вовсе не так важно, чтобы Пастухов получил информацию вовремя. Просто он хотел так поблагодарить Эльдара за заботу обо мне — и заодно, может быть, немного позаботиться о воспитаннике своего друга. Но прямо сказать это, естественно, не мог. Шеф не склонен открыто проявлять заботу.

Очевидно, для Эльдара все это тоже казалось довольно прозрачным, потому что он все еще выглядел так, как будто хотел отказаться, но тут вступил Прохор. Деликатно прочистив горло, камердинер шефа проговорил:

— Если позволите, молодой человек… Оказывать помощь бескорыстно — очень похвально, но гордость, которая мешает принять помощь и благодарность друзей, частенько оборачивается впоследствии житейскими неудачами.

Эльдар поглядел на Прохора с легким смущением. Кажется, он даже покраснел, в полутьме коридора не очень было видно. Однако кивнул и вышел.

Едва за Эльдаром закрылась дверь, как шеф развил бурную деятельность. Он тут же надиктовал мне несколько записок своим знакомым — в них он в основном запрашивал дополнительную информацию о происходящих в городе событиях, — а также короткие письма Пожарскому и Хвостовской. Я, разумеется, удивилась, зачем это надо.

— Потому что единственный доступный нам сейчас способ борьбы, — мрачно сказал шеф, — это попробовать вытащить «Детей ночи» на свет. Как это можно сделать? Только через прессу.

— Но я думаю, что Вильгельмина Бонд права, — робко возразила я. — У нас не Сарелия и даже не Дония, из религиозного скандала сенсации не сделаешь. Причем весомых доказательств связи Соляченковой с этим культом нет. А даже если бы удалось их добыть, что с того? Депутатам Городского собрания не запрещается проявлять интерес к религиозным организациям!

— А следовало бы запретить, — проворчал шеф. — Но ладно. Нет, Соляченкову мы пока атаковать не будем. У нас для этого недостаточно сил. Наша мишень — Никитин и его Специальная комиссия. Нужно доказать две вещи: во-первых, что деятельность «Школы детей ночи» как раз входит в сферу его компетенции и подлежит пресечению или хотя бы расследованию. Во-вторых, что он об этой деятельности знал, но за неделю ничего не сделал, а предпочел арестовать Вильгельмину, которая занималась этим вопросом. Именно для этого нужны Пожарский и Хвостовская… Правда, я не уверен насчет Пожарского: хоть вы и помогли ему тогда, а я с тех пор поддерживаю с ним переписку, возможно, он не станет рисковать, помогая нам.

— Михаил Дмитриевич не трус! — возразила я с удивившим меня саму жаром.

Почти год назад, когда случайное расследование свело меня с этим депутатом городского собрания, он мне очень понравился. Кроме того, именно благодаря ему и его сыну я познакомилась с Мариной, ныне моей лучшей подругой. Очевидно, часть нежности к ней передалась и на моего тогдашнего знакомого.

Мурчалов посмотрел на меня с некоторой иронией, как будто все эти движения души отнюдь не были для него секретом.

— Вы хотите, чтобы я отнесла эти записки на почту? — спросила я.

— Нет, отдыхайте. Я попрошу Прохора отдать их Ивану Анатольевичу.

Иван Анатольевич — наш сосед, живущий через стену, учитель музыки. Иногда его фортепианные уроки изрядно досаждают, особенно если ученики совсем юные и не очень старательные. Зато у него трое сыновей в возрасте от восьми до тринадцати лет, которых шеф иногда посылает с поручениями недалеко и ненадолго, за мелкие деньги. Правда, редко. Обычно он предпочитает гонять меня.

— Вы же идите… — продолжал шеф, — проведайте там. Василий-младший по вам очень скучал.

Я проглотила комок в горле. За неделю я несколько раз вспоминала младшенького, но в суете последних нескольких часов совершенно о нем забыла. В общем-то, логично, что его заперли в комнате, если весь дом был взбудоражен моей пропажей!

Бедняга, он ведь совсем маленький… Ему же ничего не объяснишь, зато общую тревогу и неуверенность он прекрасно чует.

— Тогда разрешите, я сейчас же иду! — я вскочила с дивана.

— Идите… — шеф вздохнул еще раз, совсем тяжко, его усы слегка обвисли, и даже уши почему-то прижались к голове. — Но прежде чем вы пойдете… Анна, боюсь, я должен перед вами извиниться.

— За что? — удивилась я.

— Это задание Вильгельмины… Не стоило мне вас на него отправлять, да еще не спросивши вас.

— Ничего страшного, шеф, — сказала я почти искренне: жалко было видеть его таким присмиревшим, есть в этом нечто противоестественное. — Кто бы мог предусмотреть, что все так обернется? Да и мне пора обретать больше самостоятельности, тут вы были правы.

— Если бы дело было в этом! — с досадой воскликнул шеф. — Боюсь, я отправил вас туда вовсе не за тем, чтобы вы обретали самостоятельность, а за тем, чтобы ее обрел кое-кто другой!

— О чем вы? — не поняла я.

Шеф только хвостом махнул.

— Ладно, идите уже, — проворчал он. — И если этот сорванец будет вас кусать на радостях, разрешаю его отшлепать.

Когда я поднялась наверх, однако, Васькина комната была не заперта и пустовала. Неужели опять сбежал? Господи, хоть бы не из дома!

Но мою дальнейшую тревогу пресекла темнота и пустота в комнате: чувствовалось в ней нечто неуловимое, что показывает, что в помещении давно никто не жил.

Я вышла, прикрыв дверь за собой, и направилась к собственной спальне.

Моя дверь оказалась закрыта, но ключ висел прямо на ручке, на шелковом шнурке. Я немедленно отперла дверь.

Разумеется, Василий-младший лежал прямо у меня на подушке, свернувшись клубком. Мне показалось, что за неделю он еще подрос — котята в этом возрасте увеличиваются в размерах быстро! Скоро он почти ничем не будет отличаться от взрослого кота, разве что в ширину.

Впрочем, надеюсь, что отца он никогда не догонит: личный доктор не раз намекал Василию Васильевичу, что ему пора бы сбросить вес, однако шеф мастер не слушать то, что слышать не хочет.

Я присела на кровать и положила руку на теплый Васькин бок. Он тут же заурчал, не просыпаясь.

Стараясь не разбудить его, я легла прямо поверх одеяла, вытянув руку так, чтобы она лежала вдоль скругленной спинки. Закрыла глаза. Я полежу совсем немного и встану… и тогда уже умоюсь и расстелю кровать нормально.

Но пока мне нужно немного отдохнуть. Просто жизненно необходимо немного отдохнуть. В тишине, чтобы никто не бубнил над ухом, разучивая гимны; точно зная, что ночью меня не разбудят на песнопения…

Ночью меня несколько раз разбудило громкое урчание, попытки улечься мне на лицо, вылизать, укусить за нос и поохотиться за моими пальцами.

— Васька! — сонно сказала я. — Ты мыслящее существо! Изволь вести себя достойно!

Васька то ли не считал себя мыслящим существом, то ли не считал свое поведение недостойным оного — он продолжал шалить. В результате я воспользовалась дарованным правом, шлепнула его по мягкому заду и скинула с кровати. Васька, конечно, пришел опять, но уже тихо устроился у меня под боком и больше не безобразничал.

Надо ли говорить, что моя ночная рубашка в ту ночь так меня и не дождалась?