Ген свободы

Глава 11 Во всем виноваты вампиры — 6

У ситуации, когда ты засыпаешь слишком рано, да еще в одежде, есть одно неоспоримое достоинство: ты просыпаешься раньше, чем хотелось бы, и заснуть дальше не можешь. Меня вот разбудил голод.

Выпутавшись из Васьки — просто удивительно, сколько места на кровати может занять один котенок, не стесненный условностями человеческого общежития, — я отправилась умываться, расчесываться, переодеваться и разыскивать завтрак. За окном только начинало светать: пусть весна и вступила в свои права, дни пока еще длились не слишком долго.

Но Антонина была в кухне и уже поставила в духовку выпечку.

— На вас смотреть жалко, — сказала она со своей извечной прямотой. — Вам бы еще выспаться.

— Дня два, — согласилась я, зевнув.

На самом деле мне не хотелось спать два дня. Меня переполняла нервная энергия. Мне хотелось заняться чем-нибудь, прямо срочно. Придумать, как доказать связь Никитина и Соляченковой. Вывести секту на чистую воду. Что угодно!

Прихватив чай и сотворенные Антониной бутерброды, я отправилась в кабинет шефа.

Сам шеф, конечно, еще спал: по большей части он придерживается человеческого режима и старается не вставать ночью лишний раз. Но я и без него отлично ориентировалась в кабинете: ведь именно мне приходилось здесь убираться и вести за шефа его записи.

Вообще-то, шеф умеет писать: генмоды пользуются для этого специальным приспособлением, которое позволяет удерживать в зубах перьевую ручку. Некоторые виртуозы умудряются писать каллиграфическим почерком с такой же скоростью, что и люди. Но шеф к этим мастерам не относится: его почерк вполне разборчив, но это все комплименты, которые я могу ему отвесить.

На сей раз мне требовалась подшивка Шласбургского альманаха «Кто есть кто в Необходимске» (шеф говорит, что у них данные гораздо точнее, чем у наших собственных репортеров), а также список кандидатов в депутаты Городского собрания с последних выборов — там есть краткие биографические справки. А также собранные нами материалы из дела вороны, похитившей брошку, дела инженера Стряпухина и мои собственные выписки по последнему делу…

Но главное — пробковая доска, на которой шеф иногда, если дело было особенно запутанное, закреплял карты и вырезки. Пользовались мы ей редко — удивительно, сколько взаимосвязей Мурчалов способен удержать в голове, — и сейчас она пылилась в углу за шкафом.

Я повесила доску на стену и принялась закреплять на ней газетные вырезки. Потом стала делать выписки из Альманаха и подшивки депутатских биографий: шеф в самом деле мог бы меня оцарапать, если бы увидел, что я искромсала ножницами эти издания! Уж Альманах точно — он на дорогой бумаге, в кожаном переплете, шеф им очень дорожит. Хотя справедливости ради замечу, что эти альманахи выпускают каждые три года, и у шефа их целая коллекция.

За этим занятием меня и застал шеф: я так увлеклась, что не заметила солнечные лучи, пробивающиеся в окно кабинета. Это означало, что время близится к девяти часам, когда должны были подойти Хвостовская и Пожарский.

— Чем это вы занимаетесь? — спросил шеф слегка раздраженно. — Вы должны быть в гостиной, встречать гостей!

Странно, а я думала, Василий Васильевич обрадуется, что я ни свет ни заря работаю… Первым моим порывом было извиниться, но тут же меня осенило. Вместо извинений я улыбнулась.

— Шеф, да никак вы злитесь, что Васька всю ночь проспал у меня?

Шеф встряхнулся.

— Ничего подобного! — воскликнул он. — С чего бы мне злиться? Он вас не видел неделю… соскучился… это нормально! Хотя, признаюсь, — добавил он с неохотой, — что я надеялся отучить его от этой плебейской привычки засыпать в вашей постели. Пока в этом нет ничего особенного, но для взрослого кота поведение совершенно неподобающее!

— Он еще не взрослый кот, — возразила я.

— Он скоро будет взрослым!

— Он скоро перестанет расти, но взрослеть будет еще долго. Сами знаете, генмоды становятся дееспособными только к пятнадцати-шестнадцати годам, как и человеческие дети…

— Знаю-знаю, — раздраженно бросил шеф. — Ну же, спускайтесь вниз… кстати, что-то я не вижу вашей броши, — тут в его голосе зазвучала настоящая тревога. — Вы ее не потеряли?

Речь шла о моей «генмодной» броши, той самой, где булавка была сделана из специального сплава, позволяющего контролировать поведение генмода. Моя брошь была замкнута на меня; я играла роль своего собственного кукловода. Это позволяло мне вести себя как нормальный человек и чувствовать себя в относительной безопасности от перехвата влияния другой булавкой — по крайней мере, пока брошь при мне.

В прошлом году, когда я не знала еще о спасительном влиянии этой броши и носила ее как обычное украшение, только с праздничными нарядами, мне все же пришлось испытать, каково это — подчиняться чужой злой воле.

— Все в порядке, — сказала я и достала брошь из-под ворота: она висела у меня на шее на цепочке. — Просто не подходит к этому платью.

Платье было темно-зеленым, а в броши светло-голубой яркий топаз. На черном или коричневом смотрится как нельзя лучше, но с зеленым, на мой взгляд, сочетался неважно.

Мурчалов только фыркнул.

— Женщины!.. Ну что ж, может быть, это даже лучше: больше соприкосновение с кожей… Так я вас жду внизу.

Но, как бы ни торопился Мурчалов, бег стрелок это не ускорило: до девяти оставалось еще четверть часа, а наши гости, видимо, решили быть точными. В результате я помогла Антонине накрыть на стол и сама заварила чай: у меня он почему-то получается лучше, чем и у нее, и у Прохора. (Или же они так говорят, потому что им лень заваривать чай самим.)

И в самом деле, и Хвостовская, и Пожарский появились почти одновременно, ровно к девяти часам.

Хвостовская прибыла со своим слугой, который принес ее на руках: большинство генкотов путешествуют именно так. Пожарский явился в сопровождении референта, несущего портфель.

И слугу, и референта отправили на кухню — Антонина выставила им блюдо с творожными ватрушками, так что они наверняка провели время куда приятнее, чем мы, оставшись вчетвером в гостиной.

Начал Пожарский:

— У меня крайне мало времени, и мне крайне не советовали приходить сюда.

— Сюда? — удивился Мурчалов. — С каких пор я стал персоной нон-грата?

— С тех пор, как вашу бывшую партнершу арестовали по подозрению чуть ли не в государственной измене.

— Вы имеете в виду Вильгельмину? — шеф ничем не показал своего удивления. — Насколько я знаю, ей пока не предъявляли обвинения.

— У меня есть сведения, что готовятся предъявить, и серьезное, — покачал головой Пожарский.

— Ее держат без выдвижения обвинения? — неприятно удивилась Хвостовская. — Но ведь три дня уже истекли!

— Специальная комиссия имеет право собирать сведения до двух недель, — сухо проговорил Пожарский.

Ничего себе! Я сделала себе мысленную пометку прочесть все постановления, касающиеся этой Специальной комиссии, раз уж нам отныне придется существовать в одном городе. Пока все это выглядело крайне неприглядно.

Я чуть было не спросила у Пожарского, как это они просмотрели такой ляп при учреждении этого органа, но вовремя наткнулась на предупреждающий взгляд шефа. Все верно, я присутствовала при этом разговоре на птичьих правах и, скорее всего, только потому, что оставалась главной и единственной свидетельницей. Меня вполне могли бы и отправить на кухню, лопать ватрушки.

Едва я об этом подумала, как в животе предательски заурчало. К счастью, все собравшиеся в гостиной генмоды это вежливо проигнорировали.

— В любом случае, то, о чем я собираюсь рассказать, вам знать необходимо, — произнес шеф. — А что касается вашего визита, так скажете, что заходили к моему соседу, договориться об уроках музыки для вашего сына. Я с ним поговорю.

— Весьма тонкое прикрытие, — вздохнул Пожарский, — однако позволяет мне удержаться в рамках приличия, а заодно продемонстрировать мое отношение к ситуации с Бонд… Хорошо же. Правда, я все еще не понимаю, как объяснить встречу с уважаемой мадам Хвостовской… Я намеренно отказывался от интервью все эти дни. Вы подставили меня, Василий Васильевич.

— Ничуть не бывало, — мурлыкнула Виктуар. — Я прибыла сюда инкогнито, в сумке, взяв нового слугу, который не успел примелькаться.

— Прошу прощения, что усомнился в вашем профессионализме, — вежливо кивнул Пожарский.

Я в очередной раз подумала, что приятный голос и вежливый тон Пожарского, а также его выразительные собачьи глаза не должны меня обманывать — передо мною искушенный политик.

Шеф же тем временем прочистил горло и начал рассказ о секте. В его изложении он вышел куда короче, чем у меня — он не стал передавать Пожарскому и Хвостовской, как именно меня обрабатывали в «Школе детей ночи», коснулся только самой организации школы.

— Это, несомненно, весьма структурированное образование, — говорил шеф. — Как можно заключить из доклада моей помощницы, новичков тщательно психологически обрабатывают, прежде чем допустить к внутренним кругам. Новых членов используют ради их профессиональных навыков, вытягивают у них деньги и время. Ближний круг Гуннара Лейфссона подобран из состоятельных молодых девушек — либо богатых наследниц, либо тех, кто так или иначе имеет доступ к семейным средствам. Сектанты явно с их помощью копят ресурсы, часть из которых тратят на контрабанду старинных контрольных булавок…

…Тут я подумала, что за всеми этими событиями мы совершенно забыли о Виктории Вертухиной. А ведь ее тоже нужно спасать из секты. В отличии от меня, она увязла гораздо глубже. Вряд ли ее удастся привести в чувство прогулкой по городу и горшочком утиного рагу.

Мне стало слегка стыдно за то, что я оставила свою клиентку. С одной стороны, ситуация и впрямь разворачивалась неприятная, до одной ли девушки тут! С другой — с каких это пор я решила, что жизнь одного человека почему-либо не важна?

Пока я так думала, шеф уже закончил свою речь. Хвостовская сидела с задумчивым видом, но ее хвост — черный и узкий, совсем не похожий на широкий хвост шефа — хлестал по бокам.

— Из этого можно сделать статью, — сказала она. — Можно сделать даже хорошее журналистское расследование… Спасибо, Василий, у тебя прямо-таки талант подкидывать мне материал, на который я пока не обратила внимание!

Шеф слегка ей поклонился.

— Приятно слышать, дорогая Виктуар.

— Но вряд ли в результате мы устроим сенсацию, которая всерьез повредит Школе.

— Если родители девушек из ближнего круга заберут оттуда своих дочерей или перекроют им финансы, это уже повредит положению Школы, — не согласился Мурчалов.

— Да, верно… Но в любом случае это все будет небыстро. Если ты и впрямь опасаешься, что они готовят переворот, то наше вмешательство может побудить их даже ускорить дело.

— За этим я позвал Михаила Дмитриевича, — Мурчалов обратился к Пожарскому. — Может ли такая статья наделать достаточно шума, чтобы стать основанием для разбирательства в Городском собрании? Для служебного расследования в отношении Никитина?

Пожарский с сомнением покачал головой.

— Все это лишь косвенные улики, по вашему же сыщицкому выражению… Мне не удастся заинтересовать этим никого.

Шеф явно проглотил какое-то раздраженное восклицание и проговорил вкрадчиво:

— Но речь ведь идет о контрабанде булавок! Сами подумайте. Речь идет явно о каком-то плане, нацеленном против генмодов!

— Да, это меня тоже тревожит, — согласился Пожарский. — Однако не забывайте: почти никому из живущих ныне генмодов булавки не опасны. Да, ген подчинения дремлет в большинстве из нас, мало кому удалось избавиться от него уже в текущем поколении… Но ведь он именно дремлет. Слава богу, наши предки позаботились о нашем наследии.

Хвост Виктуар при этих словах дернулся, она отвернулась. Я вспомнила, что ей ведь так и не удалось завести разумного ребенка, хоть она всячески старалась и много раз сходилась для этого с неразумными котами. Все для того, чтобы у ребенка не было гена подчинения. Интересно, этой весной она опять попробует?..

— А что если они разбудят эти гены? — проговорил шеф.

— Каким образом?

— Есть… таланты. Помните заговор десять лет назад? Не всех тогда удалось поймать.

Я поняла, что шеф говорит о Златовском. Жену его я убила самолично прошлой осенью. Самого же этого ученого, который участвовал в моем создании, я даже не видела.

Меня пробила дрожь. Неужели и в самом деле можно как-то активировать рецессивные гены подчинения⁈ Я представила шефа, Виктуар, Пастухова идущих по улице в ряд, словно безмозглые дрессированные звери… Нет, только не это!

Пожарский, однако, не впечатлился. То ли он не понял шефа, то ли не захотел понять.

— Сожалею, Василий Васильевич, но пока ничем не могу помочь. Если вы в самом деле найдете доказательства, что Соляченкова или Никитин связаны с такими исследованиями… Или хотя бы неопровержимое доказательство, что Никитин как-то замешан в контрабанде булавок — тогда и только тогда я предложу запустить служебное расследование. В ином случае ничего не получится.

Он сказал это своим вежливым, очень интеллигентным и немного извиняющимся тоном, и я поняла: переубедить его не удастся.

Видно, и шеф это понял тоже, потому что он сказал:

— В таком случае извините, что зря потратил ваше время.

— Не стоит извинений. Анна, приятно было снова увидеть вас, хотя и жаль, что вам пришлось участвовать в столь неприятном расследовании, — Пожарский вежливо кивнул мне, после чего был таков, вместе со своим референтом.

Виктуар же осталась.

В задумчивости она посмотрела на шефа, потом на меня.

— Ну, ничего иного от этого хитрована ожидать и не стоило, — сказала она. — Одно слово, что овчарка! А теперь мне хотелось бы услышать от вас обоих все в подробностях… а также то, какой у вас, Василий, на самом деле план.

— А вот для этого, — невозмутимо проговорил Василий Васильевич, — нужно дождаться моего друга, инспектора Пастухова. Если он согласится оказать нам некоторую… хм… неофициальную помощь, дело будет практически в шляпе. Я просил его прийти к десяти, чтобы он не пересекся с нашим уважаемым депутатом. Лучше каждому из них не знать об участии другого.

— Разумно, — кивнула Хвостовская. — Но согласится ли он помочь?

— Он помог мне десять лет назад с заговором генетиков.

— А! Тот самый, пушистый такой овчар? — Хвостовская закивала. — Одобряю, одобряю. Ну что же, ждем вашего друга.

Пастухов явился минуту в минуту и, хотя инициативу шефа крайне не одобрил — «Если что, я же перед начальством не отбрехаюсь!» — в конечном счете все же согласился помочь.

Статья вышла в «Вестях» в понедельник. Раньше, как сказала Виктуар, смысла нет — не настолько она сенсационная, чтобы ее читали по выходным. Да и номера на ближайшие два дня уже сверстаны. Конечно, ее репутации хватило бы, чтобы протолкнуть почти любую статью, но ее ведь требовалось еще сначала написать! А для этого Хвостовская, дорожившая своей репутацией, должна была скрупулезно проверить все то, что сообщил ей шеф.

Статья оказалась длинной, на целый разворот. Там был такой отрывок, описывающий с моих слов встречу с Гуннаром Лейфссоном:

'…Однажды в знак высокой милости мне разрешили присутствовать на сеансе, проводимым главой школы. Он появился с помпой.

До этого мне долго говорили, какой предводитель (они называли его Главой) сильный и харизматичный человек. Говорили, что у него мощная энергетика, что бы это ни значило, что он дальше всех прошел по пути познания тьмы, и потому оказывает на собеседников почти гипнотическое воздействие.

Чтобы подготовиться к встрече с ним, меня оставили в темной комнате, где не горело ни одной свечи, а шторы были задернуты. Мне велено было повторять священные гимны, чтобы привести себя в нужное расположение духа, и, чтобы я не сбилась, откуда-то из-за портьеры раздавался шепот, подсказывающий нужные строки.

Вскоре я впала в подобие транса; кровь моя билась в ушах с особенной силой, мною охватило сильнейшее волнение, с которым я никак не могла совладать.

Когда, по моим ощущениям, это состояние достигло пика, вспыхнул свет. Это была всего лишь свеча, но мне тогда почудилось, что запылала сама вселенная. И в круг этого света медленно выплыл высокий длинноволосый человек. Его внешность показалась мне потрясающей и необычной, его глаза пылали.

Он величественно шагнул вперед и протянул мне руку как для поцелуя, но слишком низко. Не раздумывая ни секунды, словно завороженная, я упала на колени и прижалась губами к этой руке…'

Должна сказать, что Виктуар тут поработала над моим стилем: я рассказывала не столь гладко. Но фактически все было верно. Момента с Лейфссоном я стыжусь, пожалуй, сильнее всего. Но что поделать, если все случилось именно так? Хвостовская заверила меня, что в интересах дела этот отрывок лучше воспроизвести полностью; по ее словам, он должен был повлиять на слушателей сильнее, чем все остальное содержимое ее статьи вместе взятое.

Может быть, она была права. Я согласилась в основном потому, что в статье я нигде не называлась по имени — просто «потерпевшая А.». Впрочем, Мурчалов условился с Хвостовской, что она разместит несколько деталей, намекавших на мое родство с «известным в городе детективом». Именно в этом состоял план Мурчалова: по его разумению Никитин, увидев эту статью, должен был испугаться и броситься заметать следы. Тут-то должны были сработать следящие за ним агенты, расставленные шефом и Пастуховым.

Следовало догадаться, что Марина также меня вычислит по этим признакам.

Газета вышла в понедельник, а моя подруга явилась к нам домой во вторник с утра, потрясая вечерним номером «Вестей».

— Скажи, это про тебя история? — спросила она первым делом, даже не сняв шляпку в прихожей.

Видно было, что мою порывистую подругу так и распирало от сложных чувств, не последним из них было возмущение.

— Да, про меня, — не стала я отпираться.

Марина помолчала несколько секунд, словно собираясь с мыслями.

— Ну твой шеф и гад! — сказала она довольно громко.

Шеф занимался делами наверху, в кабинете, а мы стояли внизу, в прихожей. Все же я поторопилась сама надеть шляпку и накинуть жакет — на улице было прохладно — и выйти с Мариной на улицу.

— С чего ты взяла, что он гад? — спросила я, мирно беря ее под руку, чтобы успокоить.

— С того! — воскликнула Марина. — Спровадил тебя внедряться в секту — в секту! Одну и без подготовки!

— Он не думал, что это может быть так опасно, — сказала я и повлекла ее прочь по улице. — И говори потише.

— Да, извини… — Марина вздохнула. — Я знаю, что ты умеешь за себя постоять, но ведь тут идет атака на самое дорогое — на душу! Пусть ты не веришь в существование души, пусть вы, атеисты, называете это по-другому, но опасность от этого не становится менее весомой!

— Мариночка, но ведь никто в самом деле не ожидал беды, — сказала я. — И я сама не ожидала. К тому же, шеф обещал мне повысить зарплату…

— И как, повысил? — спросила она с живостью.

— Не знаю, как-то не решилась с ним заговорить еще раз на эту тему… он сам не свой с тех пор, как я вернулась.

Мы с Мариной дошли наконец до нашего соседского парка — совсем крохотного, чуть больше сквера. Из всех ландшафтных особенностей тут выделялся разве что фонтан прямо посередине, вокруг которого устроили небольшой стилизованный пруд; его уже облюбовали утки, выпрашивающие подаяние у гуляющих. Несмотря на раннюю весну, все утки выглядели упитанными.

Мы присели на лавочку, все еще держась за руки, и Марина очень внимательно посмотрела на меня своими вдумчивыми карими глазами. А потом спросила:

— Аня, а ты вообще задумывалась о том, хочешь ли ты быть детективом?

Бывают такие моменты, когда тебя словно колют иглой в самое больное. По всему телу выступает холодный пот, ты не можешь соображать здраво. Так и у меня. Возможно, Марина догадывалась о моей неуверенности после моих откровений прошлой осенью, может быть, что-то навело ее на эту мысль только сейчас; в любом случае, она нечаянно ударила прямо в центр моих сомнений.

Я сделала движение, чтобы вскочить и уйти, но Марина удержала меня с неожиданной для ее небольшого роста и хрупкости силой.

— Постой, я вовсе не имела в виду, что ты не можешь быть сыщиком, как твой шеф! — воскликнула она. — Ты умна, наблюдательна, а опыта постепенно наберешься! Я не твои способности ставлю под сомнение! Я ставлю под сомнение, что это занятие тебе по душе и по сердцу, что оно тебе подходит и нравится!

Я осталась сидеть, хотя и на краю скамейки, все еще порываясь встать.

— Понимаешь, — продолжала Марина, вновь стараясь заглянуть мне в глаза; я от нее отвернулась. — Может быть, это не мое дело, но… ты такая оптимистка, всегда стараешься видеть во всем и во всех хорошее… Еще ты немного легкомысленная, год работы с твоим шефом это из тебя не выбил. Как я уже сказала, ты, конечно, можешь все эти качества изжить, и наверняка изживешь — просто поработаешь подольше, и все… Или вот в тюрьму тебя посадят, как эту госпожу Бонд… Но какой ценой? Что от тебя тогда останется? Эта секта и так очень тяжело тебе далась. Я уже молчу о том, что было прошлой осенью, после убийства инженера!

— Это то, чем я хотела заниматься всегда, — проговорила я с трудом. — Может быть, характер у меня не самый подходящий, но работа мне нравится! Постепенно, когда я наберусь опыта…

Я запнулась, потому что хотела сказать «и характер станет более подходящим», но тут же поняла, что Марина говорила именно об этом.

— Знаешь что? — я все же выдернула у нее руки. — Не хочу пока об этом говорить. Извини. Сейчас у меня есть дело, мы им занимаемся. Подумаю об этом потом.

С этими словами я поднялась и пошла прочь от Марины быстрым шагом. Я вовсе не хотела быть невежливой, не хотела и обижать подругу. Просто волны сомнений, всколыхнувшиеся вдруг в моем сердце, грозили утопить меня с головой. В такие минуты трудно вдохнуть, до светских ли условностей!

Дорожка, уже свободная от снега и почти сухая, сама стелилась мне под ноги, и я опомнилась только когда увидела, что свернула не на нашу улицу Нарядную, а в один из боковых тупиков, сообщающихся со сквером. Стыдно сказать, но, прожив тут всю сознательную жизнь, я до сих пор не знала его названия.

Это была совсем узкая сонная улочка, совершенно пустая. Только у тротуара скучал извозчик — видно, в ожидании заказа.

Ко мне подошел солидного вида человек в шляпе и при карманных часах.

— Прошу прощения, госпожа Васильева? — спросил он, вежливо приподняв шляпу.

Псевдоним Васильева придумала для меня Бонд, под ним меня знали в «Школе детей ночи». Но даже там его не употребляли часто: сперва меня называли по имени, потом «адепткой», все чаще намекая, что на более высоких уровнях посвящения я смогу взять себе более благородное «ночное» имя.

Наверное, у меня что-то такое всплыло в голове в этот момент: мол, нужно отозваться.

— Да? — сказала я.

Тут же сладковато пахнущая шляпа полетела мне в лицо — и я лишилась чувств.