Ген свободы

Глава 8 Во всем виноваты вампиры — 3

За неделю, конечно, мы с делом не закончили. Хотя должна сказать, что в целом глубокое внедрение мне удалось. Все прошло гораздо успешнее, чем я смела надеяться.

Моя первая встреча со «Школой» состоялась в субботу, а в пятницу на следующей неделе я отправилась в гости к старшему инспектору Пастухову, старинному другу и товарищу шефа. Точнее, не столько к нему, сколько к Эльдару Волкову, его подопечному.

Точно отношения Пастухова и Эльдара охарактеризовать трудно: Эльдару скоро исполняется восемнадцать, он уже совершеннолетний (по нашим законам совершеннолетие считается с семнадцати лет), так что по-настоящему приемным сыном или хотя бы опекаемым он быть не может. Вместе с тем Пастухов принял живейшее участие в его судьбе и живут они вместе.

Правда, не знаю, сколько тут доброй воли Пастухова, а сколько дело случая: в прошлом году после того, как мы с Эльдаром вместе побывали в плену у организованной преступности, Эльдар потерял съемную комнату, и старший инспектор пустил его пожить к себе в общежитие. Эльдар — парень с золотыми руками и ясной головой, подрабатывал на сборочной линии и был подмастерьем инженера. Поэтому он за короткое время стал в общежитии незаменим: починил все, до чего у занятых полицейских руки не доходили, соорудил стиральную машинку, с которой могли обращаться даже генмоды, и даже приспособился готовить какие-то разносолы из доступных небогатым службистам продуктов.

В общем, на исходе второй недели пребывания Эльдара в общежитии к Пастухову явилась делегация от соседей, которые слезно просили оставить парня у себя. Косвенным следствием этого явилось то, что Пастухов пристроил Эльдара на службу стажером и даже запихнул его на заочные гимназические курсы, специально для тех полицейских, которые по каким-то причинам гимназию в свое время не закончили, но захотели поступить в высшее учебное заведение.

Но я направлялась к Пастухову навестить Эльдара вовсе не потому, что он был мне симпатичен или потому, что я хотела поинтересоваться его успехами. Все дело в том, что Эльдар был оборотнем, и у меня созрел к нему вопрос.

Пожалуй, с этого надо было и начинать рассказ: Пастухов принял такое участие в его судьбе в первую очередь именно потому, что Эльдар умел превращаться в большого клыкастого волка. Оборотни в наше время почти истреблены и почитаются многими за сказку, но, по словам самого Эльдара, на его родине в Сарелии встречаются еще целые оборотневые деревни.

Меня, впрочем, больше интересовали не они, а другая нечисть, которая могла сохраняться в сарелийских лесах. Я рассчитывала, что Эльдар, как оборотень, может об этом знать.

Из Медного конца куда угодно добираться неблизко — как-никак, край города. Мне пришлось сменить несколько трамваев, поэтому, добравшись до общежития Пастухова, я пошатывалась от усталости. Кроме того, от свежего весеннего воздуха у меня слегка кружилась голова.

Общежитие, большое кирпичное здание с полукруглыми окнами, показалось мне смутно угрожающим. Я подумала, уж не вернуться ли обратно, но тут на крыльцо вышла незнакомая мне генмод-овчарка и приветливо осведомилась, не пришла ли я к кому-то в гости.

— Да, я к Эльдару… Архиповичу, — сказала я нерешительно.

Овчарка обрадовалась, как будто я была ее любимой племянницей (судя по бляхе на ошейнике, она носила звание старшего патрульного, а возрастом, похоже, превосходила и Пастухова, и шефа).

— Надо же! — воскликнула она. — Подруга, стало быть? Заходите, заходите! А он дома как раз, только что печку починил, как мой муж просил…

Среди генмодов-собак браки встречаются значительно чаще, чем среди генмодов всех прочих видов. Причина, наверное, в том, что их образ жизни куда ближе к человеческому. Коты, например, насколько я знаю шефа и его знакомых того же вида, все одиночки. Если они и создают подобия семей, то не основанные на романтических узах, а в партнеры для проживания выбирают людей или генмодов других видов. Но собаки проживают именно супружескими парами, а часто и более крупными семейными группами, со всякими родственниками и свойственниками. Понятия не имею, как они решают вопрос, если у кого-то из супругов не выведен до конца ген подчинения; рискуют ли совместным потомством или заводят детей от кого-то постороннего…

Не знаю ни одну семейную чету собак-генмодов настолько близко, чтобы спросить.

Овчарка, которую звали Алина Викторовна (можно просто «тетя Алина, милочка, меня все так зовут!») проводила меня к комнатам, занимаемым Эльдаром и Пастуховым.

Шеф любит подражать людям: его дом в Рубиновом конце обставлен примерно так же, как любое достойное жилье человека приличного, но не очень большого достатка. В отличие от него, ни Пастухов, ни Эльдар, похоже, к уюту не стремились. Первая комната вообще была абсолютно пуста, если не считать комода с ручками-скобками (я видела такие раньше: скобки нужны, чтобы удобно было открывать пастью) и низкой кровати-лежанки. Во второй комнате, кроме почти такой же низкой кровати, имелась наполовину заставленная книжная полка и письменный стол у окна. За письменным столом как раз сейчас сидел Эльдар, согнувшись в три погибели над учебником.

Он распрямился и ошалело уставился на меня, как будто не ожидал увидеть.

— Добрый день, Эльдар, — сказала я.

Мы с ним виделись последний раз недели три назад на собрании математического кружка: он ходил на него не каждую неделю, как и я, так что пересекались мы довольно редко. Мне показалось, что за то время, пока мы не виделись, он вырос еще сильнее. Молодые люди в возрасте Эльдара вообще раздаются в плечах довольно быстро, но он делал это с какой-то феноменальной скоростью — может быть, наконец-то нормально питался?

— Аня? — мне показалось, что его удивление было окрашено некоторым недовольством. — Что с вами? Вы отвратительно выглядите!

— Спасибо, — рассеянно произнесла я, оглядываясь. У меня почему-то слезились глаза. — У вас есть, куда присесть?

Мне показалось неудобным садиться на кровать.

Эльдар тут же вскочил, отодвинул от стола стул и предложил мне его. Я опустилась с благодарностью — ноги не держали.

— Что случилось? — спросил он довольно резко. — С Мурчаловым что-то?

— Почему? — искренне удивилась я. — Насколько я знаю, все в порядке.

Правда, я не заходила домой уже неделю… но что может случиться за неделю? Кроме того, произойди что-то серьезное, Вильгельмина Бонд наверняка связалась бы со мной.

— Да на вас лица нет! — воскликнул он. — И вы похудели… Вы болели?

Я покачала головой.

— Отнюдь, просто пришлось вживаться в образ. Но это ерунда, я уже привыкла. Послушайте, у меня к вам серьезный вопрос…

— И сколько вы вживались в образ? — перебил он меня.

— Не знаю… — проговорила я нерешительно. — Кажется, с прошлого воскресенья… нет, тогда я успела пообещать. Не помню.

— Вы с ума сошли! — воскликнул он. — Так и умереть можно! Особенно вам, с вашим обменом веществ!

У меня кружилась голова, поэтому недосуг было спрашивать, откуда Эльдар знает о моем обмене веществ. То есть он, разумеется, знал, что я генмод — трудновато не узнать об этом, когда человек у тебя на глазах превращается в безмозглую куклу под воздействием булавки! — но мы никогда не обсуждали с ним всякие сопутствующие вопросы, вроде моего здорового аппетита.

Или он заметил, что я обязательно перекусываю до и после занятия кружка?

— Нельзя умереть, — снисходительно проговорила я, — я же пила вино, и там еще печенья постоянно приносили. Да я и не голодала по-настоящему, просто порции выходили довольно маленькие…

— То есть в желудке у вас что-то было?

— Ну да, вот я и говорю…

— Погодите, я сейчас, — велел мне Волков и торопливо вышел.

Вернулся он довольно быстро, неся в руках глиняный горшочек.

— Запеканка из утки, — коротко сказал он и сунул горшочек мне в руки. Он был еще теплым и восхитительно пах.

Стул, на котором я сидела, стоял слишком далеко от стола, поэтому мне пришлось поставить кухонную утварь прямо на колени. Но это Эльдара, казалось, ничуть не смутило. Он просто сунул мне в другую руку ложку.

— Ешьте, — сказал он. — Потом поговорим.

Безвольно я зачерпнула ложкой немного невзрачного, но ароматного месива из горшочка и поднесла к губам. До чего вкусным, невыносимо вкусным мне это показалось!

Я не выдержала и разрыдалась.

— Господи, Аня! — воскликнул Эльдар. — Что с вами сделали⁈ Вы после пыток у тех мерзавцев — и то не плакали!

Плюнув на отсутствие воспитания, я вытерла глаза тыльной стороной ладони (чтобы тянуться за носовым платком, мне бы пришлось выпустить ложку). И сказала:

— Ничего, ничего особенного… Все в порядке, просто устала… Но сначала расскажите мне — как вы считаете, вампиры существуют?

— Вампиры? — он казался пораженным. — Это кто еще такие?

— Ну… вампиры, вурдалаки, может быть, упыри. Не знаю, как вы их называете.

Эльдар нахмурился.

— Вурдалаки — так на юге Сарелии иногда называют оборотней. Об остальном никогда не слышал, — сказал он. — Нет, стойте, мой дед рассказывал сказки об оживших утопленниках, иногда он называл их упырками… Вы их имеете в виду?

Разумеется, я имела в виду совсем другое.

— Ешьте, — снова велел мне Эльдар, извлекая откуда-то нормальный носовой платок и промокая мне щеки. — И потом рассказывайте подробнее.

Поначалу все вроде бы шло лучше некуда — так мне казалось.

После моего панического замешательства во время пения гимна мне сперва хотелось избавиться от всех и всяческих провожатых. Общество Стаса, Светланы и Ирины, которые увязались за мной, отнюдь не радовало. Но я быстро успокоилась и поняла, какие благодатные перспективы передо мною открываются.

По какой-то причине — может быть, посчитав особенно податливой к внушению — они плотно взяли меня в оборот. В тот самый вечер Светлана и Ирина поднялись со мною наверх в съемную комнату, восхитились «буколическим уютом» обстановки и порадовались, что мне удалось так быстро, едва начав самостоятельную жизнь, снять такую хорошую комнату. Я не стала им говорить о проблемах с квартирной хозяйкой и ни словом не упомянула, что слово «буколический» относится к пастушескому быту на лоне природы. В конце концов, мне нужно налаживать контакты и выяснять, чем занята дочь нашей клиентки, так? А я за весь вечер даже краем глаза Викторию не увидела.

К счастью, женщины сами пошли мне навстречу.

— Ты показала восхитительную концентрацию на первом занятии, редко такое увидишь! — воскликнула Ирина. — Почему бы тебе завтра не прийти на воскресный семинар? Он для тех, кто готовится переходить на следующую ступень.

— Даже не знаю… — я сделала вид, что сомневаюсь. — Разве стоит? На этом первом занятии были люди, которые ходили уже много недель, а я ведь первый раз сегодня…

— Ну-ну, — Ирина похлопала меня по руке. — Сказать по правде, у большинства из них нет ни на грош настоящей силы… ты пока не понимаешь, но ты поймешь.

Произнесла она это, понизив голос и пристально глядя мне в глаза. Если смотреть на Ирину беспристрастным взором, в ней не было ничего страшного: странновато причесанная (в том смысле, что не причесанная вообще) женщина лет тридцати со слишком темной губной помадой. Мне ли было опасаться такой, как она, после Златовской/Серебряковой?

И все же в этот момент мне сделалось не по себе. Что-то такое было в ней, в намертво сосредоточенных темных глазах, в поджатых губах, в том, как она вся нацелилась на меня, словно пистолетное дуло… В общем, я ощутила угрозу, тем более неприятную, что я ее не понимала. Ведь в самом деле, чем она могла мне угрожать? Я не изменила привычке носить нож у щиколотки, я была крупнее и сильнее ее и, судя по тому, как суетливо она двигалась, никаких боевых искусств Ирина не изучала.

Однако… их было двое, а я одна. К тому же, кто знает, какие секреты могли оказаться у этой секты?

На короткий момент я почти поверила, что магия может оказаться реальной. Или хотя бы отчасти реальной — ходили же по городу упорные слухи о лечении гипнозом! Вдруг и тут что-то подобное?

— Хорошо, — пробормотала я. — С удовольствием… Когда и где?

— О, мы тут недалеко живем, мы зайдем за тобой! — светло и жизнерадостно сказала Светлана, и мне тут же стало смешно, что я могла их бояться.

Обычный же вечер, обычная комната с рукомойником на стене… Магии не существует! А я должна расследовать важное дело о том, как кучка мошенников обманывает и затягивает в свои сети молоденьких девушек!

…Я не знала, что отныне мне предстоит качаться на этих качелях — «верю-не верю» — несколько дней, и с каждым днем раскачка будет уносить меня все дальше.

Как оказалось, до сих пор я вела очень защищенный образ жизни, где все обо мне заботились. Ничто из моего прошлого — разве только те несколько недель, что я провела на грязных улицах Оловянного конца, дружа с крысами, прежде чем меня подобрал Василий Васильевич — не подготовило меня к утреннему чаю, который предложила мне квартирная хозяйка!

Сколько бы ни стоил завтрак, который входил в стоимость аренды, Вильгельмина за него переплатила! К чаю предлагалась только слегка зачерствевшая булка, а масло, если судить по вкусу, пролежало в буфете безо льда дня четыре! Когда же я спросила, нельзя ли получить варенья, домашняя хозяйка только скупо кивнула на буфет, стоявший в углу мрачной столовой:

— Ну, посмотрите, что там есть…

«Там» обнаружилась банка с невнятной засохшей коричневатой субстанцией на самом дне — не знаю, было ли то варенье, мед или нечто иное. Мне не хватило смелости выяснить. Кроме меня за завтраком присутствовал только один из множества квартирантов: унылый тип в одежде клерка, с очками, подвязанными шнуром. Он вяло ковырялся в раскисшем омлете, который хозяйка поставила перед ним с мрачным видом — вот, мол, ваш завтрак на галлийский манер!

М-да.

Мне даже стало интересно, определила ли меня Вильгельмина в этот пансион экономии ради, или, договариваясь о комнате, не удосужилась заглянуть ни в столовую, ни на кухню? А может быть, она, как и шеф, считает, что молодежи полезно преодолевать трудности?

«Ну ничего, — подумала я, — можно заехать домой и позавтракать там, заодно и новости узнаю».

Однако не тут-то было. Не успела я встать из-за стола, как вошла единственная хозяйская служанка — мрачная пожилая женщина, которая всем своим видом, казалось, демонстрировала скорбь от потери любимого человека.

— К вам гости, барышня, — сказала она.

«Гостями» оказались давешние Ирина и Светлана. Они вошли в столовую, так же облаченные в черное и такие же простоволосые, как вчера — длинные пряди выбивались из-под зимних шапок.

— Ах, дорогая, как тебе спалось? — с искренним участием спросила Светлана, снова хватая меня за руки. — Готова ли ты к продолжению сеансов?

— Уже? — удивилась я.

Мне казалось, что второе собрание должно состояться где-нибудь ближе к вечеру, в более приватной обстановке. Я также надеялась увидеть на нем Викторию — уж на вечернике для «своих» она должна была появиться!

— Да, а чего ждать? — спросила Ирина. — Само собрание ближе к вечеру, но пока до него есть время, мы тебе можем показать наши учебные книги, познакомить с адептами… тебе понравится!

У меня имелись некоторые сомнения в этом, но возражать я не стала. Правда, мне хотелось дойти до Вильгельмины и сообщить, чем кончилось вчерашнее приключение, но я рассудила, что письмо будет ничем не хуже, даже информативнее. Поэтому я сказала, что все хорошо, только мне нужно черкнуть открытку тетушке — и зашла по дороге на почту.

Светлана и Ирина вежливо не заглядывали мне через плечо, постояли в стороне, пока я надписывала открытку у почтовой конторки, но я все же воспользовалась кодом, как мне хотелось надеяться, прозрачным: «У меня все хорошо! Кажется, завела новых подруг. Сегодня весь день проведу с ними».

Почта в Необходимске доставляется четыре раза в день, я отправила письмо с утра, так что Вильгельмина получит его немногим позже полудня. Впрочем, может быть, к тому времени я освобожусь и зайду к ней сама.

Не освободилась.

После почты мы отправились в симпатичный особнячок — вовсе не тот, где проходило вчерашнее собрание, хоть и на соседней улице. Этот выглядел странным гибридом присутственного места и жилого дома: по коридорам витал запах сургуча и воска, а еще еды — овощного салата и какой-то каши, если я ничего не путаю. В обставленной как рабочий кабинет, мимо которой мы проходили, лежали на столике пяльца с неоконченной вышивкой и стояла забытая чашка с чаем.

Шторы висели на всех окнах, даже в коридорах, отчего в доме царил полумрак — еще одна примета жилища. Однако почти все двери были открыты нараспашку, словно в конторе во время камеральной проверки, а встреченные нам люди (в основном, женщины) носили только черное, словно униформу. Никто из них и не подумал с нами поздороваться, у каждой, казалось, были какие-то срочные дела.

— Ну вот, какая удача, — сказала Светлана, заводя нас в одну из комнат. — Ты ведь говорила, что любишь рисовать, так? Мы как раз раскрашиваем брошюры, они понадобятся в среду.

Тут же я пожалела, что упомянула про свое желание нарисовать портрет Марины. Надо было лучше контролировать себя! Может быть, секрет и безобидный, но неуютно стало от того, что эту сокровенную часть меня выставили на всеобщее обозрение.

И все же почти сразу мне стало некогда раздумывать: меня усадили за столик, поставили передо мной краски и кисти и положили стопку отпечатанных брошюр — на хорошей бумаге, но черно-белых, видимо, ради экономии. Цветная печать стоит баснословно дорого.

Кроме меня за соседним большим столом занимались тем же самым еще две девушки — обе в сером, с подобранными волосами. Они представились «адептками второго ранга», одну звали Женей, другую — Сашей. Обе показались мне очень милыми. Светлана и Ирина добродушно обменялись с ними несколькими фразами с какими-то общими шутками; атмосфера царила легкая и непринужденная.

— Ну, оставлю вас за работой, — сказала Светлана и погладила меня по голове. — Я скоро приду, принесу что-нибудь вкусненького и проверю, как у тебя дела, хорошо?

Последнее она проговорила тише, обращаясь непосредственно ко мне.

Несмотря на обстоятельства, забота была мне приятна, и я кивнула с благодарностью.

Брошюра, которую мне предстояло раскрасить, была хорошо отрисована: на ней женщина в длинном черном платье с длинными распущенными волосами стояла посреди стилизованного райского сада: к ней опускались ветви, увешанные плодами, подле нее на поводке шли ягуар и огромный козел или тур с загнутыми рогами. Не люблю козлов, но здесь животное смотрелось благородно!

— В какие цвета раскрашивать? — спросила я своих товарок.

— В какие хочешь, — доброжелательно ответила мне Женя, а Саша добавила:

— Славно будет, если все открыточки получатся друг на друга не похожие! Чтобы в каждой была душа создателя, в каждой магия, понимаешь…

Она посмотрела на меня значительно, будто ожидая, что я вдохну магию в ровные отпечатанные линии с еле намеченным лицом женщины и слишком гладкую, не вполне подходящую для акварели бумагу.

Любопытства ради я раскрыла эту то ли открытку, то ли брошюру. Внутри оказался тот самый гимн, что погрузил меня в транс накануне вечером. Из набранных курсивом строчек я узнала, что «да пребыть» должна тьма, вечная, изначальная и первозданная. Ну что ж, можно было догадаться.

Раскрашивать брошюры в мои планы не входило: мне нужно было разыскать Викторию Вертухину или, по крайней мере, узнать что-либо про нее. Однако вызывать подозрения тоже не следовало: я решила порисовать какое-то время, а потом сделать перерыв под предлогом того, что у меня затекла спина или устали глаза, побродить по особняку. Раз это была постоянная база секты, решила я, есть неплохие шансы что-то найти.

Но случилось неожиданное: работа меня увлекла. Казалось бы, что интересного — знай себе раскрашивай уже готовые открытки, ни полета мысли, ни творчества. Но мне вдруг стало интересно! Я ведь всегда любила рисовать, только дома мне редко выпадал случай поработать красками. Разве что по воскресеньям, когда шеф почти всегда устраивал выходной, и мало было риска, что он сорвет меня с места своим поручением. Как правило, я делала наброски только карандашом. Да и Мурчалов меня поощрял совершенствовать именно карандашную технику: это полезно в сыскной работе.

А тут — вроде и бумага не совсем подходящая, но кисточка была хорошей и тонкой, на краски культисты тоже денег не пожалели. Да и девушки Женя и Саша оказались отличными товарищами: они говорили мало, но то и дело то одна, то другая отпускали шутку или какое-нибудь веселое замечание. Кроме того, они иногда искоса поглядывали в мою работу и хвалили меня — и аккуратно, и цвета я хорошо подбираю, с фантазией и со вкусом, без выкрутасов…

Кроме того, два или три раза забегали Светлана или Ирина, приносили вино — «это совсем легкое, да еще разбавленное, пейте смело!», печенье и сыр. За работой я ела мало, но от перекусов и вина в голове стало приятно легко, а от ощущения общего дела, которое я делаю вместе со всеми, сделалось как-то особенно тепло и радостно.

«Ты сыщица! — напомнила я себе. — Ты здесь, чтобы разоблачить вредный культ!»

Но какая-то часть меня тут же спросила, с чего я взяла, что этот культ так уж вреден. Если он не нравится таким людям, как клиенты Вильгельмины или даже сама Вильгельмина, это вовсе не значит, что культ плох! Просто люди встречаются, хорошо проводят время, нашли себе общие интересы… Ну и что, что это мистика и оккультизм, ну и что, что я во все это не верю? Мало ли вещей, в которые я не верю, но которые приносят другим людям удовольствие! Разве плохо, например, что верующие построили церкви, вроде той, в которой встречается по субботам наш математический клуб?

— Ах, вы уже управились! — воскликнула Светлана, входя в комнату в очередной раз.

Разогнувшись, я с удивлением обнаружила, что и в самом деле: подле меня больше нет нераскрашенных заготовок, за окнами синеет вечер, а в комнате включен электрический свет.

— Какие вы молодцы! — Светлана просматривала мои открытки, а заодно и те, что лежали стопками рядом. — Особенно ты, Анечка! Первый день, а уже так хорошо включилась в работу!

— Да, — подтвердила Женя, тепло мне улыбаясь. — Без нее мы бы не управились.

У меня слегка болела шея, затекшая от долгого сидения, а глаза, как я только что обнаружила, слезились. Но все же я чувствовала огромное воодушевление. До чего приятно было заниматься любимым делом, в команде людей, который разбираются в нем не хуже тебя, да и к тому же не скупятся на похвалу! Даже появилось ощущение, что мы и впрямь добились чего-то очень важного в тот день.

При этом у меня совершенно вылетело из головы, что я на задании, и что должна искать клиентку. И вообще я уже не очень верила в разрушительную природу этой секты.

Лишь позднее я узнала, что так — на общее дело — «Школа детей ночи» ловит всех, достаточно наивных, чтобы попасться на ее удочку, и достаточно созидательных, чтобы не купиться на более простую наживку. Меня отнесли именно в эту категорию.

— Знаешь что, — проговорила Светлана заговорщицким тоном, — вообще-то, ты еще довольно низкого ранга, тебе не положено… Но я могу показать тебе нашего Темнейшего лидера! Ты и впрямь хорошо потрудилась.

Я чуть было не спросила: «Увидеть Гуннара Лейфссона?», но вовремя прикусила язык. Обычной девушке, зашедшей с улицы, неоткуда было знать, как зовут предводителя секты. Поэтому только энергично закивала.

При этом мне и в голову не пришло протестовать, что я официально вовсе не вступала в Школу.

— Пойдем! — тихо проговорила Светлана. — Тебе понравится.

С наступлением сумерек коридоры особнячка оказались освещены еще хуже, чем днем: когда светило солнце, портьеры только создавали полумрак, теперь же они полностью перекрывали скудный свет сумерек, а электрическое освещение оставляло желать много лучшего — горели только зажженные через огромные промежутки тусклые светильники, которые, казалось, давали больше теней, чем света.

Моя спутница тоже без труда ориентировалась в этой полутьме и безошибочно приветствовала всех, кто попадался нам навстречу, по именам.

Когда я выразила удивление этим ее умением, она сказала:

— Так мы ведь Школа детей ночи, не так ли? Ночь — наша мать и наш отец… Ничего, когда ты продвинешься дальше по пути познания, темнота тоже перестанет тебя пугать.

Я смолчала, не сказав, что темнота меня отнюдь не пугает и что ночное зрение у меня лучше, чем у многих. Что меня путало, так это не темнота, а мешанина теней и полусвета, казалось, специально задуманная так, чтобы сбивать с толку. Понятное дело, что и у Светланы нет никаких мистических сил, просто она привыкла и все тут выучила.

У меня мелькнула мысль, не значит ли это, что Светлана живет в особняке постоянно, но я решила, что это не имеет значения.

Тем временем мы подошли к неприметной двери, из-за которой доносился приглушенный голос. Светлана приоткрыла ее и сделала жест мне заходить следом за ней.

За дверью висела длинная портьера; в полутьме я сразу налетела на нее лицом и испытала короткий приступ дезориентации, однако Светлана поймала мой рукав и втащила меня внутрь. Здесь было ненамного светлее, чем в коридоре. Мы оказались в просторной, довольно уютной комнате, заставленной уже не дешевыми стульями, а рядами мягких кресел. Впрочем, «рядами» сильно сказано; я решила, что всего тут было мест пятнадцать, не больше. Занимали их снова только женщины.

Перед этим импровизированным театром выступал мой старый знакомец Стас. Он поймал взгляд Светланы и тихо кивнул ей. Мол, я знаю, что ты привела зрительницу, все правильно.

Он продолжил говорить:

— … надо ли это повторять? Вы слабы и ничтожны! Вы пока еще не достойны ночи, — он обвиняюще махнул рукой в сторону окна, за которым синели поздние сумерки, — потому что вы умеете только жаловаться, только трусить, только брать! Сильный человек, настоящий адепт, силен во всем. У него всего достаточно: денег, власти, восхищения и обожания других. И он, не скупясь, делится всеми этими благами, потому что по-настоящему презирает их. Вот например…

Он подхватил со стола, стоящего позади, мешочек. Там звякнуло.

— Здесь золотые монеты, — сказал он. — Школа от души делится ими со своими адептами. Подходите и берите, кому сколько нужно, — его голос достиг властного крещендо. — Ну! Подходите и берите!

Никто не отозвался. Скрипнул чей-то стул.

— А если так?

Стас подошел к стоящему ближе всех креслу — в нем кто-то сидел, но сзади, из-за спинок, я не видела, кто, — запустил руку в мешочек и высыпал несколько монет на колени сидящему. Женщина с возмущением вскочила.

— Как вы смеете!

У нее оказался немного визгливый голос. Судя по нему, ей было много за тридцать. Никак не Вертухина.

— Правильно, — голос Стаса, кажется, сменил гнев на милость. — Чему-то вы уже успели научиться. Сильный человек не берет из милости. Сильный человек отбирает то, что ему нужно — или дает. Сейчас я предложу вам упражнения для обретения силы…

Я начала догадываться, что упражнения для обретения силы будут заключаться в пожертвованиях в пользу Школы, но тут Светлана тронула меня за рукав.

— Пойдем, — сказала она, — дальше тебе еще рано.

Она вывела меня обратно в коридор и остановилась в нерешительности.

— Послушай, — сказала она, — у меня еще дела в этом крыле. Найдешь дорогу назад? Тут на самом деле легко: прямо по этому коридору до лестницы, потом вниз, на первый этаж… А там висит объявление, где занятия второго круга.

Я согласилась, что это в самом деле легко, и даже полутьма, царящая в коридоре, мне не помешает.

— Ну и отлично! — Светлана просияла. — Я приду, заберу тебя с сеанса.

Светлана скрылась, а я, пройдя для виду немного в нужном направлении, остановилась, развернулась и направилась следом за нею.

Не то чтобы я собиралась выслеживать Светлану. Если бы она меня заметила, я бы сказала, что у меня остались еще вопросы. Но на самом деле я хотела просто посмотреть, что творится в других комнатах этого особняка. Что-то подсказывало мне, что я не разочаруюсь.

Я тихонько кралась вдоль ряда дверей, прислушиваясь, не услышу ли я еще голоса. Как мне показалось, несколько дверей подряд вели в ту комнату, где я была только что: из-за всех них доносился голос Стаса. Но за четвертой дверью было тихо, а за пятой я услышала другой мужской голос, незнакомый.

Эта дверь оказалась незаперта; я приоткрыла ее и так же обнаружила за ней портьеру. На сей раз я не стала эту портьеру отодвигать и входить, лишь приникла глазом к щели в ней.

Не сразу я поняла, что вижу: комната освещалась совсем скудно, еще скуднее, чем та, где я только что наблюдала за сбором пожертвований. Горело всего несколько свечей. Впрочем, и сама комната казалась не больше будуара богатой дамы. Да и то, насколько я помню, будуар Полины Воеводиной, дочери бывшего мэра и моей заклятой подруги по пансиону, был побольше.

В разбавленных свечным светом сумерках мне удалось разглядеть несколько диванов, составленных полукругом. Кроме того, прямо на полу лежали подушки, словно в каганатском серале, и некоторые люди — тоже женщины — сидели прямо на них.

Насколько можно было разобрать, тут все женщины были с распущенными волосами и в черных платьях. Кроме того, почти все они казались молоды — никого намного старше двадцати с небольшим. Всего я насчитала человек семь, не могу поручиться: часть фигур терялась в полутьме.

Зато центр этой композиции, сидящий на центральной оттоманке мужчина, освещен был хорошо. Я никогда не видела его, но сразу узнала: Вильгельмина Бонд подробно его описала. То был Гуннар Лейфссон — очень высокий (даже в сидячем положении) худой человек с длинным крючковатым носом и рыжими курчавыми волосами!

По словам Вильгельмины, у него должны были быть еще и оттопыренные уши, но этого я не увидела: их скрывали распущенные волосы до плеч.

Несмотря на черноту одеяния, он казался роскошно наряженным: его пальцы усеивали перстни, на груди висел медальон с огромным рубином — или с камнем, весьма похожим на рубин. Он вспыхивал красным, покачиваясь.

Сидел он развалясь, совершенно по-царски — или как умеют некоторые коты-генмоды, не будем показывать пальцем. У его ног на подушке сидела девушка, он гладил ее волосы.

— … время собрать силу ночи, — говорил он низким голосом с легким акцентом. — Ты!

С этими словами он указал на девушку, сидевшую на диванчике чуть поодаль от него.

— Почту за честь, — ответила она звонким высоким голосом.

Выбранная адептка встала и подошла к лидеру секты. Тот взял со столика, теряющегося в темноте, изукрашенный самоцветами фужер — или, скорее, кубок — и маленький нож с золотой рукоятью, столь же богато изукрашенный. Протянул их девушке.

Девушка приняла только нож, кубок она оставила в его руках. Оголив запястье, она протянула его над кубком и резанула по нему ножичком, так, чтобы темная кровь закапала в кубок.

— Ты сильная и хорошая дочь ночи, — одобрительно проговорил Лейфссон. — Ты даешь много и без колебаний.

— Спасибо, мессир, — ответила девушка.

Инстинктивным, почти кокетливым движением она убрала волосы с лица, и я смогла ее разглядеть. Это была Вертухина.

— Достаточно, — сказал между тем Гуннар. — За вас, возлюбленные мои!

Он поднес кубок к губам и неторопливо пригубил.