Ген свободы

Глава 13 Во всем виноваты вампиры — 8

Когда тебе страшно, не так уж трудно делать вид, что ты бездушная машина. Гораздо сложнее притворяться, когда тебя так и разбирает смех.

А меня действительно тянуло захохотать: уж больно потешно выглядел Гуннар Лейфссон, гримасничая и умещая во рту очевидно неудобную вставную челюсть со слишком выпирающими зубами!

У Стаса дела обстояли еще хуже: очевидно, Златовский, не будучи дантистом, плохо подогнал его комплект по размеру, и зубы так и норовили выпасть, когда он открывал рот. Не говоря уже о том, что он отчаянно шепелявил.

— Просто говори поменьше, — наконец велел ему Гуннар.

— Какое поменьше! — возмутился Стас. — Обычно тебя всегда я объявляю на сеансах!

— Ну, поручишь Светлане. Она уже набралась опыта.

Стас хмуро надулся: видимо, ему не нравилось, что его обычную почетную обязанность кому-то перепоручают.

Все это выглядело комично донельзя.

Вот что бывает, когда на темные мифы проливают солнечный свет. Сомневаюсь, что настоящие вампиры из юландских сказок когда-либо вызывали у жертвы потаенные приступы хохота.

Но, когда Златовский удалился, а Лейфссон велел мне идти за ним, комического эффекта хватило ненадолго: я сразу же вспомнила, в какую передрягу попала.

По обстановке я поняла, что мы и в самом деле находимся внутри богатого особняка, очень может быть, что и в самом деле в границах Опалового конца. Даже дома у Полины Воеводиной я не видела, чтобы коридор был обтянут шелковыми обоями! Впрочем, ведь и дом-то у Воеводиных не самый большой: прежний мэр славился своей честностью, и состояние нажил не на государственной службе, а удачным браком…

Из этого роскошного коридора мы попали в прихожую, тоже роскошную, украшенную двумя огромными напольными вазами с ветками кораллов. Входная дверь была приоткрыта, из нее приманчиво виднелся двор особняка, залитый оранжеватым вечерним солнцем. Самое время, чтобы рвануться и бежать… Если бы не субъект, дежуривший у дверей.

Наверное, это был тот самый тип, что тащил меня на себе — нечасто увидишь таких огромных мужчин!

Он развернулся к нам, скользнул равнодушным взглядом — и внезапно я узнала это молодое, ничего не выражающее лицо с прозрачно-голубыми глазами.

Да это же тот самый тип, с которым я дралась в кофейном сосняке Златовских! Похоже, прошлое не собиралось меня отпускать.

Нет, поняла я, мимо него просто так не просочишься. В прошлый раз мне удалось убежать только чудом. Нельзя рассчитывать, что чудо повторится второй раз.

Еще меня вдруг от макушки до пяток пронзило жалостью.

Теперь я знала, что и сама генмод; более того, теперь я знала, каково находиться под воздействием булавки. Этот молодой мужчина, должно быть, мой ровесник — может, парой лет старше или моложе, если нас создавали в одной лаборатории и примерно в одно время; пожалуй, его можно назвать моим братом с гораздо большим правом, чем рыжего пушистого Ваську! Если я правильно поняла обмолвку Златовского, меня конструировали из расчета шпионажа и разведки, поэтому я ловкая, быстрая, с отличными зрением, слухом и памятью. А у этого все вложили в телесную мощь.

Но мне повезло; каким-то образом еще в раннем детстве я умудрилась из лаборатории сбежать. Или, может быть, меня бросили, не смогли взять с собой, когда сбегали сами. А его взяли. И он с детства живет со Златовскими, которые используют его для своих махинаций; может быть, он никогда даже и не выходил из-под воздействия булавки. Умеет ли он хотя бы говорить? Или с него достаточно только выполнять их приказы?

Осознает ли он себя вообще, хотя бы краешком разума? Мой опыт пребывания под булавкой говорил — нет, не осознает. И от этого понимания мне сделалось так страшно и тоскливо, хоть волком вой.

Но надо было не выть, а, сохраняя невозмутимый вид, спускаться вслед за Лейфссоном и Стасом по широкой лестнице в подвал. Или, точнее, погреб — по крайней мере, в таком шикарном особняке мне сложно было представить типичный подвал с котельной, а вот низкое каменное помещение с огромными дубовыми бочками вставало в воображении как родное.

Или там, внизу, могла находиться камера пыток. Пусть накладные зубы несколько успокоили меня — трудно внутренне глумиться над кем-то и одновременно бояться, — но я все же понятия не имела пока, зачем Стас и Лейфссон одолжили меня у Златовского. Так что, когда мы спустились по одному лестничному пролету (на сей раз я считала ступени — их оказалось двенадцать) и Стас отпер внушительного вида деревянную дверь, я вполне ожидала увидеть за ней какую-нибудь «железную деву» или полный комплект «арнорских сапогов».

Но действительность меня поразила: как только Лейфссон щелкнул электрическим выключателем, мы перешагнули порог и оказались в балетном зале!

Мадам Штерн, хозяйка пансиона для благоразумных девиц, уделяла довольно много внимания физической подготовке воспитанниц. Она любила повторять, что бальные танцы развивают не только физическую ловкость, внимательность и вкус, но и интеллект, а также чувство такта. Поэтому танцевать я волей-неволей выучилась, хотя настоящего вкуса к этому занятию так и не развила: в искусстве драки мне всегда виделось больше толка, а танцы представлялись сущей бессмыслицей. Три дня в неделю по два часа мы проводили именно в такой комнате: с особенным пружинящим паркетом на полу и зеркалами на стенах!

Разве что у мадам Штерн такой зал находился не в подвале, а на втором этаже, и к зеркалам примерно на уровне талии были прикручены поручни… Впрочем, присмотревшись, я и в этой комнате увидела дырки от креплений в зеркалах. У дальней от входа стены было сложено что-то длинное, прикрытое алой бархатной портьерой. Видимо, те самые поручни.

Такие же портьеры довольно элегантно драпировали три оставшиеся стены, кроме зеркальной; повсюду стояли высокие антикварные подсвечники, полные белых восковых свечей, и еще какие-то непонятные приспособления: проволочные пирамидки на постаментах, какие-то сложные узорчатые круги… С потолка свисали проволочные же многоконечные звезды, напоминающие декорации к детскому утреннику в нашем пансионате.

Ну да, такие утренники для младшеклассниц иной раз проводились как раз в тренировочном зале, если актовый зал по каким-то причинам мадам Штерн открывать не хотела! Младшим девочкам тогда дозволялось сидеть прямо на полу, они этому очень радовались.

Мне снова пришлось сделать усилие, чтобы не засмеяться или хотя бы не разулыбаться от неожиданной ассоциации.

— Выглядит, как декорации для творческого вечера в гимназии, — скривился Лейфссон, которому, видно, пришли в голову те же ассоциации. — Ты ничего получше не мог придумать?

— Все будет в ажуре! — воскликнул Стас обиженно. — Ты просто не видел, в группе третьего круга на ура прошло! Это со светом оно так выглядит, а без света… Лучше помоги свечи зажечь.

— Еще чего не хватало. Мне надо речь повторить. Пусть эта вот поможет… — он щелкнул пальцами. — Эй, как тебя! Анна? Спички и щипцы на полке около столика, начинай зажигать свечи.

Я подчинилась.

Работа была несложная, только муторная: некоторые фитили оплыли, приходилось их поправлять. У меня был соблазн сыграть совсем тупую и долго возиться с каждой такой свечой, но кто их знает, что Златовский рассказал им о принципах управляемости генмодов! Сам Златовский уж точно знал, что любой приказ существо под булавкой выполняет в меру своего интеллекта, не пытаясь саботировать. Время, которое я могла выиграть на этом мелком баловстве, не стоило потенциального раскрытия.

К тому же, я все еще внутренне радовалась, что никакой камеры пыток не будет. И вообще похищение пока оказалось нестрашным, ничего похожего на то, что было у Резникова… Лишь бы не вернулся Златовский! Уж этих двоих я как-нибудь проведу… Главное, придумать, как пробраться мимо крепыша на выходе.

Зажигая свечи, я обратила внимание на фигурные вензеля, украшавшие каждый подсвечник — ВГ. Что-то это мне напоминало… Роскошный особняк в Опаловом конце, зал для обучения танцам… Почему бы, конечно, богатеям и не иметь особую комнату для таких занятий? Вроде бы, ничего необычного! И все же, насколько подсказывали мне прочитанные книги, обычно все же учителя танцев занимались с юными отпрысками благородных семейств в гостиных или специальных бальных залах, которые принято располагать уж никак не в подвалах. Наверняка в таком громадном доме, как этот, и нормальный бальный зал есть!

Допустим, хозяин дома настолько любит танцы, что отвел им отдельное помещение — но опять-таки, почему в подвале, и почему сравнительно небольшое? По-моему, наша комната танцев была гораздо больше, а в этой, конечно, просторно, но только если ходить, а не бегать или скакать…

Тут Стас, видимо, нанюхавшись воска, раскашлялся, и звук раскатился под сводами подвала широко и звучно.

Тогда детали мозаики внезапно сложились.

Ну конечно, ВГ! Вера Гаврилова, знаменитая оперная певица! В опере ведь тоже приходится красиво двигаться на сцене! Вряд ли тамошних певцов муштруют так же, как какой-нибудь кордебалет — но тренировки им все равно нужны! А в этом подвале, должно быть, самая лучшая акустика, вот певица его и выбрала! Здесь можно заодно и танцевать, и распеваться.

Только… почему секта нашла прибежище в ее особняке? Неужели Вера Гаврилова тоже с ними? Ой, нет! Страшно было подумать, что женщина с таким красивым голосом, который обожает весь город, способна поверить в дурацкие истории «Школы детей ночи»!

Однако, как бы то ни было, теперь я знала, где я нахожусь. Особняк Веры Гавриловой на краю Кленового парка в Опаловом конце — я хорошо его знала, потому что наша учительница рисования именно в этот парк возила нас «на натуру», и именно этот особняк часто нам позировал: причуда хозяйки заставила архитектора возвести над крышей интересные башенки в старо-сарелийском стиле, которые по осени красиво отражались в речке среди плывущих листьев…

Речке! Особняк стоит на берегу речки, текущей через парк — Номки, притока Неперехожей. Речка неширокая и неглубокая, человеку в ней самое большее по грудь или по шею, но в ней даже при некоторой усидчивости можно поймать рыбу. На пленэре мы видели рыбаков с удочками…

Теперь я знала, как обмануть преследователей и сбежать отсюда. Только вот… во имя всего святого, если бы на улице было чуть потеплее!

Как ни странно, едва Лейфссон погасил электрический свет, подвал перестал выглядеть так глупо и, я бы сказала, опереточно. Просто удивительно, что может проделать с помещением темнота и несколько свечей!

Стены и потолок скрылись в полумраке. Вокруг сгустилась тьма, в которой немедленно потерялись истинные размеры подвала. Огоньки свечей вспыхнули в зеркалах, словно отраженные в пруду созвездия. Сразу же стало казаться, что подсвечников в комнате не пять штук, а как минимум пара десятков. Стас откашлялся, и звук этот далеко разнесся под сводами подвала, дробясь и отдаваясь шикарным эхом. Поскольку темнота украла у комнаты границы, слышалось все это действительно жутко.

— Да, — одобрительно проговорил Лейфссон, смутно угадываемый лишь по подсвеченному силуэту. — А не так все и плохо, как мне показалось!

— А я что говорю! — с энтузиазмом поддержал Стас. — Как ругать, так сразу! Верушка — настоящая находка! А кто ее привел? Я привел!

— Да, заслуг у тебя немеряно, — проговорил Лейфссон с иронией.

Его отношение показалось мне странным. Если он такой хороший манипулятор, так ловко вляет на людей и так легко смог увлечь за собой целую толпу молодых женщин, то почему он так недальновидно обращается с собственным помощником? Неужели настолько уверен в его глупости? Но ведь и дурак, обиженный пренебрежением, может предать, еще вернее умника! Даже мне это ясно. Во многих пьесах именно так злодеи и погибают, подставленные своим номером вторым. Или тут авторы пьес попросту попали в точку?

Но уже через секунду я поняла, что Лейфссон верно оценил своего помощника. Стас сказал с законной гордостью, очевидно, издевки не заметив:

— Еще бы! Да без меня ты бы в Необходимске ни за что так быстро филиал не создал!

Филиал? Так у них еще и в Юландии или в другой стране есть основное отделение? Все интереснее и интереснее! Шеф будет чрезвычайно рад получить эт информацию.

Тут я сообразила, что темнота давала мне отличную возможность выскользнуть из подвала. Правда, оставался еще вопрос, как пробраться мимо охранника у порога — как там его назвал Златовский? Коленька? Но у меня была идея на этот счет.

Хорошо, что я отлично запомнила план подвала, пока возилась со свечами, и мне не составляло никакого труда подобраться к двери, раз уж за мной в темноте никто не следит…

А даже если бы следили — ни Лейфссон, ни Стас не казались силачами или тяжелоатлетами. Как-нибудь я от них увернусь. Не догонят.

Но, не успела я сделать даже пару шагов по направлению к спасительной двери, в нее постучали.

Стук был довольно робкий, и тут же приглушенный женский голос спросил:

— О магистры! Можно ли входить?

Голос я узнала: это была Светлана. Та самая женщина, которая ходила за мною как приклеенная в бытность мою в Школе.

— Быстрее! — прошипел Лейфссон. — Спрячь ее!

— Куда? — так же зашипел Стас. — И зачем? Я думал, ты ее показывать собрался!

— Святая простота! Не сразу же! И вели этой, чтобы подождала.

Стас глубоко вздохнул и сказал своим красивым голосом, который я частенько слышала во время сеансов: «Погодите, великий магистр готовится к ритуалу!» Потом уже нормальным тоном добавил:

— Да где она?

Он заозирался; я поняла, что он не видит меня в тени портьеры, куда я отступила.

— Подай голос, как тебя там, — приказал Лейфссон.

У меня возникло сильнейшее искушение притвориться, что под воздействием булавки я понимаю только приказы, обращенные именно и исключительно ко мне. Пусть помучаются, повспоминают имя! Но тут Стас заметил меня и так.

— А, отлично! — воскликнул он. — Надо же, сама спряталась! Отойди пока за портьеру, они тебя и не увидят.

Тут уж я с чистой совестью стояла, не двигаясь: слушаться Стаса мне Златовский не велел, скорее даже совсем наоборот. К несчастью, Лейфссон подошел ко мне и, видно, потеряв терпение, затолкал за портьеру самостоятельно.

К счастью, портьера не полностью закрывала мое поле зрение: мне оставалась видна примерно половина комнаты, а меня в темноте, которую свечи не столько разгоняли, сколько сгущали, действительно никто не должен был разглядеть.

Лейфссон и Стас еще повозились — оба распустили волосы и вставили принесенные Златовским протезы, а Лейфссон, отойдя из моего поля зрения, накинул на себя черную мантию, уж не знаю, откуда он ее взял. Ранее бы, под влиянием происходящего в Школе, я назвала его вид величественным. Теперь я мстительно подбирала про себя уничижительные сравнения, вроде «в мешке из-под картошки он был бы краше»! Надо сказать, в тот момент я была несправедлива: Лейфссон с его высоким ростом и темными проникновенными глазами смотрелся довольно импозантно, хотя бутафорские клыки и в самом деле не добавляли ему привлекательности.

— Добро пожаловать в обитель ночи, — проговорил Стас своим глубоким, парадным голосом, открыв дверь и протянув руку через порог.

В его ладонь женская ручка, куда более тонкая и бледная. Шагнувшая в подвал девушка вскинула на «магистра» робкие, жадные глаза — они сразу же засияли в пламени свечей.

Девушку я узнала: то была Виктория Вертухина, дочь нашей — в смысле, Бонд и моей — клиентки. А вот взгляда, которым я она смотрела на Стаса и каким искала укрытого в тени Лейфссона, я никогда прежде ни у кого не видела. Этакая смесь восхищения, страсти и боли.

Да играй она на сцене, ей бы за такой взгляд платили большие тысячи!

— Счастлива быть здесь, — проговорила она.

Я никогда прежде не слышала голоса Вертухиной, но мне показалось, что говорит она неестественно низко, подстраиваясь под манеру Стаса.

— Да благословит тебя тьма, — откликнулся из глубины зала Лейфссон. — Входи же!

Вслед за Вертухиной в помещение с теми же церемониями мало-помалу просочилась целая когорта адепток ближнего круга. Замыкала ее моя старая знакомая Светлана.

Даже в полутьме мне снова бросилось в глаза то, на что я обратила внимание еще раньше, подглядев церемонию кровепития в Медном конце: все, вошедшие в подвал, были молодыми (или относительно молодыми) девушками, все более или менее радовали взор. По крайней мере, потрепанных годами и излишними телесами дам, какие встречались на занятиях начинающих адептов, среди них не наблюдалось.

Все были одеты в черные просторные платья, все как одна — с распущенными волосами, которые у большинства из них свисали ниже талии. Я вспомнила, что с жалоб на эту моду все и началось: клиентке Вильгельмины Бонд не нравилось, что ее дочь запустила себя, стала так одеваться. Услышав об этом, я еще подумала, что ничего страшного в этом нет: ладно бы, если девушка вела себя распущенно, так ведь наоборот. Такой наряд явно не предназначен для того, чтобы производить впечатление на мужчин!

Теперь я готова была взять назад те свои опрометчивые мысли: по горящим глазам девушек, по тому, как они жадно вглядывались в темноту, как каждая из них брала поданную руку Стаса, чувствовалось, что именно впечатление на него они и хотят произвести. О да, еще как!

Из общего ряда выбивалась только Светлана: она вела себя как классная дама на прогулке — очень тщательно наблюдала за остальными девушками и даже, кажется, пересчитала их по головам, прежде чем закрыть за всеми дверь. Но Светлана, конечно, не в счет; я решила, что она скорее всего посвящена в зловещие планы Лейфссона, по крайней мере, частично.

Как этим двоим удалось произвести на стольких женщин такое сильное впечатление, у меня даже представить не получалось. Неужели все дело в голодовке и прочих трюках, на которые шеф заставил меня обратить внимание? Но одно дело — вызвать послушание и заставить поверить в магию, другое дело — внушить любовь… Или нет принципиальной разницы?

Мне вспомнилась открытая мною давно книга какого-то галлийского автора. Я отложила ее — скорее, даже отбросила, — когда прочла циничную фразу, что, мол, любовь по своей природе есть не более чем психиатрическое заболевание. Может быть, тот автор был прав?..

Ладно, сейчас все это не играло роли. Я только подумала, что вырвать Викторию из тисков секты окажется еще сложнее, чем я предполагала.

Женщины встали кругом — или, скорее, это Стас их расставил, с моего места мне трудно было разглядеть детали. Затем они воздели руки к небу и запели.

Это был какой-то другой гимн, не тот «да пребудет», который загипнотизировал меня, когда я едва попала в «Школу детей ночи». Сначала девушки начали ритмично гудеть, поводя поднятыми руками. Гудение то усиливалось, то затихало. Потом они начали раскачиваться, приподнимаясь на цыпочки и опускаясь снова. Стас стоял в центре круга, демонстрируя им все это, и против воли я снова вспомнила, как в пансионе мадам Штерн учили танцевать младших девочек. Там было то же самое: «Руки вверх, а теперь с пятки на носочек!»

Радуясь, что за портьерой меня не видно, а за гудением не слышно, я зажала рот рукой и фыркнула.

Тем временем в гул, издаваемый женщинами, вплелись слова:

— Ночь кровавая, да благослови меня,

Ночь черноокая, да укрой меня,

Ночь, сестра моя, будь со мной,

Ночь, без сил моих не оставь меня!

Вслушиваясь в однообразные, тягуче-медленные слова, вглядываясь в покачивание одинаково одетых силуэтов, я снова как будто начала погружаться в транс. Пришлось снова представлять Стаса, одетого в форму младших воспитанниц — платьице с широким кушаком и бантом на спине — чтобы преодолеть сонливость.

И очень вовремя я взяла себя в руки, потому что слова сменились.

— Посланник ночи, прииди и отметь меня,

Посланник ночи, отметь меня клеймом своим,

Посланник ночи, о пусть клеймо твое,

Посланник ночи, на челе моем горит вечность!

Последняя строка отличалась по ритму от предыдущих; женщины в черном почти провизжали ее.

И тогда в темноте, дальше у зеркала, вспыхнули два огненных глаза!

Я вздрогнула от неожиданности, холодный пот выступил между лопаток. «Что за чертовщина! — мелькнула мысль. — Неужто и вправду магия⁈»

Впрочем, я тут же устыдилась — и одновременно мне стало ясно, как именно привлекали этих девушек. Если уж даже я, зная изнанку происходящего и изо всех сил пытаясь поддерживать в себе здравый настрой, попала под воздействие этого всего, то каково же приходилось остальным женщинам?

А устыдившись, я немедленно поняла, что это был всего лишь Гуннар Лейфссон, только в маске, чьи глазницы пылали ровным оранжевым светом. «Какая-то химическая реакция, — попыталась убедить себя я, сдерживая дрожь. — Вроде бы, если в фосфор добавить марганец, он дает такой свет? Неважно, что-то точно дает! Никакой мистики!»

Девушки заголосили почти в экстазе, когда Лейфссон вошел в их круг. Он же только вскинул руки, призывая их к молчанию — и они немедленно смолкли.

— Мои последовательницы! — проговорил он тем самым властным тоном, который когда-то заставил меня, не думая, опуститься на колени и поцеловать его руку. — Я собрал вас тут, чтобы совершить наказание.

Мне почудилось, что я слышу шепот ужаса, пролетевший в темноте. Или, может быть, чую запах страха? Пока я наблюдала за песнопениями адепток, я как-то успела сжиться с ними, и теперь ощущала все их эмоции.

— Не нужно бояться, — проговорил Гуннар, внушительно и снисходительно одновременно. Он, несомненно, тоже чуял состояние своей «паствы». — Наказание коснется только отступницы. Той, что вкусила наших таинств, но не пустила их в свое сердце. Той, что отступила от нас и выдала наши секреты. Той, что предала нас, выставив лжецами и обманщиками.

— О-о, — простонал кто-то из женщин, возможно, несколько сразу.

— Многие из вас видели статью в «Вестях», написанную продажной журналисткой по словам отступницы, — продолжал Гуннар. — А того, что повлечет за собой эта статья, никто, кроме вас, и не увидит. Потому что сейчас отступница полностью околдована мною и находится в моей власти.

Затем он повысил голос:

— Отступница Анна! Выходи!

Все-таки он помнил мое имя. Или вспомнил только что.

У меня мурашки поползли по спине. «Никуда не иди, — сказала я себе, — выскользни тихонько, наверняка Светлана не заперла дверь изнутри, ты сможешь бежать…»

Но, пока я думала все это, ноги мои зашагали к Лейфссону совершенно самостоятельно. Как будто я в самом деле была подчинена булавкой!

Во имя всего святого, зачем вообще выводили генмодов? Людьми управлять предельно просто — если даже такой, как он…

Но не успела я додумать эту мысль, как уже стояла в широком кругу адепток. От их белых лиц и безумных глаз мне сделалось не по себе.

— Что за наказание определим ей? — спросил Лейфссон.

— Кровь! — взвизгнула Виктория Вертухина.

— Кровь! — завопил еще кто-то. С ужасом я узнала этот красивый голос: Вера Гаврилова!

И в самом деле, хозяйка особняка тоже была тут. Я скорее угадала, чем узнала ее: на сцене-то она всегда была в гриме. Несмотря на возраст — что-то около сорока, — она мало отличалась от остальных девушек, в основном, благодаря своей миниатюрности.

— Выпьем до дна! — низко, страшно воскликнула Светлана.

И я вдруг поняла: выпьют. Плевать им на Златовского, который велел оставить меня в живых. Плевать им на то, что они обычные люди в обычной жизни; здесь, сейчас, в темноте, им дозволено все! И способны они сейчас тоже на что угодно.