Ген свободы

Глава 14 Во всем виноваты вампиры — 9 (фин)

— Узрите. Торжество. Ночи! — нараспев проговорил Гуннар Лейфссон.

Он сорвал маску; стало видно его лицо, по которому плясали тени, порожденные свечами. И клыки: как я уже говорила, Златовский, похоже, перестарался, и они не очень помещались. Хотя мне показалось, что сейчас Лейфссон даже специально держал рот приоткрытым, чтобы было лучше видно.

Так или иначе, от этого зрелища мне стало легче. Еще помогло то, что я обратила внимание, как отрывисто и четко Лейфссон выговаривал каждое слово. А все потому, поняла я, что клыки мешали ему! Точно так же, как Стасу. Просто он несколько лучше владел собой, вот я и не заметила, когда они меряли их в прошлый раз.

Но самообладание вернулось только ко мне. Девушки-адептки, казалось, окончательно его потеряли. Одна из них вскрикнула и все отпрянули, делая круг шире; одна из них наткнулась спиной на высокий канделябр, и тот зашатался.

— Спокойно! Спокойно! — театрально-повелительным тоном вскричал Стас. — Магистр показал свой истинный лик! Вы заслужили это! Вам оказана честь!

— А мы тоже так сможем? — робко спросил кто-то, кажется, Вера Гаврилова.

— Если будете усердно постигать учение Детей Ночи, — дипломатично ответил Стас.

Тоже так сможем! Видимо, девушкам не терпелось отрастить во рту звериные зубы. Как по мне, сомнительное приобретение, но о вкусах не спорят.

— Подай. Мне. Руку! — приказал Лейфссон.

Я вытянула руку, прикидывая, куда он будет кусать. Златовский ведь велел не трогать запястья. Хотя, может, ему слова Златовского не указ…

Гуннар и в самом деле не стал трогать мое запястье. Расстегнув манжету моего платья, он закатал рукав до локтя. У меня немедленно возникла ассоциация с прививками, которые нам ставили в пансионе.

А потом, держа мою руку своими — у него оказались горячие, совсем не потусторонние пальцы, — он поднес ее к губам. И вонзился.

Ну и больно было!

Уже значительно позже той истории мне попался какой-то роман, где вампиры подавались в романтическом ключе. Дескать, даже от укусов молодые девушки и юноши с ума сходят, так это приятно. Ничего приятного, смею вас уверить! То есть, возможно, у мифических вампиров и есть какие-то магические свойства, которые работают как анестезия, а то и как афродизиак, но у наших, доморощенных, таковых не оказалось.

Что же касается прочих ощущений, то представьте, будто вас укололи не обычным шприцом для инъекций, чей диаметр измеряется в долях миллиметра, а толстой-претолстой щепкой! Или, допустим, буравчиком, каким строители делают дырки в стенах.

В общем, я заорала. Причем испустила отнюдь не театральный стон, подобающий несчастной девице, замученной порождениями ночи.

— Бля, ебанулись, что ли⁈ Больно, мать вашу!

И рванула руку на себя.

Просчет Златовского с зубами сказался вновь: крепились они не очень хорошо. Вампирская вставная челюсть осталась висеть у меня прямо на локте, с которого капала черная в этом освещении кровь.

Адептки заорали — все разом, в унисон, словно репетировали. Лейфссон завыл, зажав руками рот: наверное, вампирский протез задел его настоящие зубы, вылетая. Стас замер, явно в шоке.

Бежать! Прямо сейчас!

И тут меня осенило. Вместо того, чтобы сразу кинуться к выходу — я так и не знала, закрыла его Светлана или нет, — я шагнула влево, туда, где к стене крепился выключатель электрического освещения. И щелкнула им.

Обычно паника нарастает, когда свет выключается. В этот раз все было наоборот.

Строго говоря, три или четыре электрические лампочки, закрепленные под потолком подвала, не могли похвастаться особенной яркостью. Но после долгого пребывания в почти полной темноте с напряжением всех нервов, которое испытывали адептки, после шокирующего лишения зубов их «великого магистра», электрический свет показался им, должно быть, острым клинком, пронзающим их зрение. Даже у меня закружилась голова и защипало в глазах — а ведь я сообразила зажмуриться.

Крики усилились, в них прорезались маты. Особенно выделялся голос Светланы, которая ругалась почище портового грузчика: не сравнительно безобидными наименованиями частей тела, а поминая чертей да шайтанов.

Мне, однако, некогда было вслушиваться: я метнулась к двери из подвала.

Светлана все-таки заперла ее за собой, но не на ключ, на обыкновенный замок, который достаточно просто повернуть несколько раз, и на щеколду. Хорошо, что я не стала пытаться выйти отсюда в темноте: пока я с этим всем возилась бы на ощупь, тут бы меня и поймали. А сейчас все получилось в два счета. Несколько ловких движений — и я на свободе! Единственная задержка — сунуть вставные зубы Лейфссона в карман.

Ну, почти. В моем случае свобода начиналась на каменной лестнице, ведущей вверх из подвала.

Осталось только выбраться из особняка.

Под настроение шеф иногда любит порассуждать о том, что самое важное в сыскном деле. С его точки зрения, это наблюдательность, и тут, конечно, не поспоришь. Кроме того, он обожает добавлять, что порой самые неожиданные наблюдения и случайные выводы могут оказаться тем самым ключиком, который и позволит решить проблему.

А речь в деле частного детектива частенько идет именно о решении проблемы, вовсе даже не о розыске преступника, как я имела возможность убедиться. Преступника-то как раз разыскать в большей части случаев отнюдь не проблема…

Так вот, несясь сломя голову по коридору роскошного дома оперной певицы, я как никогда понимала правоту шефа. Кто бы мог подумать, что сбежать от противоправного культа мне помогут занятия рисованием! Ведь именно благодаря им я так хорошо запомнила и этот особняк, и его местоположение… Еще бы еще знать сам план, но увы, внутри этого дома или даже за воротами я никогда не была.

Единственное, что меня спасало: я хорошо помнила, что дом был трехэтажный, не считая этих вычурных башенок, и в одном месте сплошная стена как раз возвышалась над текущей через парк речкой. На первом этаже подходящих окон не было: визуальная память подсказывала, что они там слишком узкие и забранные решеткой. Конечно, если решетка закреплена изнутри, то ничего страшного, а если снаружи?..

В общем, мне нужно было разыскать нужную стену изнутри дома, поэтому я пулей взлетела по парадной лестнице на второй этаж и помчалась по коридору, заглядывая во все окна, чтобы понять, правильно ли бегу. Или хотя бы — насколько неправильно.

К несчастью, пока мы возились в подвале, совсем стемнело. К счастью, хозяйственный двор и постройки особняка ярко освещали фонари, вполне можно ориентироваться. К несчастью снова, я понятия не имела, в какую сторону нужно бежать, чтобы прибежать туда, куда мне надо. Оставалось надеяться на удачу. При этом я понимала, что, если все же свернула не в то крыло, назад мне придется возвращаться мимо организованной (или не очень организованной) погони из адептов, охранников, если они тут есть, и домашних слуг.

Удача мне улыбнулась: из очередного окна я увидела парковый фонарь, сияющий через голые ветви клена, а заодно блеск того же самого фонаря в темной воде реки под ним. Оно!

Я дернула щеколду окна, уже различая в том конце коридора, откуда прибежала, шум и гам — за мной наконец-то выслали погоню. Высокие створки с мелким переплетом в старинном стиле распахнулись с грохотом и мелким дребезжанием, мне в лицо дохнуло вечерним холодом.

Второй этаж, все же довольно высоко — но ничего страшного! К тому же, вода должна смягчить падение.

Эх, вот только правда, если бы было потеплее! На Неперехожей только лед недавно сошел…

И еще допрыгнуть бы до этой воды — она оказалась не сразу под окнами, до нее шел довольно крутой скос. Тут моя память меня подвела: мне казалось, что стены дома прямо-таки вырастают из Номки. Ну или, по крайней мере, так мы их тогда рисовали для большей живописности.

Ладно, была не была! Только бы шею не свернуть, а то меня дома Васька ждет!

Я прыгнула.

Честно сказать, это непросто, сигать в темноту с узкого подоконника! В первую же секунду меня охватило ужасающее сомнение, что все это было ужасной ошибкой, и стоило бы сдаться на милость «вампиров», и дальше изображая жертву булавки — а бежать как-нибудь потом, при более удобной возможности.

В следующую секунду сомнения превратились в уверенность. Но секунда закончилась ударом в ноги и влажной грязью, заскользившей под каблуками.

Все-таки до воды я не допрыгнула, попала на косогор. Ноги сами сделали несколько больших шагов вперед, как бывает, когда ты несешься вниз по крутому склону и не можешь остановиться. Только склон оказался совсем короткий, и уже на третьем шаге я по пояс оказалась в ледяной воде.

Ух!

В сугробе, скажу я вам, гораздо теплее!

На секунду я замерла в шоке, меня скрутило судорогой. Показалось, что я сейчас упаду в эту темную мелкую воду лицом вниз, и несерьезный характер речки отнюдь не помешает мне стать в ней утопленницей. Кстати, даже не первой — на практике в Школе сыщиков им. Энгелиуса я узнала, что здесь вылавливают трупы довольно часто; в основном это подвыпившие бродяги, надеявшиеся заночевать в парке, и не менее подвыпившие гуляки, покинувшие питейные заведения выше по течению.

К счастью, инстинкт самосохранения взял меня за шкирку и знатно встряхнул, когда надо мной снова задребезжала оконная рама и раздались нервные голоса.

Сжав челюсти, чтобы зубы не стучали и не откусили мой собственный язык ненароком, я рванула вверх по течению, подальше от круга света от фонаря. Там, совсем недалеко отсюда, сразу за поворотом речки, была станция прогулочных лодок. И у этой лодочной станции — домик сторожа, который ночует при парке. У сторожа есть свисток, он может кликнуть полицейского, который дежурит у ворот… Кстати, и ворота в парк оттуда недалеко!

Главное, чтобы меня не догнали до поворота. Если к погоне присоединится тот самый генмод Златовского, с него станется прыгнуть из окна прямо в реку и так же потелепать за мной по воде. Но остальные не догонят: пока они обегут дом, пока найдут это место… А по берегу здесь не пройдешь — густой шиповник за зиму совсем высох и стал еще более неприступным.

Как можно быстрее, стараясь держаться ближе к берегу, чтобы вода стояла ниже (здесь она едва доставала мне до колен) и чтобы можно было хвататься за кусты, какие бы колючие они ни были, я зашлепала к лодочной станции. Ноги не только мерзли, но и увязали в густой грязи, намокший подол лип к телу и мешал, поэтому продвигалась я с черепашьей скоростью. Начала болеть прокушенная рука, о которой я успела забыть. Да еще я все время напряженно вслушивалась, боясь услышать позади меня плеск воды — вдруг этот чокнутый генмод прыгнет в реку!

А в довершение всего, вот будет невезение, если за те годы, что я не ходила гулять в местный парк, лодочную станцию успели перенести!

Лодочную станцию и в самом деле перенесли — я поняла это буквально через минуту. На ее месте построили обзорную площадку с красивыми фонарями. Здесь играла маленькая группа уличных музыкантов, молодые парни и девушки в перчатках с обрезанными пальцами — должно быть, студенты музыкального училища подрабатывают! Прогуливалось несколько пар отдыхающих, две даже танцевали возле этих музыкантов…

Ну да, я как-то упустила, что весной темнеет сравнительно рано. Мне казалось, что ритуал Школы должен проводиться глубокой ночью, однако, если рассудить здраво, часть девиц ближнего круга все еще живет с родителями, чтобы иметь возможность тянуть с них деньги для культа. Разумеется, они не могут вернуться домой среди ночи — слишком многое понадобится объяснять!

Впрочем, все это до меня дошло несколько позже. В тот момент я испытала только глубочайшее, всепоглощающее облегчение.

— Помогите! — крикнула я сорванным голосом, бросаясь по реке наперерез к ярко освещенной платформе. — Помогите, за мной гонятся!

Несколько человек отшатнулось. Однако двое или трое шагнули к самому краю платформы — и их руки протянулись ко мне, в темноту и холод.

Все-таки похищения ужасно вредны для здоровья.

Вот и в этот раз после пребывания в плену у злодеев я заработала себе постельный режим. К счастью, не с воспалением легких, всего лишь с тяжелой простудой — и с вывихнутой ногой. Оказывается, я даже не замечала, что она у меня вывихнута, пока брела по воде, а на суше боль меня нагнала. Врач очень сильно пожурил меня за то, что я долго на этой ноге ходила и скакала. Мол, если бы я сразу обеспечила покой, все могло бы обойтись обычной тугой повязкой. А так пришлось лежать, задрав ногу на подушки.

То же самое и с простудой: здоровье у меня отменное, и если бы я немедленно, выбравшись из реки, переоделась в сухое и выпила бы горячего чаю, как советовали мои спасители, от простуды удалось бы отвязаться.

Но как можно было заниматься переодеванием или обращать внимание на подвернутую ногу, когда я затылком чуяла погоню, а всем своим существом — убегающее время?

Не успели меня, стучащую зубами, грязную, слегка окровавленную и посиневшую от холода, вытащить из Номки, как я тут же попросила своего спасителя — пожилого благообразного господина, за чью длинную трость я ухватилась:

— Мне нужно в Собор! То есть в ЦГУП! Немедленно! Не теряя ни секунды! Пожалуйста, помогите, это очень важно!

Может быть, не стоило просить именно его, раз уж он и так уже мне помог (между прочим, испачкав в весенней грязи свои отличные замшевые туфли), но шеф всегда говорил, что человек, который уже оказал тебе помощь, охотнее окажет ее во второй раз. Генмод, кстати, тоже, психологически мы мало отличаемся друг от друга.

Пожилой господин (как позже выяснилось, профессор в Высшей инженерной школе) проникся, вызвал извозчика, и даже поехал в ЦГУП вместе со мной, благородно предложив мне свой пиджак. Я от пиджака отказалась, за что, вероятно, и расплатилась затем больным горлом и заложенным носом. Но в тот момент мне было жарко от погони и возбуждения.

В Соборе мне повезло: Салтымбаева оказалась на вечернем дежурстве. О моем исчезновении она не знала: шеф не успел хватиться, ведь я отсутствовала всего несколько часов. Но услышав о том, что меня держали в плену в особняке Веры Гавриловой, она сделала стойку не хуже Пастухова.

— Там могли остаться улики, — говорила я, дрожа все сильнее (пожилой профессор поглядывал на меня с тревогой). — Нужно успеть, пока они оттуда не сбежали!

Я имела в виду культистов, а не улики, отрастившие ноги, но Салтымбаева даже меня не дослушала и уж тем более не заметила оговорку — ее сорвало с места, словно вихрем. А мне пришлось снова извиняться перед моим благодетелем и просить отвезти меня домой.

Судьба какая-то у меня последнее время — кататься на извозчиках благодаря знакомым и незнакомым добрым самаритянам!

Шеф изрядно обрадовался моему появлению, даже ругать не стал: оказывается, он уже начал волноваться, но еще смутно надеялся, что я отправилась с Мариной на долгую прогулку, или зашла к ней в гости и забыла о времени. Хорошо, что он еще не успел отправить никого к Марине, получить известие, что мы с ней расстались еще днем, и разволноваться сильнее!

Он тут же предложил моему благодетелю чаю, выпечку и возмещение расходов, но тот с достоинством отказался от всего предложенного.

— Подозреваю, что вы хотите получить от своей подопечной исчерпывающие сведения, и этот разговор для посторонних ушей не предназначен. Значит, мое присутствие заставит вас его отложить. Поэтому, пожалуй, я проявлю деликатность и попрошу отложить эту беседу за чаем на другое время, более вам удобное. Разрешите оставить карточку со своим адресом…

Ну и ну, подумала я, мне до таких высот вежливости еще расти и расти! Правильно говорят, что наши университеты лучшие в мире, если в них работают такие люди.

Шеф и впрямь тут же принялся меня расспрашивать. Он сделал паузу только когда я мылась в ванной (и то, я подозреваю, шефу очень хотелось остаться под дверью и продолжить разговор, но это входило в диссонанс с его представлениями о приличиях). Однако, пока я отчаянно заглатывала поданные Антониной обед и ужин сразу — никогда у меня не было проблемы наверстать упущенное в области приемов пищи! — мне все же приходилось делать паузы между жеванием и глотанием. Иначе, если я замолкала надолго, то натыкалась на укоризненный взгляд шефа.

— Особняк Веры Гавриловой! — воскликнул он. — Подумать только! Ну, вот и ниточка к Никитину тянется — она ведь его бывшая жена.

— Бывшая жена? — поразилась я.

— Да, это был сугубо гражданский брак, без венчания, поэтому они безо всяких сложностей получили развод. Даже на политическую карьеру Никитина это не повлияло, — Мурчалов снисходительно покачал головой. — Ох уж эти скоропалительные браки! Впрочем, насколько я знаю, они хоть и расстались, но сохранили общие деловые интересы. Никитин вкладывался в ее заграничные гастроли… или нашел других спонсоров? Нужно будет проверить, не помню за давностью лет! — Мурчалов взмахнул хвостом. — Да, нам крайне повезло, что вам удалось обнаружить ее связь со Школой детей ночи. Хотя, конечно, я предпочел бы, чтобы это было сделано менее экстремальным образом.

— Появление Златовского беспокоит меня больше, — возразила я, заглатывая особенно вкусный кусочек котлеты. — Я думала, он сбежал за рубеж…

— Я тоже так думал, — признал шеф, — но крайне рад, что мы его не упустили. Златовский на свободе где-нибудь в Каганатах с их научной школой и полным отсутствием запретов на законодательном уровне вызывал бы у меня куда больше опасений…

— Разве в Каганатах нет запретов? — удивилась я. — Мне казалось…

— Там нет запретов, закрепленных в основном законодательстве. Все решают фирманы, то есть указы правителей… Учитывая, что Златовский имеет тенденцию находить себе сильных покровителей, это было бы тревожно, — шеф покачал головой. — Ну ладно. Теперь-то полиция плотно возьмет его в оборот! Ему не сбежать. Можете спать спокойно, Анна.

Спала я и в самом деле спокойно — после такого насыщенного дня меня просто вырубило, стоило моей голове коснуться подушки. А на следующий день меня больше беспокоили сопли и распухшая в лодыжке нога, чем Златовский.

Как выяснилось, зря — потому что его так и не поймали.

Об этом сообщил мне шеф, явившись ко мне в комнату сразу после утреннего чая. Точнее говоря, часов в одиннадцать утра, когда я как раз этот утренний чай пила — потому что проснулась я после вчерашнего поздно и больная. Антонина, сжалившись над моим состоянием, принесла мне поднос с едой прямо в комнату. Правда, аппетита у меня тоже не было, так что примерно половину холодной вырезки, выложенной нашей домоправительницей на бутерброды, получил Васька.

Мурчалов неодобрительно посмотрел на сына, который сидел у меня на коленях и довольно вылизывался, затем для острастки куснул его за ухо.

— Балуете вы его, — неодобрительно проговорил шеф.

— Пускай, — ответила я беззаботно. — Как начнет говорить, он ничего этого не вспомнит.

— Но привычки останутся, — возразил Мурчалов.

— У него есть вы, чтобы воспитывать, — парировала я. — А на мне родительской ответственности не лежит, могу баловать, сколько хочу! Кроме того, представьте, как его бы избаловала ваша матушка!

— О да, — шеф содрогнулся. — Но к делу, — тут же спохватился он. — Увы, новости у меня не самые приятные.

— Златовского не поймали? — обреченно спросила я, шмыгая носом.

Наверное, мне следовало больше переживать по этому поводу, но… в глубине души ничего иного я не ждала. Мне было ясно, что Златовские и все, что с ними связано, стали моим дамокловым мечом. Судьба не могла быть ко мне так благосклонна, чтобы с моим создателем разобрались быстро и почти без моего участия! Ведь я ничего не сделала, только указала одно из его временных пристанищ.

Шеф отрицательно помотал головой, потом вздохнул.

— Коллега Дмитрия из таможенного контроля убеждена, что из города Златовский не выезжал. Но это может значить все что угодно. У нас его рано или поздно поймают — вопрос, что он успеет натворить до этой поры… Впрочем, Златовский, как мне представляется, без своей супруги опасен значительно меньше. Хуже другое. Салтымбаевой вчера удалось добыть свидетельства связи Никитина и «Школы детей ночи». Но они не были исчерпывающими. Пожарскому удалось заключить с кликой Соляченковой сделку, но… — он сделал паузу. — Ее условия не совсем хороши.

— Уже успел? — я прокашлялась. Васька отвлекся от вылизывания лапки и посмотрел на меня с тревогой.

— Да, политики в экстренных ситуациях действуют быстро. Коротко говоря, Специальный комитет остается действующим вспомогательным органом Магистрата, но Никитин уходит с поста его главы, взамен глава назначается из числа сторонников Пожарского. О кандидатуре пока спорят, но это обязательно будет генмод. «Школа детей ночи» попадает под расследование ЦГУП, Никитин и Соляченкова сейчас от них открестятся, им невыгодно поддерживать эту секту. Однако Вера Гаврилова получает иммунитет как свидетельница.

— Это ничего, — одобрила я. — Она же явная жертва.

Кроме того, мне было жалко такой восхитительный голос.

— Умеете вы видеть хорошее в людях, — вздохнул Мурчалов. — Но, как бы то ни было, взамен мы истребовали свободу Бонд. Она, скорее всего, уже дома.

— Бонд! — ахнула я. — Отчет о проделанной работе! И Виктория Вертухина… Я так ее и не спасла! Она, должно быть, все еще верит тем подонкам, даже после моего представления!

— Вильгельмина и отчет вполне способны подождать вашего выздоровления, — твердо сказал шеф, проявляя редкие для него понимание и заботу. Когда речь шла о заказах для него, он требовал от меня заполнять бумаги, в каком бы состоянии я ни была! Только когда я оправлялась от похищения Резниковым, сделал исключение, но сейчас-то я была в куда лучшей форме. Наверное, отчетность бывшей партнерши по сыскному делу его волновала куда меньше.

— Что же касается вашей юной подопечной…

— Которую у меня не вышло опекать, — вставила я.

И не такой уж юной, кстати говоря. Всего на год или два меня младше.

— … То, как мне ни прискорбно это говорить, в некоторых случаях любая помощь бессильна. Если человек хочет обмануться — он будет обманываться. Только мы сами можем освободить себя.

Против воли рука моя потянулась к броши, все еще висевшей у меня на груди: не к ночной же рубашке с халатом ее прикалывать! А снимать мою страховку я теперь не собиралась даже в ванной.

Брошь освободила меня только потому, что я управляла собой сама. Эти же девушки, наоборот, по доброй воле отдали бразды правления собой в руки таким, как Стас и Лейфссон. Ну ладно, пусть не совсем по доброй воле. Пусть они были обмануты, профессионально заморочено. Однако для начала все равно должно было быть это стремление поверить в красивую сказку, вручить свою судьбу в чужие руки…

Может быть, когда их будут судить, жертвы Школы все осознают?

Я выразила эту надежду шефу.

— Все возможно, — сказал он, покосившись на задремавшего у меня на коленях Ваську. — Абсолютно все. Даже то, что ваше баловство не испортит мне ребенка… хотя я очень, очень в этом сомневаюсь!