Ген свободы

Глава 22 Поступь прогресса — 8

Мне дважды несказанно повезло в тот день: во-первых, удалось выбраться из дома Вельяминовых, не встретившись с его хозяином. Во-вторых, дядя Ксении Мягколап действительно оказался главой одного из союзов генмодов и действительно имел отношение к растущей сети Вельяминова!

Телеграмма об этом пришла еще до того, как я добралась до дома (я ведь ехала на трамвае и по дороге еще зашла на почту, выполнить пару поручений шефа: кризис кризисом, а текущие дела запускать нельзя). Дядя нашей клиентки предлагал встретиться сегодня же вечером и даже называл место.

Когда я сообщила шефу о своем разговоре с Мягколап, он сперва рассердился:

— Вы серьезно рисковали, Анна! — воскликнул он. — А что если Вельяминов засек бы вас?

— Да, — вздохнула я. — Он бы вызвал полицию. Это было бы неприятно.

Как я уже говорила, даже если бы у меня имелась лицензия сыщика, не было никаких оснований заходить в дом Вельяминовых без приглашения.

— Полицию! — хмыкнул шеф. — Надеюсь, обошлось бы этим.

— Вы думаете, что все зашло так далеко, чтобы он…

— Неужели два похищения ничему вас не научили? — в голосе шефа звучала неожиданно мягкая укоризна. — Планы Соляченковой явно такой природы, что она, не считаясь с другими соображениями, легко жертвует теми, кто случайно о них узнал.

— Шеф, да полно вам! Меня они похищали по другому поводу… — начала я.

— Боюсь, что нет, — шеф вздохнул. — Похищение человека — дело достаточно серьезное. Если эти господа готовы на него пойти принципиально, повод не так важен. Но вы, тем не менее, хорошо поработали. Личная встреча с Арсением Мягколап многое для меня прояснит… Хотя меня больше интересует та часть деятельности Вельяминова, которая не связана с генмодами.

— В каком смысле? — спросила я. — Разве суть проблемы как раз не в том, что вся его работа связана с генмодами?

— Отнюдь нет! — шеф прошелся по своему столу туда-сюда, хлеща себя пушистым хвостом по бокам. — Помните, что рассказала наша клиентка? Что Вельяминов встречается с большим количеством людей и генмодов. Зачем он встречается с генмодами и чем он занимается в первую половину дня в своей школе, мы выяснили. А вот какую-такую деятельность он ведет во вторую половину дня, когда он отбывает на службу к Соляченковой в ее контору, ясно не вполне.

— Обычную деятельность, — удивилась я. — Занимает же он у нее какую-то должность!

— Да, он ее начальник охраны. Замечу, вовсе не директор по связям с общественностью. Зачем же ему встречаться с таким количеством новых людей, что даже его жена что-то заподозрила? Полагаю, тут речь идет о той части плана Соляченковой, о которой мы еще не знаем. Опять же, слова Камской меня беспокоят. Они собираются форсировать свой план, поскольку по ошибке приняли ваши действия за сознательную провокацию. Но что это за план, мы пока не знаем, за исключением того, что они для него пытались выявить генмодов, обладающих властью и подверженных воздействию булавки… Конечно, я кое-что предполагаю на этот счет. А что предполагаете вы, Анна?

— У меня есть догадки, — осторожно проговорила я.

— С удовольствием их выслушаю, — мурлыкнул шеф и начал вылизывать лапку, как будто ему не было никакого дела до моих догадок.

Я набрала воздуху в грудь. Не люблю, когда шеф устраивает мне экзамен таким образом! С другой стороны, время поразмыслить над ситуацией у меня было, и я почти не сомневалась, что слишком сильно я не ошибусь.

— Соляченкова пыталась собрать себе армию через Школу детей ночи, но мы расстроили ее планы, — проговорила я. — Значит, логично предположить, что с генмодами она собирается проделать то же самое. Для этого она опирается на тех генмодов, у которых нет ни силы, ни власти. Именно за эту часть плана отвечает Вельяминов. Но зачем бы генмодам идти за Соляченковой? Что она может им предложить? Лучшее положение в городе? Какие-то дополнительные законы и преференции? Освобождение от налогов?

— Боюсь, — проговорил Василий Васильевич, — все значительно хуже. Не уверен до конца, но она, возможно, хочет предложить им простое выживание.

— О чем вы?

— Вспомните наше знакомство с Соляченковой. Она воспользовалась дрессированной вороной, чтобы попытаться подорвать доверие к генмодам-птицам и спровоцировать стычки. Затем она в течение года последовательно поддерживала законопроекты — точнее, ее ставленники поддерживали, — которые должны были привести к ограничению прав генмодов. Наконец, теперь она ищет рычаги воздействия на генмодов, которые пользуются в городе уважением… Что из этого следует?

— Она пытается спровоцировать напряженность между людьми и генмодами и ухудшить тем самым ситуацию, — дошло до меня.

Шеф кивнул.

— Вероятнее всего. Остается только надеяться, что арка на дирижабле не успела сработать, и что теперь, когда Орехов со своими экспертами держит «Прогресс» под неусыпным приглядом, Соляченкова не рискнет установить новую.

— Конечно, не рискнет! — воскликнула я. — Будет слишком много вопросов, в том числе у полиции! Она так сильно излучала, эта арка, я удивлена, как вы это не почувствовали. Ужасно давила!

Боюсь, в своей горячности я упустила из виду, что это самое излучение чувствовали только те, у кого имелись активные гены подчинения. Шеф к их числу не принадлежал, как и большинство генмодов, которые в тот день прибыли на дирижабль.

Наверное, подсознательно мне сложно было вообразить, как можно не чувствовать это гадкое, ужасное давление, скручивающее тело страхом и лишающее воли…

Раздался стук, потом дверь кабинета сразу же отворилась, и вошел Прохор. Я слегка удивилась: была пятница, а в этот час в пятницу личный камердинер шефа обычно уже удаляется к себе. Суббота у него выходной. Выходные Прохор обычно проводит дома, но бывает, что и отлучается куда-то.

— Василий Васильевич, вечерние газеты, — сказал он. — Специальный выпуск. Думаю, вам будет небезынтересно.

С этими словами он положил на стол перед шефом гору бумаги, еще теплой, пахнущей типографской краской.

На первой странице красовалась фотография Пожарского — я узнала его сразу, те, кто говорит, что генмоды на одно лицо, просто никогда не общались с ними плотно. Рядом с ним позировал его сын Славик, одного с отцом размера, но с подвешенным на грудь знаком солнышка — оно показывало, что носящий его генмод все еще ребенок. Когда мы начнем выходить с Васькой куда-то, ему тоже надо будет такое носить.

Но подпись совершенно не подходила к милому семейному портрету. Огромные буквы под фотографией гласили: «Депутат Пожарский сознался в похищении матери своего ребенка! Мэр Водянов: этические нарушения несовместимы с постом в городском совете!»

— Какая-то чушь! — сказала я, в ужасе глядя на заголовок. — Что заставило его признаться? Да и ведь он не похищал ту собаку, ее похитила Марина!

Да, Марина, моя лучшая подруга. Именно так мы и познакомились. Я ее прикрыла, потому что не могла не восхититься мотивами, которые подвигли ее на это преступление — она пошла на похищение не ради корысти или злобы, но ради своего ученика, того самого Славика.

В свое время Пожарского очень обеспокоила вся эта история как раз потому, что она могла стоить ему места в Городском собрании и вообще всей его карьеры. А он много и упорно работал над расширением прав генмодов в Необходимске. И вот теперь признается сам!

Чем его запугали? Что ему предложили за это?

Вдруг меня охватила та самая отвратительная дрожь, то самое предощущение безволия, тяжелый, животный страх. Пока без направленного воздействия, без конкретного приказа, но, так же, как на борту «Прогресса», я чувствовала: если этот приказ отдадут, даже с помощью моей броши я не смогу ему противиться. Он будет слишком силен.

В ужасе я повернулась к окну.

Небольшая с расстояния, но на самом деле огромная сигара дирижабля медленно плыла над причудливыми флюгерами главного корпуса Медицинской академии — их видно из кабинета шефа.

— Они перестроили эту машину, — пробормотала я, опираясь на край стола.

Прохор тут же подхватил меня под руку, и очень хорошо: наверное, я бы тут и свалилась.

Озарение пришло сразу, словно сложились кусочки мозаики, которую мы с шефом собирали много дней — или даже много месяцев?

Они (клика Соляченковой!) как-то изменили, перенастроили арку, которую раньше клика Соляченковой смонтировала на дирижабле, и теперь она не просто выявляла генмодов с активным геном подчинения, она транслировала им приказы. Невероятно было осознать, что Пожарский — Пожарский, который казался мне воплощением надежности! — скрывал такую тайну, как уязвимое генетическое наследие. Сказать по чести, я даже не помнила, видела ли я Пожарского на «Прогрессе». Он наверняка был там, там были все, кто чего-то стоил в Необходимске!

Раньше мне бы и в голову не пришло, что Пожарский попался в такую унизительную ловушку. Однако теперь другого варианта я не видела.

Наверное, с него начали испытание. Каким-то образом еще вчера заманили его к башне, около которой висел дирижабль…

— Не может быть, — пробормотал шеф, тоже как зачарованный наблюдая за полетом дирижабля.

Я в панике подумала: он собирается облететь весь город. И таким образом приказать всем генмодам неизвестно что…

Нет, отставить панику! Они не могут приказать «всем генмодам». Нельзя отдать безадресный приказ. Булавки настраиваются на конкретного генмода. Этот аппарат наверняка тоже необходимо было настроить. Предположим, им удалось устроить все во время приема. Предположим даже, что арку можно настроить на нескольких генмодов одновременно. Тогда в опасности только те, кто был на «Прогрессе» в тот вечер.

А я? Я тоже там была. Настроилась ли арка на меня? Или меня пропустили, не заметили… Хорошо бы.

— Шеф, нам надо это остановить, — проговорила я, с трудом преодолевая комок в горле.

Внезапно я почти с ностальгией вспомнила передряги, куда я попадала недавно. Да, там приходилось действовать быстро, да, было тяжело, причем без полной уверенности в том, что удастся выжить. Но в то же время тогда у меня голова не мутилась от страха, а живот не подводило. Наоборот, я отлично соображала. Пожалуй, даже лучше, чем обычно. Наверное, помогал выделившийся в кровь адреналин.

Сейчас же я чувствовала себя слабой, больной, насмерть напуганной и совершенно бесполезной. Меньше всего мне хотелось бежать куда-то геройствовать. Но одновременно я понимала, что, может быть, только мы с шефом располагаем в этот момент нужными сведениями, которые могут помешать плану Соляченковой! Только мы — из всего города!

— Нужно, — пробормотал шеф. — Нужно, нужно… ах черт, я не могу раздвоиться!

Впервые я видела шефа в таком замешательстве. И уж тем более, впервые слышала такое ругательство из его уст! Даже Прохор в удивлении втянул воздух.

— Прошу прощения, Анна! — шеф встопорщил усы. — Я должен лучше следить за языком… Но дело в том, что мне нужно сейчас одновременно переговорить с союзами генмодов, и в то же время выйти на связь с Горбановской…

— При чем тут Горбановская? — удивилась я.

Невестка Соляченковой, конечно, очень колоритная женщина, но, насколько я знала, политического веса у нее никакого.

— Потому что полицию так просто не мобилизуешь, а у нее есть люди, которые могут остановить мятежи, — сообщил шеф довольно загадочно для меня. — Но дело в том, что если я отправлю вас одну вместо себя, она не поверит вам! У вас просто нет должного веса! Даже с моей запиской…

— Мог бы пойти я, — предложил Прохор, который переводил встревоженный взгляд с меня на шефа. — Полагаю, что моих скромных способностей…

— Тебя она знает только как слугу, — перебил шеф. — Тоже не пойдет.

И тут, несмотря на помутнение в голове, у меня мелькнула спасительная мысль. Может быть, я вспомнила, чьи руки подхватили меня в последний раз, когда мне стало так плохо.

— А если я привлеку на помощь Орехова? — спросила я, все еще не отпуская спасительный угол стола. — Как вы думаете, его присутствие придаст надлежащий вес моим словам?

— Если он поверит вам… — с сомнением начал Прохор. — И если он не соучастник.

Но шеф перебил:

— А это вариант! Так и сделаем. Анна, берите сколько нужно денег и отправляйтесь к Орехову, лучше на воздушном такси. Но держитесь подальше от этого дирижабля.

Мне было недосуг размышлять, почему шеф так уверен в том, что Орехов мне поверит и поможет, хотя еще недавно сомневался, не был ли он замешан в переоборудовании дирижабля. Недосуг было и отмечать то, что с несвойственной ему щедростью Мурчалов санкционировал любые траты. Меня слишком мутило. Главное, план был принят — нужно начинать действовать.

Так я оказалась в вечернем небе над Необходимском, держа курс к уже знакомому мне особняку Ореховых.

Мне повезло, что вечер был уже совершенно по-летнему теплый, потому что в спешке и в угнетенном состоянии ума я не захватила из дома теплой накидки. Однако когда аэротакси приземлилось на широкой гравийной дорожке, идущей через красивый парк к особняку Орехова, я успела лишь слегка озябнуть. И даже эту зябкость я едва замечала за громадным, охватившим всю меня облегчением: отпустило! По мере отдаления от дирижабля, все так же медленно плывущим в небе над городом, ужасное давление контрольной булавки (или в данном случае правильнее было бы говорить о контрольной булаве?) покинуло меня.

— Добрый вечер! — меня приветствовал идеально вышколенный привратник резиденции Ореховых. — По какому делу?

— Я к Никифору Терентьевичу, — сказала я, должно быть, нервным тоном. — Скажите ему, что пришла Анна Ходокова, он знает.

Должно быть, я выглядела не слишком респектабельно: растрепанные от ветра волосы, кое-как впопыхах приколотая шляпка, никаких перчаток (про них я тоже не подумала, хоть по нынешним нормам этикета они на улице уже и не обязательны), да и платье самое простое.

Однако привратник вежливо поклонился, зашел в свою будочку и нажал на кнопку электрического звонка, который должен был вызвать посыльного из самого особняка.

Я приготовилась к долгому ожиданию: ворота находились довольно далеко от дома. Пока придет кто-то из слуг, пока отнесет послание назад, пока Орехов отреагирует и снова пришлет слугу…

Однако, к моему удивлению, все разрешилось стремительно. Откуда ни возьмись на перила крыльца сторожки приземлился крупный черный ворон. Кажется, я его раньше видела — Фергюс Маккорман, секретарь Орехова! У него какие-то таинственные дела с шефом, хотя сам этот секретарь шефа не любит.

Я начала лихорадочно обдумывать, что мне придется сделать, чтобы заставить ворона уступить, если он вдруг потребует преградить мне дорогу. Однако тот неожиданно сказал:

— Пропустить. Распоряжение Никифора Терентьевича.

— Прошу прощения, что задержал, — привратник поклонился мне.

Надо же! Особое распоряжение! И шеф был абсолютно уверен, что Орехов меня послушает… Неужели у Орехова ко мне настолько особое отношение? Вот и цветы тогда прислал. Правда, это было давно…

У меня в груди возникло какое-то теплое ощущение: что ни говори, приятно, когда мужчина обращает на тебя внимание! Особенно, если это миллионщик и просто умный и состоявшийся человек вроде Орехова! Льстило мне и то, что он был старше.

Но в остальном, к сожалению, это внимание вызывало у меня смешанные чувства, может быть, даже что-то сродни испугу. За мною никогда прежде никто не ухаживал, и я была не уверена, что мне это по нраву.

А может быть, он действительно пытается сманить меня к себе на работу, как шеф намекнул как-то? Но зачем?

«Нет, сейчас об этом не думай, — велела я себе. — Сейчас твоя задача — разобраться с текущим положением! Играть в романтичную барышню будешь потом! Если Орехов имеет на тебя какие-то виды, тем охотнее он тебя выслушает и поможет!»

На пути к особняку ворон устроился у меня на плече, даже не спросив разрешения — вопиющее нарушение этикета для генмодов, однако я не стала возражать.

— Вы меня из окна увидели? — спросила я Маккормана в надежде поддержать разговор.

— Сейчас направо, в сад, — проговорил секретарь Орехова, не отвечая на мой вопрос.

Определенно, умение общаться с посетителями не входило в число его сильных сторон. Или, в отличие от своего работодателя, он не считал меня достойной внимания персоной.

Орехов принял меня не в гостиной, как во время первого моего визита, и даже не в своем рабочем кабинете, как тогда, когда я приходила к нему с Цой и Румянцевой (хотя нет, тогда мы наведывались к нему в контору, а не домой). Он встретил меня в саду, около своего аэромобиля, который Орехов, похоже, самолично обслуживал, переодевшись в комбинезон техника. Ну надо же!

Аэромобиль среди клумб с первыми весенними цветами смотрелся словно элегантная беседка — если бы не два кресла с ремнями, установленные на платформе. Орехов тогда по достоинству оценил предложенное новшество, которое позволяло лучше разгоняться и совершать воздушные маневры.

— Анна Владимировна! — немедленно оторвавшись от своего занятия, он обернулся ко мне и схватил полотенце, вытирая руки, хотя я не заметила, чтобы они были очень грязными: чем бы он ни занимался, со смазкой он не работал. — Не ожидал вас сегодня! Чем обязан такому визиту?

Ворон Фергюс, взмахнув крыльями, сорвался с моего плеча и улетел в направлении дома. Я проводила его взглядом почти с отчаянием: вдруг оказалось, что я не могу сказать ни слова. Заготовленные фразы куда-то испарились. Может быть, виной были мои размышления о романтической заинтересованности Орехова, а может быть, вдруг навалившийся груз ответственности: я внезапно осознала, что мы с шефом не обладаем никаким официальным статусом и действуем полностью на свой страх и риск.

Но тут на помощь пришел неожиданный союзник: подкатившие к сердцу первые признаки тревоги и тяжелого страха. Дирижабль! Должно быть, он направлялся в этот район.

— Никифор Терентьевич, — сказала я, — скажите, вы знали о том, что «Ния хоризонтер» сегодня совершит полет над городом на дирижабле?

— Да, рекламный пролет, мне сообщили, — кивнул Орехов. — К сожалению, после недавнего фиаско команда не хотела, чтобы на борту присутствовали пассажиры. А жаль, я бы с удовольствием пригласил и вас, и Ицхака Леонардовича. Но, судя по вашему выражению лица, с этим связана какая-то проблема?

— Да, — сказала я, — боюсь, это не просто облет города! Это подготовка к государственному перевороту!

С лица Орехова мгновенно пропало приятное гостеприимное выражение.

— Рассказывайте, — велел он мне тоном опытного командира, привычного решать еще и не такие проблемы.

И я рассказала. Правда, пришлось уложить это всего в несколько предложений: и про планы Соляченковой захватить власть в городе, и про ее аферу со «Школой детей ночи», и про многочисленные попытки использовать генмодов…

— Помните убийство инженера Стряпухина? — добавила я, охваченная внезапным вдохновением. — Мы догадывались, что это дело рук Соляченковой, но так и не смогли доказать. По всей видимости, она уже тогда готовила почву для того, чтобы ухудшить положение генмодов в городе! Планы Стряпухина о том, чтобы дать как можно большему числу генмодов работу на заводе и финансовую независимость, были ей поперек горла.

— Вот как, — проговорил Орехов без всякого выражения.

Но я догадывалась, что он прячет более глубокие эмоции: ведь они со Стряпухиным планировали работать вместе, Орехов готов был вложить в его идею крупные деньги. Значит, интриги Соляченковой серьезно помешали его собственным планам.

— Какая помощь нужна от меня сейчас? — спросил он, немедленно вычленив главное.

— Мне нужно, чтобы вы отправились со мной к Горбановской, — сказала я. — Шеф подозревает, что генмоды, которых подготовил Вельяминов, устроят в городе беспорядки. И только она сможет их остановить.

Я старалась говорить уверенно, но этому отнюдь не помогало то, что шеф так и не объяснил мне, каким образом бывшая пиратка способна это сделать!

— А, ну да, конечно, — кивнул Орехов. — Ассоциация Храбрецов. Полетели немедленно.

Он обернулся к своему аэромобилю.

— Прямо так и полетите? — спросила я, имея в виду его рабочий комбинезон. Тут же я устыдилась своих слов: последнее дело — обращать внимание на одежду собеседника! Мадам Штерн устроила бы мне строгий выговор.

Орехов неожиданно широко улыбнулся.

— Прямо так. Ирина Ахмедовна не придает большого значения внешнему лоску.

Это он о женщине, которая с ног до головы обвешивается блестящими побрякушками? Воистину, вечер становится все интереснее и интереснее!

Но я только кивнула и, опершись на предложенную Ореховым руку, шагнула на платформу его аэромобиля.