И продолжается жизнь... (Медиумическое произведение) Надиктовано Духом Андрэ Луиса

21 ВОЗВРАЩЕНИЕ В ПРОШЛОЕ

Предупреждения Рибаса и присутствие поблизости Эвелины стали аргументами, которые заставили Фантини взять себя в руки.

После долгого приступа слёз от ошеломившей Эрнесто ситуации, поставившей госпожу Серпа в новое положение в мире его души, он чувствовал себя уже другим. Он выстрадал перемены в самых потаённых механизмах своего разума. Откровенное и свободное объяснения Дезидерио бросило его гордыню наземь, вынуждая признать свои собственные слабости. И глубины его сердца просветлились, ведя его к поиску новой жизни. Оставаясь ещё в шоковом состоянии, он всё же поднялся с земли и потащился туда, где ждала его молодая женщина.

Эвелина дружески спорила в больными развоплощёнными, которые посещали ферму, под строгим взглядом внимательных врачей, чтобы вдохнуть целительные эманации моря. Но увидев подходившего, плохо державшегося на ногах друга, она бросилась к нему навстречу.

— O, Эрнесто, почему ты такой усталый? — в тревоге воскликнула она, помогая ему опуститься на песок.

Он не протестовал против её поддержки, и как только она заняла место рядом с ним, он обхватил руками голову в отчаянном жесте, говорившем, с каким трудом он сдерживал охваченные огнём мысли, и бессвязно забормотал:

— Aх, Эвелина, Эвелина!… Теперь я признаю, что мы являемся одними из умерших, ещё не получивших благословения молитв живых… Как я несчастен!… Сердца, которые я любил больше всех на свете, навсегда закрылись для меня с тем камнем, который стал на мою могилу…Проклятым я возвращаюсь из своего дома!… O, Боже мой, Боже мой!…

Эвелина стала утешать его, упоминая свой собственный опыт, который она пережила несколько часов назад, но безутешный друг возразил ей, оставаясь во власти глубокого уныния:

— Нет, нет!… Ты была жертвой неблагодарности, тогда как я заслуженный получил приговор… Ты перенесла оскорбление; мне же предстоит наказание!…

Эрнесто страстно хотелось излить свою душу в доверительном рассказе о том, что произошло, поведать ей откровения, хранителем которых он стал. Но силы оставили его, и только слёзы медленно стекали по его печальному лицу…

Через несколько мгновений их печаль и сложность положения нашли облегчение, так как прибыла летающая машина, которая шла из улицы Анхиета в Прайя ду Мар Касаду[9], где находились они, чтобы отвезти их в Сан Пауло.

Рибас услышал мольбы своего измученного протеже и отдал срочные распоряжения, чтобы им обоим была немедленно предоставлена поддержка.

Эвелина поддержала своего спутника и усадила его в машину, которая быстро поднялась высоко в небо. Она пыталась поговорить с ним, но в ответ получала лишь односложные краткие фразы. Фантини замкнулся в себе, хоть в его печальном и суровом взгляде проглядывал вулкан противоречивых страстей, взрывавшихся в его груди.

Прошли несколько минут полёта, и, согласно наставлениям Рибаса, путешественников поместили в департамент отдыха одного из духовных христианских центров, которые составляли гордость жизни Сан Пауло, где Эрнесто начал проходить необходимый курс лечения, чтобы выйти из травмирующего состояния, жертвой которого он оказался.

Получая должный уход, благодаря магнетическим средствам в молитвенном кругу, он успокоился и стал выздоравливать, с помощью своей спутницы, и тогда, после восстановления энергии, он спросил свою подругу тоном, в котором слышалась бесконечная горечь:

— Эвелина, твоего отца звали Дезидерио душ Сантуш, а твоего отчима — Амансио Терра?

— Да. Моё полное имя Эвелина душ Сантуш Серпа.

Эрнесто замер. Он понял, что должен полностью исповедоваться перед молодой женщиной о своей собственной жизни, и перешёл от слов к делу, начав с воспоминаний о свадьбе с Элизой. И перед застывшей в ужасе его спутницей стали разворачиваться сцены прошлого, одна за другой, без каких-либо подробностей… Сближение с Дезидерио с самого детства; поверхностное знакомство с Брижидой, с которой он редко встречался; дружба с Амансио, который всегда опасался безбрачия; частые визиты Дезидерио к Фантини, который не отвечал ему тем же; привлекательность, которую испытывала Элиза к посетителю; ревность, с которой он наблюдал их сближение друг с другом; план, нацеленный на устранение друга, которого он возненавидел; молчаливая досада, отравлявшая его чувства; роковая охота; его преднамеренный выстрел и другие выстрелы, услышанные им; смерть Дэдэ и угрызения совести на всю оставшуюся жизнь… И чтобы закончить, он описал шаг за шагом события возвращения домой, начиная с момента, когда он услышал оскорбления своей одержимой супруги и вплоть до последнего заявления Дезидерио, которое практически уничтожило его…

Эвелина напрасно рылась в своём разуме в поисках слов, которые могли бы выразить её оцепенение, не потому, что рассказ отдалял её от Эрнесто, которому она выказывала уважение и любовь, проникнутую нежностью, в потому, что она находила странной сложную драму, героями которой они оказались, даже не зная об этом. Она была застигнута врасплох резкими поворотами пьесы, которую они представляли. Кроме всего прочего, она глубоко сочувствовала внутренним конфликтам всех спутников этой семейной трагедии, чувствуя себя, впрочем, наименее других затронутой болью и горечью событий.

Она посмотрела на Эрнесто и заплакала…

Видя её, молчаливую, достойно переносящую мучительные мысли, иссекающие ей душу, он с тревогой спросил:

— Ты тоже обвиняешь меня?

— O, Эрнесто, сейчас мы ещё больше стали ценить друг друга… Это я, твоя сестра, прошу прощения у тебя за своего отца, который несправедливо захватил твой дом…

Ещё больше взволновавшись, Фантини сказал:

— Нет, он же ничего не украл… Он защищал жену и дочь, которыми я пренебрёг… И если уж мы говорим о прощении, то я взываю о прощении за свою дочь, завладевшую твоим мужем…

— Нет, нет!… — собеседница, в свою очередь, стала оправдывать поведение молодой женщины. — Я вижу, что Вера ступила на мой путь как благодетельница. Она придала Кайо спокойствия, которое я никогда не могла дать ему…

— Эвелина, — в облегчении настаивал её спутник, — у меня появилась мысль, что лишь в жизни после смерти мы в состоянии избавиться от ужасных ошибок, совершённых во время земного существования.

Она согласилась, и они продолжили общение в приятном, мягком тэт-а-тэт[10], пока, в конце концов, Эрнесто не заснул, дав Эвелине возможность уйти, чтобы самой немного отдохнуть.

Занимался новый день…

В установленный для возвращения час машина забрала их.

Госпожа Серпа горела желанием увидеть отца. Но её друг считал, что было бы лучше, чтобы она не делала этого без более важной подготовки. Они оба были уже в лучшем состоянии, практически восстановленные настолько, что во время путешествия они спорили на основные темы существования, как это делали другие пассажиры, затрагивая темы любви, перевоплощения, семейного очага, необходимости страдания…

Снова устроившись в резиденции, где они выбрали себе жильё, они продолжили мечтать о будущем. Они беседовали, вместе планировали свои действия.

Не было бы более чем желательным возрождение Тулио в семье у Кайо и Веры, которым они должны были помочь устроить брак? Великодушная, Эвелина вспоминала своего страдающего отца и подчёркивала, что если бы она могла, и если бы обстоятельства позволяли, она хотела бы также трудиться над тем, чтобы её возмущённый отец принял перевоплощения, чтобы забыть всё, забыть…

Они с Фантини теперь восхищались идеей иметь время, и всегда ещё больше времени для любимых ими существ, находящихся на Земле. Они будут молить о них. Они будут умолять Бога продлить им существование в физическом мире, в интересах семейной группы и их собственных интересах. Госпожа Серпа уже воображала, как она видит Манчини в семье у Кайо, чтобы они могли помириться, а Эрнесто признавал необходимость облегчить сближение Амансио и Дезидерио, чтобы им было позволено обратить неприязнь в симпатию и раздор в союз. Они мечтали, мечтали…

Прошло десять дней с первого возвращения в Сан Пауло, и оба они уже полностью выздоровели. Они попросили аудиенции у Рибаса, чтобы представить ему свои новые идеи и рассказать о событиях, которые произошли с ними.

Ментор встретил их со своей обычной простотой, внимательно слушая их проекты. Но, к удивлению обоих посетителей, он вкратце изложил ответы, которые его собеседники хотели бы услышать более расширенными:

— Друзья мои, когда мольбы нашего Фантини дошли до нас, мы не только предоставили необходимую помощь, но и попросили сведения обо всех семейных фактах, в которых вам пришлось принимать участие. Мы теперь знаем, благодаря полной информации, всё, с чем вы познакомились. Что касается нашего нравственного долга, мы уже достаточно спорили об этом здесь во время наших долгих бесед. У нас есть определённое направление, которому должны следовать. Нетрудно понять, что мы доходим до уровня полного взаимодействия в духовной работе, о котором вы, кстати, сами неоднократно просили.

— Правильно ли будет продолжать трудиться на благо наших близких? — спросил Эрнесто, движимый искренним желанием делать всё возможное для этого.

— Долг, друг мой, есть долг, — заявил Рибас. — Знающие нуждаются в том, чтобы помогать с большой любовью тем, кто не знает.

— Дозволено ли будет нам представить себе перевоплощения Манчини и его отца в ближайшем будущем? — робко спросила Эвелина.

— Почему бы и нет, дочь моя? Но для этого необходимо установить конкретные меры и точно всё распланировать. Мы уверенно формируем одну и ту же семью перед Божественным Провидением, и все мы связаны друг с другом долгом взаимной помощи. Эволюция — это наше медленное возвращение к Богу. Те, кто более всего любит, продвигаются вперёд, намечая путь для своих братьев.

— Мы хотели бы получить указание или совет для начала, — сказал Фантини, приоткрывая озабоченность человека, который не хочет быть навязчивым.

Наставник обобщил:

— Мы обладаем информацией десятидневной давности. Сегодня же я пошлю непредвзятого наблюдателя в Сан Пауло с тем, чтобы познакомиться с общей ситуацией братьев и сестёр, задействованных в этой истории, а вы оба, начиная с завтрашнего дня, сможете отправиться на юг Сан Пауло на поиск необходимых контактов с близкими, с которыми вы ещё не могли увидеться. По возвращении, завтра вечером, мы начнём продуктивные исследования, поскольку будем располагать актуальной и правильной информацией, которая прояснит ситуацию.

На этом разговор был окончен.

Сев назавтра в регулярный транспорт-челнок, который соединяет духовный город с физическим миром, наши два друга подъехали к городу, в то самое место, где Амансио построил себе дом.

В сопровождении того, кто стал для неё братом и нежданным благодетелем, Эвелина переступила порог бывшей собственности.

И возвращение в дни детства было для неё настоящим наслаждением… Ей казалось, что она вернулась домой, горя от необходимости любить, как во времена своей юности, когда начинались школьные каникулы. Чуть дальше стоял сад, переполненный фруктами; а здесь — портал, покрытый диким плющом… Ещё несколько шагов, и открывался большой двор, протиравшийся в направлении величественных построек, предназначенных для обработки кофе… Опираясь на руку друга, молодая женщина подошла к входной двери, вся во власти воспоминаний, завладевших её душой… Она прошла в неё с тем же умилением, как если бы речь шла о каком-либо священном в её глазах месте… Там царила та же атмосфера, пропитанная покоем. Старинная мебель, которая так громко говорила её воспоминаниям, всё так же стояла в гостиной, как и настенные часы, вызывавшие у её матери гордость, как дедовское наследие, ковры из кожи «бракайя»[11], которых Амансио подстрелил в свою славную эпоху стрелка, во время путешествий в Мато Гроссо[12], люстра из пяти лампочек, свисавшая с потолка, и пианино, которое она так часто с восторгом слушала, когда ловкие материнские пальцы исполняли Шопена…

Удивление перешло в радость. На верхней части инструмента, рядом с забытыми нотами, стояла фотография её в молодости, и рядом с этим семейным сувениром лежала расцветшая роза, которая пахла материнской нежностью.

Молодая женщина бросилась к боковой террасе, где Амансио с супругой обычно отдыхали после обеда, и нашла их там же, ведущими спокойную беседу, каждый в своём кресле. Тогда, во власти невыразимых эмоций, она преклонила колени перед своей матерью, замечая, что её лицо стало более морщинистым, в окружении большего количества седых волос, и, положив свою голову ей на колени, она конвульсивно заплакала, как обычно делала это в детстве, когда её капризам что-то мешало.

Брижида не почувствовала напрямую её присутствия. Но она обвела ближайшую рощу мечтательным взором, внезапно ощутив непередаваемую ностальгию, связанную с отсутствием дочери. Слёзы наполнили её глаза и оставались, не в состоянии скатиться вниз… «Как бы я хотела вновь увидеть свою маленькую Эвелину!…». И та, о ком она думала, уловила её мысли и ответила: «Мама! Мамочка, я здесь!».

Прошло несколько минут в молчании, и владелец этих мест, находившийся под пристальным любопытным вниманием Эрнесто, который изучал ущерб, нанесённый ему временем, обратил многозначительный взгляд на свою спутницу и спросил:

— Почему ты замолчала? О чём ты думаешь?…

Его голос был пропитан характерной приветливостью человека, который не позволяет себе изменять глубокому уважению к своей супруге, удивив Фантини деликатностью, с которой он выражался.

— Я не знаю, как объяснить, Амансио, — произнесла Брижида, — но мне вдруг очень захотелось увидеть нашу дочь… Уже два года, как её нет с нами…

И затем, более сосредоточенно:

— Почему она так рано ушла от нас?!…

— Дурочка! — возразил ей муж с замечательным выражением лица. — Непоправимое требует забвения. Прошлое не вернёшь…

— Но мне кажется, что существует другая жизнь, в которой встретятся все те, кто очень сильно любили друг друга в этом мире…

— Об этом говорят философы, а люди практичные утверждают, и не без причины, что после акта кончины никто ничего не знает об умерших…

В этот момент Эрнесто коснулся его головы своими руками, словно старался прочесть его потайные мысли, и обнаружил, глубоко запрятанными в памяти, сцены убийства Дезидерио, которые были накрепко заблокированы в уголках его разума. Однако что-то внутри него говорило ему, что вытаскивать разум компаньона к чему-либо отрицательному непродуктивно и бесполезно, тем более, что всё говорило о том, что Амансио превратился в источник почтенного труда для многих семей.

Он видел его здесь, преданным и нежным к женщине, ставшей его жертвой, и ему также легко было представить его уважаемым и достойным руководителем, среди спокойных и счастливых служащих, которые находились в окружении его дома.

К тому же, говорил он себе, зачем обвинять его, если он, Эрнесто, не убил Дезидерио только лишь потому, что плохо прицелился? Не был ли он перед Богом и своей собственной совестью таким же преступником, как и его друг, которому пришла в голову злополучная мысль довести до конца его цель?

Такие мысли проносились вихрем в его голове, когда он услышал плач и причитания Эвелины, склонившейся к своей матери:

— O, мамочка, я знаю теперь, что мой отец блуждает во мраке души!… Он превратился в Духа, закосневшего в ненависти… Что мы обе могли бы сделать, чтобы помочь ему?

До этого момента разум Брижиды, фундаментально далёкий от какой-либо озабоченности о своём первом супруге, ничего не мог напрямую воспринять, кроме какого-то позыва к мучительному и смутному прошлому, не позволяя себе, чтобы образ Дезидерио вмешивался в её мысли, но дочь настаивала:

— Помоги ему, мама, помоги отцу вернуться к земной жизни!… Кто знает? Вы с моим отцом Амансио живёте практически одни в этом доме!… Вам нужен малыш! Сердечный, душевный малыш!…

В этот момент мольбы Брижида воодушевилась идеей, что она вместе со своим вторым мужем потихоньку стареют в своих физических телах, что у них нет наследника, и что если усыновить какого-нибудь ребёнка, то он, возможно, станет для них поддержкой в будущем.

При контакте со словами Эвелины её мысли стали углубляться в этом направлении, и она принялась размышлять… Малыш!… Кто-то, кто наполнит их существование новыми надеждами, кто продолжит поддерживать идеалы труда в этом маленьком уголке Земли!…

Движимая воодушевлением своей дочери, которая понимала её мысли на эту фундаментальную тему послания от души к душе, Брижида прозондировала своего спутника:

— Амансио, я часто думаю о нашей одинокой старости, хотя мы ещё способны многое сделать… Согласился бы ты, если бы мы взяли какого-нибудь мальчика и усыновили его?

— Что за идея! В нашем-то возрасте?

— Мы ещё не так стары…

— Ну, Брижида, нам только этого не хватало! Ты не находишь странным, что на закате своей жизни мы будем готовить детские соски?

— А если посмотреть иначе? Бог сможет даровать нам ещё немного времени на Земле… И если бы мы оставили здесь бравого парня, который будет вместо нас руководить фермой, продолжая наш собственный труд?…

— Я не разделяю твоего оптимизма, — настаивал муж, выказывая великодушие и нежность, исходившие от его голоса, — но я всегда восхищался твоими капризами. Я не против твоих желаний, но потребую, чтобы у этого человечка, что придёт сюда после своего рождения, не было родителей, которые потом станут источником разных проблем для нас. И чтобы много не плакал… Пусть будет так, с момента, когда ты станешь жаловаться на трудности работы…

— O, Амансио, какая радость!…

Видя восторг своей супруги, чьё лицо засветилось радостью, муж почувствовал, как какое-то таинственное счастье подуло в глубины его существа. Эвелина встала, подошла к нему, прикоснулась к его седым волосам на голове и приложила свою правую руку к его грудной клетке, словно хотела приласкать его сердце.