И сердце пополам

= 10

Привольнов не понравился Анне Борисовне Фурцевой сразу и безоговорочно. Кому могут нравится никчёмные студенты-прогульщики, из которых потом получаются такие же никчёмные специалисты?

Но что касается Привольнова, дело было даже не только в этом. Прогульщиков и двоечников она навидалась достаточно за годы работы, но никто не вызывал в ней такую слепую безотчётную ярость, как этот смазливый разгильдяй.

Она даже сама себе поначалу удивлялась, откуда у неё к нему такая острая неприязнь, как будто он задевал что-то личное, а потом поняла…

Анна Борисовна всего добилась сама, своим умом, своим трудом, кто бы что ни говорил.

Она давно поняла: люди любят принижать чужие заслуги, объясняя их взятками, связями, чем угодно. С трудом признают чужой талант, потому что тогда придётся признать собственную несостоятельность. А ещё есть зависть. Это совсем гиблое дело, когда бездарный человек ещё и завистлив. Такие ей попадались нередко. И сплетен она про себя наслушалась вдоволь.

Можно, конечно, утешать себя изречениями в духе Конфуция, мол, если тебе плюют в спину — значит, ты впереди. Но эти едкие слова и несправедливые обвинения всё равно ранили, особенно в первое время.

Обидно это было — она постоянно недосыпала, пропадала в библиотеке, работала, не щадя себя, занималась исследованиями и ни разу ни у кого не попросила помощи. Пожертвовала личной жизнью, чтобы достичь того, что имеет; единственную дочь почти не видела, не заметила даже, как та выросла. А за спиной только и шептались: это всё ректор, родственник её расстарался. Вот ей и докторская на блюдечке, и степень, и должность. А его заслуга была лишь в том, что ей палки в колёса не вставляли и нервы не трепали понапрасну. Защитилась она быстро и спокойно, да. Но труд её — это её труд, и ничей больше.

Лучше бы она не знала про эти сплетни, но всегда находились доброжелатели, кто передавал ей слова коллег. И обида постепенно трансформировалась в хроническую глухую злость.

Людей она не любила, просто терпела по необходимости. Мало кто не вызывал в ней раздражения. Казалось ей — куда ни плюнь, кругом все какие-то никчёмные, пустые, ленивые, за редким исключением. Бесцельно плывут по течению, бессмысленно прожигают жизнь. Коллеги у неё такие чуть ли не через одного, а про студентов и говорить нечего. Это же просто какое-то деградирующее поколение, ужасалась она.

Себя же Анна Борисовна считала истинным пассионарием и в душе иной раз негодовала, почему она должна тратить своё бесценное время на глупую, равнодушную массу.

Нет, ну были студенты, которые не безнадежны. Были даже такие, которые вызывали у неё уважение. Но пустоголовые и ленивые брали количеством, и это её удручало.

Особенно она не любила прогульщиков. Эти хуже всех, они даже не утруждали себя такой малостью, как просто прийти на её лекцию, посидеть, послушать… А потом ходили, клянчили.

Правда, год от года таких всё меньше, а в иную сессию — вообще ни одного. Но, к сожалению, это вовсе не потому, что студенты становились умнее, интеллигентнее, заинтересованнее, просто молва о жестокой и непримиримой Фурцевой гремела на весь университет. Даже Миша, двоюродный брат, шутил: «Тебя студенты боятся больше, чем меня, ректора».

Вот потому теперь тунеядцы попросту «высиживали» себе тройки. Ну хоть так.

Однако всё равно изредка попадались «самоубийцы», как шутя называл их Миша. И что странно — почему-то ей особенно запоминались не те, кто радовал хорошими ответами на семинарах, а вот эти самые никчёмные, бессовестные и наглые, которые раздражали, злили, надоедали, портили настроение. Их фамилии и лица Анна Борисовна помнила ещё долго. И вот зачем ей это?

Но всех переплюнул Привольнов из триста второй группы.

Судя по журналу посещаемости, он явился на занятия пару раз в начале семестра, а потом пропал с концами. И объявился, как водится, перед сессией.

Привольнов тоже просил последний шанс, почти теми же словами, как будто всех их где-то учат говорить одно и то же. Только все обычно на жалость давят, глаза боятся поднять, стыд и раскаяние изображают, а этот и просил-то нагло. И смотрел на неё вызывающе. Будто не просил, а… тут Анна Борисовна немного терялась с определением. Но во взгляде его и в голосе было то, что её задевало или даже оскорбляло. Может, иным женщинам это по душе, а её такая развязность просто возмутила.

Вот точно! Он разговаривал с ней не как студент с преподавателем, а как мужчина с женщиной. Вроде и не подбивал клинья, и не флиртовал, а всё равно казалось, будто он её оценивает. И судя по всему, даже не сомневался, что ему она не откажет. Думал, наверняка, раз смазлив, то и всё ему просто так достанется.

Вот таких наглых, самоуверенных красавцев, которые, если копнуть поглубже, ничего из себя не представляют, Анна Борисовна вообще терпеть не могла. Ну а с Привольновым и копать поглубже не надо, вся его бесстыжая натура прямо на поверхности.

Но было и ещё кое-что. В этом его наглом взгляде, в интонациях, в манере постоянно улавливалось нечто смутно знакомое, и оно противно свербело, как застарелый шрам на перемену погоды.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Чуть позже, уже вечером, её осенило. Привольнов напомнил ей другого молодого человека, который, впрочем, теперь уже не молодой, и которого Анна Борисовна приказала себе забыть. И забыла. Но вот, пожалуйста, всплыл.

Тот тоже был красив — они даже внешне очень похожи с Привольновым, — и так же самонадеян. А звали его Влад Усольцев. Надо же, она ещё помнит!

Казалось, что забыла, а нет, всё помнит, каждую мелочь, хоть прошло двадцать с лишним лет.

Ездил Усольцев на старой девятке, но с таким видом, будто гонял на каком-нибудь Феррари. Приодеться тоже любил. По ресторанам и клубам таскался. Снимал девиц по щелчку пальцев. Но это сейчас она знает и понимает, а тогда, к сожалению, Анна Борисовна была неопытной, а потому наивной.

К своим двадцати четырём она успешно закончила аспирантуру и защитила кандидатскую, а вот с противоположным полом как-то всё не складывалось. Парнями она не особо интересовалась, ну и парни ею тоже, если уж честно. На свидания она не ходила, не знакомилась, не встречалась. Личную жизнь ей полностью заменяла наука. А когда впервые увидела Усольцева — пропала, будто в омут с головой прыгнула.

Он тогда поселился по соседству, снял квартиру. Стыдно вспоминать, как она его высматривала и поджидала. Потом столкнулись на лестнице, познакомились, стали общаться. Она делала для него контрольные — Усольцев учился на заочном. Одалживала ему то на сигареты, то на бензин, которые он обещал завтра вернуть, но никогда не отдавал. А потом они переспали, всего один раз, но этого ей хватило, чтобы забеременеть. Хотя про беременность Анна Борисовна узнала потом, после того, как Усольцев её бросил.

Собственно, он и не бросал её в привычном понимании, потому что они не встречались. Тот единственный раз был для него проходным и ничего не значащим. Уже через два дня Анна Борисовна встретила Влада в подъезде с другой. Обнимая, он вёл гостью к себе. А Анне бросил, ничуть не смущаясь, небрежное «привет, соседка». А потом и вовсе съехал — точнее, его выдворили хозяева квартиры за неуплату.

Не скоро она пришла в себя, сложно переживала драму, но с тех пор как отрезало: никаких любовей, никаких мужчин. И даже бесконечно удивлялась, как она могла так страдать и убиваться по такому ничтожеству. Хотя теперь, спустя годы, она даже в каком-то смысле радовалась, что всё получилось именно так. Ведь от той случайной связи появилась на свет её Саша, а это стоило и слёз, и унижения, и разбитого сердца.

